На следующий день в храме Христа Спасителя, где должно было состояться праздничное богослужение, собралось море народа. Посреди храма, от архиерейского амвона, на котором стоял ряд табуретов, покрытых парчой, тянулись до солеи два ряда скамеек с проходом посередине, покрытых красным сукном. На солее у правого клироса возвышалась кафедра для ораторов.
Величественную, незабываемую и совершенно необычную картину являл собой громадный храм Христа Спасителя, когда по окончании литургии и молебна под возглавлением митрополита Московского Тихона из алтаря через Царские врата начали выходить попарно святители Русской земли в омофорах и митрах, в фиолетовых мантиях, мелодичные звонцы которых только и нарушали наступившую тишину, и занимать по старшинству места на скамьях и на архиерейском амвоне. Во всем храме стоял народ густой и плотной толпой.
Когда все заняли свои места, на ораторскую кафедру стали подниматься один за другим разные лица, приносившие поздравления Собору. Первым от имени правительства приветствовал собравшихся А. В. Карташев, пафосно закончивший свою речь словами: «Осеняю себя вместе с вами широким православным крестом». Далее последовали приветствия в адрес открывшегося Собора от Синода, Московской митрополичьей кафедры, различных церковных учреждений, академий, университетов, корпораций, армии, флота и проч. и проч.
Пока продолжались приветствия, взгляды многих были обращены на странную фигуру, что стояла на солее возле Царских врат, — господина в узком домашнем пиджаке, в небрежной позе и засунутыми в карманы руками. Он все время оглядывался по сторонам, бесцеремонно, будто у себя дома, разглядывая молящихся. Это был В. Н. Львов, бывший обер-прокурор, не без стараний которого открылся Поместный собор.
Собор открылся в сложной политической обстановке. К тому же и общественные настроения были далеко не в пользу Собора. Авторитетная в то время газета «Русские ведомости» констатировала «упадок веры», отсутствие интереса в обществе к Церковному собору, падение авторитета Русской церкви, в которой преобладали «мертвая обрядность и полицейские репрессии». Тому причиной, утверждалось в прессе, был тот факт, что «православное духовенство занимало привилегированное положение, но его нравственный авторитет среди населения пал до чрезвычайно низкой степени. Наверху стояли бесконечно далекие от мирян епископы, на которых бросила свою тень распутинщина, а внизу — „попы“, к которым народ относился с явной враждебностью»[35].
17 августа в здании Епархиального дома (Лихов переулок, 6) члены Поместного собора приступили к деловым заседаниям. Председателем Собора был избран митрополит Московский и Коломенский Тихон (Белавин), а его заместителями — архиепископы Новгородский Арсений (Стадницкий) и Харьковский Антоний (Храповицкий); протопресвитеры Успенского Кремлевского собора Николай Любимов и армии и флота Георгий Шавельский; а также Е. Н. Трубецкой и М. В. Родзянко. Сергий сразу же оказался среди тех, кто «заводил пружину» Собора, возглавив один из отделов Соборного совета — органа управления собора.
Особое внимание соборян, церковной и светской прессы привлекала деятельность Отдела по реформе высшего церковного управления. Здесь вновь, как и в предшествовавшие Собору месяцы, ожесточенно и яростно повелись дискуссии о восстановлении патриаршества. Причем острота и основательность, с которыми отстаивали свои позиции сторонники патриаршества, фактически перечеркивали подготовленные накануне проекты общецерковных документов, ориентированные на то, чтобы поставить во главе церкви «коллегиальный орган». В соборных заседаниях при обсуждении этого вопроса страсти продолжали бушевать, и трудно было отдать предпочтение сторонникам или противникам восстановления патриаршества, трудно было предугадать, к какому же решению придет Собор.
Хотя в центре внимания Поместного собора с момента его открытия были вопросы собственно «церковного обновления», однако его деятельности был присущ и вполне определенный политический характер. В принятых Собором в августе-октябре посланиях и обращениях к «народу русскому», «армии и флоту», «чадам Православной Церкви» и других церковь заявила о своей поддержке Временного правительства, призывая верующих «без различия положений, сословий и партий» участвовать в «новом строительстве жизни русской».
Но эта «новая русская жизнь» складывалась совсем не такой, какой она представлялась гражданским властям и соборному большинству. В дневнике служащего Московской синодальной конторы А. И. Денисова она предстает следующим образом: «Поражения на войне. Дезертиры. Беженцы. Аграрные волнения, пожары, грабежи, убийства. Вскакивание цен, дефицитные товары, денежный кризис, полнейший внутренний развал. И при этом из Петрограда несутся истерические крики: „До победного конца!“… Керенский появляется то тут, то там. В одном месте кричит, в другом — молчит. Душная атмосфера никчемной суетливой безалаберщины. Вырисовывается фигура Ленина. Чувствуется приближение какого-то решительного поворота событий. Весь этот кошмар должен как-то распылиться, рассеяться, разрушиться, как леса строящегося дома…. Наступает октябрь. Кошмар принял затяжную форму. Развал усилился донельзя. Россия трещит по швам. Автономия Польши. Самостийность Украины. Новоявленные кратковременные республики в Сибири, Поволжье, на Черном море. Немцы в России. Отчаянная борьба партий. Полная компрометация Временного правительства: его авторитет никем уже не признается»[36].
Осенью 1917 года церковь активно включилась в политическую жизнь страны, ведя усиленную полемику с социалистическими партиями, призывая верующих отдавать голоса на выборах в Учредительное собрание за «православномыслящих» и «церковно настроенных» граждан. Официальное издание Собора «Всероссийский церковно-общественный вестник» на своих страницах так, к примеру, характеризовал все более набиравших силу большевиков: «Что такое большевизм? Это смесь интернационалистического яда со старой русской сивухой. Этим ужасным пойлом опаивают русский народ несколько неисправимых изуверов, подкрепляемых кучей германских агентов. И давно пора этот ядовитый напиток заключить в банку по всем правилам фармацевтического искусства, поместить на нем мертвую голову и надпись „яд“»[37].
Но ощутимого успеха церковь не имела. Недаром на страницах светской и церковной печати отмечалось, что избиратели отдавали свои голоса, ориентируясь не столько на вероисповедание кандидатов, сколько на их политическую программу. И здесь лидерство явно захватили представители партий социалистической ориентации, что в дальнейшем подтвердили и окончательные итоги выборов в Учредительное собрание.
Да и на заседаниях Собора неоднократно звучали слова о все большем «отдалении» крестьян и рабочих от религии и церкви. Эмиссары Собора, развозившие религиозно-церковную литературу, воззвания и обращения Собора по воюющим войскам, с особым сожалением рассказывали об охлаждении религиозно-патриотического чувства у солдат.
…Наступил день 25 октября 1917 года. На утреннем пленарном заседании Собора продолжился горячий спор по вопросу о восстановлении патриаршества. Выступали и те, кто «за», и те, кто «против». Среди последних был и профессор Киевской духовной академии П. П. Кудрявцев, который говорил об «опасностях», подстерегающих церковь и страну в случае восстановления патриаршества. К сожалению, к его словам не прислушались, тогда как некоторые из них оказались провидческими. В частности, обращаясь к «патриархистам», он говорил: «Вы вводите патриаршество в то время, когда готова начаться борьба Церкви с государством. В лице патриарха вы хотите иметь предводителя в этой борьбе. Но ведь если будущий патриарх примет вашу программу, ему ничего не останется, как сделаться вождем определенной политической партии, чего-то вроде католического центра в Германии. Другими словами: учреждение патриаршества может повести за собой рост того явления, какое называется клерикализмом. Не знаю, как вы, но мы считаем это явление столь же вредным для Церкви, как и для государства, а потому опасаемся вводить институт, чреватый такими последствиями. Но и это не всё. Вы учреждаете патриаршество в такой момент нашей истории, когда новые формы нашей государственной жизни еще не определились. Во всяком случае, центробежные течения у нас теперь неизмеримо сильнее центростремительных, и возможность превращения нашего государства в федеративную республику или, по крайней мере, в республику, состоящую из ряда автономных областей, не исключается. Вы думаете, что патриаршество послужит к объединению России не только в церковном, но и в политическом отношении, а мы думаем, совсем наоборот: мы думаем, что патриаршество только усилит действие сил центробежных»[38].
