Таким «цензором» является та часть Командующего Я — искусственной личности, — которая стремится сохранить в человеке привычный образ мысли, вследствие чего он страдает от внутреннего конфликта: одна его половина знает и желает правды, позволяя ей войти в ум, другая половина препятствует подобному принятию, поскольку предназначена поддерживать то, что считает равновесием. Принять правду, рассуждает эта сдерживающая половина, значит, столкнуться с неизвестным; то есть появляется опасность, что личность изменится, или человека вообще будет побуждать к действию не жалкий набор из нескольких хорошо знакомых идей и реакций, а нечто иное (истина).
Держа открытыми определенные двери, например воображая, что вам удается управлять своим обучением с помощью неподходящих инструментов, вы не можете открыть дверь более глубокого понимания и войти в нее. Вот почему, скажем, Саади говорит в своем произведении «Фруктовый сад» (Boston): «Дверь озарения открывается для тех, для кого закрыты другие двери».
Кто-то спросил меня, почему я «так благожелателен к одним людям и так жесток с другими».
Рассмотрите это в свете следующей притчи.
Один человек пришел в лавку купца и стал отчаянно торговаться — купец был очень уступчив и любезен.
Вскоре зашел другой посетитель. С ним купец был очень жесток, не уступал ни гроша, притом не стесняясь в выражениях.
Когда оба посетителя ушли, приказчик спросил хозяина:
«Почему вы столь по-разному вели себя с этими двумя людьми?»
Купец ответил:
«Первый не только не собирался платить, но, как я знаю по опыту, даже не намеревался что-то покупать. Поэтому он не вызвал у меня настоящего профессионального интереса и я мог себе позволить в полной мере проявить радушие и благорасположение. Он был несерьезным, поверхностным посетителем, и я доставил ему удовольствие, — это все, что можно было сделать в данной ситуации.
Второй человек был настоящим, серьезным покупателем: поэтому я отнесся к нему как к коллеге и подошел к делу профессионально. Естественно, разговор принял другую форму.
Первое дело я вел так, чтобы избежать неприятных моментов в беседе с ненадежным человеком (который всегда требует вежливости, принимая ее за нечто настоящее). Второе дело мы вели ко взаимной выгоде, сосредоточиваясь на том, что действительно касалось нас обоих. Естественно, мы не могли себе позволить еще и развлекаться».
На Западе склонны считать, что дервиши — это либо сумасшедшие (например, «дервиши Судана»), либо «исламские монахи», как определяют всяческие энциклопедии, либо же «глубоко мудрые», как предпочитают думать оккультисты и эзотеристы различного толка.
На самом же деле, и это видно из следующей истории, действительно произошедшей на Востоке, дервиши в большинстве случаев являются несведущими людьми, которые стремятся стать суфиями — настоящими мистиками.
Группа дервишей из Ирана — а они там очень любят называть себя суфиями, обладателями высшего сознания, — посещала соседний Афганистан.
Они постоянно задавали ненужные вопросы, были озабочены пустяшными и религиозными нюансами и раздражались по любому поводу.
Но в этой делегации был один человек, который отличался здравыми суждениями, разумным поведением и мудрыми замечаниями, свидетельствующими о его превосходном знании истории и символизма Газаргахской святыни.
Именно там, в Газаргахе, местный правитель, обрадовавшись, что, по крайней мере, один из двадцати самозваных созерцателей действительно подает надежды, спросил этого дервиша, не он ли глава группы.
«Отнюдь, — ответил тот. — В действительности я — слуга, нанятый присматривать за животными этих благочестивых людей, пока они, облаченные в особые одежды, отдаются своей духовной практике».
Жил-был один дервиш. Домом ему служила хижина, стоявшая среди других, таких же простых хижин его учеников. Как все настоящие дервиши, он носил одежду той страны, где жил, и ни он, ни кто-либо другой не считал это место его постоянной обителью — ибо просветленные обитают не в этом мире.
Однако у него был ученик, который всегда рядился в странные одеяния, ходил с копной нечесаных волос, носил бороду и настаивал, что живет в обители — вопреки позиции избранных. Конечно, этот ученик был одним из тех, кто делает все наоборот, а обучать таких людей можно только методом от противного. Он даже рассказывал тем, кто подставлял ему свои уши, что сам является учителем.
В то же время этот ученик, будучи жадным до секретов, при любом удобном случае просил дервиша учить его.
Однажды учитель, собираясь в паломничество, созвал всю общину и обратился к этому ученику в ее присутствии:
«Ты будешь моим представителем, пока я не вернусь. Тебе необходимо подчинить всех своему авторитету. Вот книги — ты не должен их изучать ни при каких обстоятельствах. Далее, не стригись, не брей бороды и носи одежду, не принятую в этой стране. И еще, ты не должен жить вблизи больших городов».
Ученик был очень доволен, что его назначили главой общины, а остальные, конечно, немало огорчились, ибо знали, как трудно иметь с ним дело.
Однако мастер, вернувшись, обнаружил, что ученик покинул общину и поселился возле большого города. На вечернем собрании мудрец обратился к ученикам:
«Я рад, что вы в мое отсутствие пребывали в согласии, ведь я никого не оставил за старшего».
Один из учеников пробормотал:
«Но, мастер, вы сказали непослушному ученику быть за старшего».
«Конечно, велел! Но сказать такому человеку сделать что-нибудь — это все равно, что сказать кому-либо другому поступить наоборот. Он заботился о вас?»
«Нет», — ответили ученики хором.
«А он вообще жил здесь?»
«Нет, он почти сразу ушел».
«Подстриг ли он волосы и бороду и стал ли носить нормальную одежду?»
«Да, теперь он одет в соответствии с вашими обычными инструкциями», — сказали ученики.
«Но все это только после того, — заметил мудрец, — как ему было велено сделать противоположное…»
В.: В чем различие между дервишем, суфием и учеником?
О.: На этот вопрос невозможно ответить, пользуясь простыми понятийными структурами. Но, если вы познакомитесь с разнообразными рассказами и иллюстрациями, характеризующими этих людей, у вас появится ощущение данного предмета и вы поймете его.
Приведем рассказ, в котором достаточно много сказано о взаимоотношениях этих трех позиций.
Жил некогда один дервиш. Он странствовал из города в город, выступая перед людьми. На каждом своем выступлении он всегда говорил одно и то же и почти одними и теми же словами.
Однажды он взял с собою ученика. После нескольких месяцев ученик сказал дервишу:
«Я уже столько раз вас слушал, и теперь я чувствую, что и сам мог бы прочитать вашу лекцию».
«А почему бы и нет? — отозвался дервиш. — В следующем городе выступишь ты, а я притворюсь твоим учеником».
Итак, в следующем городе выступал ученик. Он закончил свою речь под гром аплодисментов. Люди устремились к нему, чтобы поцеловать край его одежды, все единодушно решили, что их действительно посетил истинный муж духа.
Но тут один из присутствующих задал ученику вопрос.
Тот не понял ни слова.
Поэтому он сказал:
«Уровень понимания данной аудитории столь низок, что иллюстрацией этого факта и одновременно ответом на вопрос будет следующее: я сейчас поручу моему младшему ученику, который был со мной всего несколько месяцев, пояснить заинтересовавший вас предмет».
Услыхав такое, люди поначалу присмирели, но затем еще больше удивились, услыхав, с какой ясностью и знанием дела «ученик» ответил на вопрос.
Говорят, что эта часть рассказа иллюстрирует следующее положение: одно дело запомнить и повторить слова, совсем другое — обладать гибкостью понимания и обучения.
«Учение, — сказал кто-то, комментируя эту историю, — приводит к смирению. Поэтому дервишу не было стыдно притворяться учеником».
Если рассказ на этом заканчивается, то его также используют, чтобы указать на следующий момент: сообразительность, проявленная в данном случае учеником, может быть полезной, однако ее эффект зависит от присутствия учителя.
Но, как и со многими другими преданиями, обычно запоминается только первая часть рассказа. Однако есть такое продолжение.
Дервиши поучают, и их слова можно повторить и произвести впечатление.
Суфии действуют, и их действия приводят к результату. Но действия эти могут натолкнуться и на препятствия.
Как-то этот же город посетил суфий в сопровождении своих учеников. Узнав об этом, люди столпились вокруг него. Они настойчиво требовали, чтобы он произнес речь, но, как это часто бывает, суфий сказал:
