„Они (безмолвники), пишет Сперанский, остаются в этом состоянии не сколько они хотят, но пока оно длится. Продолжительность его различна; бывали случаи, что оно длилось более двух дней сряду, без пищи и пития."
Эти черты идут к состоянию пленения в созерцание. До некоторой степени нечто подобное возможно и у духовных сластолюбцев и у погружающихся в пустоту мистиков. Я, впрочем, не знаю опытов двухдневной длительности молитвенного созерцания. Опыты, как оно длилось с вечера до утра, записаны у отцев.
„Тут они видят иногда то, что они называют светом Фавора (технический термин, посвященный единственно видениям этого рода). Не знаю, что это такое, но знаю положительно, что видение это гораздо чище, гораздо духовнее наших обыкновенных видений. Оно совершенно невыразимо словами; наши же более или менее определены; следовательно, степени хотя истинной, но гораздо низшей, чем это видение, разнящееся, быть может, лишь одною ступенью от собственно, так называемого, лицезрения Божия."
В „Добротолюбии"нет помина о фаворском свете. Спор о нем возник при Григории Паламе; но трудно определить, в чем было существо дела. Относительно видений света или лица какого, у всех отцев, писания которых вошли в состав „Добротолюбия", один закон: не принимать. О каких это своих видениях упоминает Сперанский? Есть видения—порождение разгоряченного воображения; есть видения—призраки вражеские, и есть видения, подаваемые Богом. Истинны одни последние, и все они одного достоинства—Божественного Достигшим в мужа совершенна Господь дает сердцем ощутить и; умом предзреть чаемые в будущем веке неизреченные блага. Для выражения их точно у нас нет слов. Что же касается до лицезрения Божия, то в будущем обетовано лицезрение Христа Спасителя, Бога воплощенного. Зрение Триипостасного Бога недоступно для тварей в Его лице или естества, а только в явлениях и откровениях, Ему угодных и сносных для тварей.
„Не смею описать вам столько же достоверно способа, которым они держатся (как себя держат) в церкви; но из их учения я имею повод заключить, что они ограничиваются молитвою умною, позволяя себе погружаться в бездну созерцания лишь на столько, чтобы, так сказать, одною ногою стоять в общении со всеми верующими, которые не все созерцатели. Верно, что они никогда не позволяли себе ни тpяceний, ни экстазов, —вещей, говорю вам, порядка низшего, которые мы можем и должны подавлять; а если б они взяли над нами верх, то следует настоятельно молить Господа об их прекращении Ибо представьте себе, что если б в церкви было много созерцателей, возбужденных таким образом, — что это было бы, как если не собрание трясунов (истинно беснующихся)? Это вопрос св. Павла в вышеупомянутой главе.
На западе много было подобных явлений. Церковь Божия православная во все времена представляла образцы великих святых и высоких молитвенников; но в ней не было и нет этих уродливых порождений самодельного разгорячения крови. Бывали проявления чрезвычайных действий благодати в избранных Божиих, но они всегда были мирны, и, миром осеняя тех, которые испытывали эти действия, распространяли и вокруг мир. Потому‑то тем, которые идут верным путем умного делания, нечего опасаться каких либо внезапных возбуждений и движений в теле. Благодать, осеняющая и руководящая их, не допустит до того. Им можно сказать: „в собрании ли вы церковном, или дома молитесь, углубляйтесь в молитву, сколько это зависит от вас."Как держали себя молитвенники трезвенные в церкви—на это есть указания. Один из отцев говорит: „когда найдешь, где сердце, и навыкнешь собираться в нем, тогда уже будешь совершать там и молитвословие, и богомыслие, и чтение, и всякое другое духовное упражнение."У другого читаем: „если поешь с учеником, то он пусть читает псалмы, а ты, сердцу внимая и молясь, блюди себя, и силою молитвы отгоняй всe помышления, исходящие из сердца твоего, и вещественные и умные."Судя по тому, можно догадываться, что, во время служб церковных, они вмеcте с другими неразвлеченно молились, Господу, и песням внимая, и Господу умно предстоя. Опять упоминается о созерцании, что ему предаваться нельзя; в опять видно, что у Сперанского оно означает самодеятельное углубление в молитву умную, или, скорее, в пустоту безмыслия (как у мистиков), которое может простираться до самозабвения.
„Стану ли, продолжает Сперанский, говорить вам о собственном жалком опыте, рядом с этими великими примерами? Это так ничтожно. В Перми я испытывал некоторое время нечто подобное тому, что испытываете вы, но это было непродолжительно. С тех пор форма моего созерцания (понимать надо—самоуглубления в молитву умную), всегда была великою пустотою, отсутствием всякого образа, и всякой мысли. Это полагаю тоже, что и у вас. Но плоды этого cocтояния сводятся просто к великому спокойствию в течение дня, к некоторого рода сладости, постоянной, хотя и не сильной. Это относительно чувств; что же до просвещения разума, то замечается некоторая легкость в понимании известных мест Евангелия, и неожиданное разумение некоторых черт в жизни Господа нашего; в Церкви благоговение иногда значительное, чаще состояние созерцания, менее глубокого, менее молчаливого, чем когда я один, что вполне позволяет мне следить за службою и в точности соблюдать все принятые у нас обычаи. Не думайте, чтобы я хотел съузить все действия Духа Святого и свести их к этой одной форме, —о, нет; я убежден, что действия Его бесчисленны и в своих степенях, и в вещественных приложениях (не в проявлениях ли видимых?); то прошу, умоляю вас не предаваться ощутительному разлитию духа по вашему телу, в особенности в церкви. В ней тело должно находиться в качестве глухонемого слуги: оно недостойно принимать тут какое либо участие, разве в случае, если бы вам было совершенно невозможно удержать потока благодати. Так, например, при этом исцелении, которое я считаю безусловно чудесным, и за которое, вместе с вами, благодарю Господа."
Все, что сказал о себе Сперанский, содержит самые обыкновенные признаки, сопровождающие внедрение умной молитвы ко Господу в сердце, самоделательной, трудовой. Приятную теплоту в сердце всякий испытывает, кому прилучится усердно помолиться. Навыкшие же умной молитве и восприявшие ее чувством сердца, испытывают ее постоянно. У всех святых теплота эта ставится первым плодом привития к сердцу умной молитвы ко Господу. Надобно, впрочем, знать, что проявления сей теплоты не все одинакового достоинства. Старец Василий, спостник Паисия, пишет об этом со слов патриарха Каллиста, следующее: „первее приходит теплота от почек, яко опоясующи тыя, и та мнится быти прелесть: но это не есть прелесть, а дело естества, как прямое следствиe подвига того. Но если кто станет считать это делом благодати, а не естества, то это будет прелесть. Этого, каково бы оно ни было, подвизающийся не должен любить, но отражать. Приходит и иная теплота от сердца, и если при этом ум нисходит в блудные помыслы, прелесть есть воистину: если же тело все от сердца растепливается, ум же пребывает чистым и бесстрастным. и как бы прилепленным к внутреннейшей глубине сердца, сиe есть воистину действие благодати, а не прелести."Из этого видно, что не ко всякому разлитию духа по телу должно неблаговолительно относиться. Когда углубится в сердце молитва и осилит его теплотою, тогда ум всегда бывает собран и присущ в себе, от того быстропонятлив и сообразителен. С этого времени все истины откровения начинают входить в сердце, каждая в свое время, будто внезапно, в виде озарения. Только одна черта из высказанных Сперанским кажется неистинною, или неистинно выраженною. Форма, говорит он, созерцания моего всегда была пустотой, отсутствием всякого образа и всякой мысли."Такое совершенное безмыслие чуждо св. отцам. Они внушали все оставить, но за тем, чтоб быть соединенными с Господом. Они стояли во время умной молитвы и всем советовали стоять в том убеждении, что Господь близ и внимает, то есть, предстоять умно Господу и взывать к Нему: взыска Тебе лице мое, как поет Пророк, лица Твоего, Господи, взыщу. Когда говорят они, что надобно прогонять всякую мысль, то всегда прибавляли: гнать всякую стороннюю мысль.
Этим и заключим мы пересмотр шестого письма, довольно нас занимавшего.
Переходим теперь к седьмому письму. Оно коротко и не заключает в себе ничего нового. Все содержание его состоит в одном следующем пункте: „Главное заключается в том, чтобы ходить в сумраке виры, то есть, в полном отсутствии всякой мысли, и не слишком привязываться к видениям и откровениям, как бы духовны они ни казались, а принимать их, однакож, с благодарностию и благоговением."
О сумраке веры нам уже приходилось говорить. Это фраза мистиков и означает что‑то неопределенное, как и все у них. Если можно давать какой либо добрый смысл этому выражению, то под ним надо разуметь преданность в волю Божию. Ходить в сумраке веры будет означать — ходить в преданности в волю Божию. Вера, по пaтpиapxy Каллисту, двояка: одна теоретическая, которая верует в догматы; другая— деятельная, которая состоит в уверенности в Боге, —в том. что Бог не оставит прилепившегося к Нему, но соблюдет его невредимо, и имиже весть судьбами введет в царство Свое вечное. Но в этом существо преданности в волю Божию и смиренной покорности Его распоряжениям, относительно участи нашей. У пaтpиapxa Каллиста это выражено так: веру разумеем ту, которая свидетельством ума утверждает сердце быть несомненным в извещении упования, отстоящем от всякого мнения (колебания).
