Счастье в значительной мере — просто отсутствие ожиданий. Когда мы откажемся от всяких претензий по отношению к реальности, мы отберем у нее всякую возможность разочаровать нас. Когда мы ничего не ожидаем, все, что мы получаем, становится подарком. И даже если порой подарок немного болезненный, то ведь — как сказал один датский лама — все, что не закончилось пулей в лоб, является развитием, а оно обычно происходит вне пределов безопасной зоны нашего комфорта. Мы же чересчур привязаны к комфорту: в конце концов, имеем же мы право ожидать какой-нибудь приличной ситуации в жизни. Но кто нам это право присудил? Да мы сами, и теперь dura lex sed lex[52]: мы имеем право ожидать, а значит, ничего не дождемся!
Конституция совершенно справедливо гласит, что у нас есть право на счастье, но не на ожидание счастья, а на счастье целиком, ведь счастье не зависит от ожиданий. От ожиданий зависит отсутствие счастья, и это прямо пропорциональная зависимость: чем больше ожиданий, тем больше не хватает счастья. Эта простая закономерность является ключом для всего. Достаточно лишь избавиться от ожиданий. Не нужно бороться с целым миром, вынуждая его уважать наши прихоти и серьезно относиться к нашим важным жизненным планам. Достаточно лишь начать тренировать ум избавляться от ожиданий. Счастье — это не дар небес, а дело тренировок и упражнений ума в том, как воспринимать мир. Если мы хотим быть счастливыми, стоит этому научиться. Счастье никто не даст, но можно научиться быть счастливым. Учеба начинается с самого ума, потому что это он, а не внешняя реальность умеет переживать счастье. Противоположный подход, то есть попытка вместо работы над своим умом провести в поисках счастья реконфигурацию мира, является путем кружным и ненадежным: мы выходим от стремящегося к счастью ума во внешний мир и в нем пытаемся что-то строить, чтобы в конечном итоге снова вернуться в ум и в нем, а не во внешней реальности, переживать вожделенное счастье. Так для чего нужны все эти путешествия туда и обратно? Шантидэва говорит: люди, ищущие счастье во внешнем мире, напоминают путника, который хочет весь мир обтянуть кожей, чтобы при ходьбе не ранить босых стоп. Может, проще надеть башмаки? Тогда не появится и мысли, стоит ли нам направиться туда или сюда — мы просто пойдем, куда понесут ноги. То, по чему мы ступаем, больше не имеет значения, внешние условия теперь не в счет, а взамен мы получаем свободу туриста с богатым опытом путешествий. Может ли со счастьем ума, не зависящего от внешних условий, сравниться счастье, для достижения которого необходима масса условий, а ведь они, в свою очередь, еще и должны сложиться в желаемую и ожидаемую ситуацию? Заметим, что сходящиеся условия рано или поздно расходятся, и тогда обусловленное ими счастье теряется и становится поводом для найденного обусловленного несчастья. Я вовсе не призываю к апатии или отсутствию планов — их можно иметь в любом количестве, тем большем, чем меньше мы к ним привязываемся и чем менее судорожно ожидаем их исполнения. Речь идет об умышленной экономии испытываемого счастья: если мое счастье зависит, например, от обладания новенькой моделью BMW, то, конечно, я могу стать счастливым только в одной ситуации — когда куплю ее. До покупки (если, конечно, я собираюсь таким путем приобрести автомобиль) или после утраты вследствие кражи или аварии я не буду счастливым (в скобках добавлю — забавно, что, несмотря на обладание страховкой, первой реакцией на кражу машины будет личная драма ее бывшего владельца). Если же мое счастье не зависит от обладания машиной, то я счастлив в трех ситуациях: до того, как ее купил, во время обладания ею и после утраты. К тому же во время обладания, как каждый владелец хорошего автомобиля, я тоже дополнительно радуюсь ему (не перебор ли уже со счастьем?). В каком же случае показатель умышленной экономии испытываемого счастья будет выше?
Буддизм, как мы видим, совершенно несправедливо обвиняют в пропаганде бездействия, которое якобы должно наступить вследствие отдаления от внешнего мира. Нирвана, понимаемая как угасание страдания, из-за такого отрицательного определения может неверно интерпретироваться как безопасное бесстрастное онемение. Однако угасание страдания оставляет много недосказанности, как и тезис о том, что свобода есть отсутствие принуждения. Это определение, конечно, верное, но оно ничего не говорит о положительной стороне явления. То есть дистанция по отношению к миру, конечно, есть, но она не путь в апатию. Как раз наоборот! Она позволяет легче отыскать необусловленное счастье самого ума и правильно воспринимать все, что предлагает нам мир. Как видно на автомобильном примере, во-первых, радости в этом намного больше, чем в ситуации, когда мир переживается без дистанции; во-вторых, по-прежнему можно ощущать все радости мира (с большей свободой, потому что нет привязанности к ним); в-третьих, дистанция дает удовольствие гурмана, который черпает радость не только из того, что ест, но и из понимания, что именно он ест. Благодаря этому он может наслаждаться обедом еще больше. В-четвертых, дистанция по отношению к внешним условиям — защитный фактор в ситуациях, которые на первый взгляд могут показаться не слишком приятными.
Ну, конечно, мы вот шутим, смеемся и говорим о счастье, а жизнь — не такая; она тяжелая, и «кто об этом не знает, тот жизни не нюхал, ему легко радоваться». Тибетцы в таких случаях обычно рассказывают такую историю. К ламе пришел человек и заявил, что оказался в большой беде — убежал его единственный конь, без которого он не мог пахать поле и обеспечивать семью. Когда человек закончил рассказ словами: «Это ужасно!», лама, усмехаясь под нос, ответил лишь: «Посмотрим…» На следующий день к ламе пришел тот же человек, но на этот раз принес радостную весть: «Мой конь вернулся и привел с собой дикую кобылицу. Разве не замечательно?!» Лама снова ответил только: «Посмотрим…» На третий день человек пришел в очередной раз в противоположном настроении: «Мой сын попробовал объездить кобылицу, но она его сбросила. Теперь сын, который был для меня, старика, помощником по хозяйству, лежит со сломанной ногой. Это ужасно!» Вы удивитесь, но лама снова сказал: «Посмотрим…» Когда они встретились в очередной раз, наш герой сиял: «Объявили мобилизацию, и все юноши должны были пойти на войну. Все, кроме моего сына со сломанной ногой. Вот это счастье!» Не нужно объяснять, что сказал лама, который еще много раз повторял «Посмотрим…», потому что эту историю можно продолжать бесконечно. Дело в том, что хорошие и плохие ситуации, хорошая или плохая жизнь являются таковыми только в непосредственной перспективе, которую мы постоянно и охотно меняем на ту единственную и теперь уже наверняка правильную. И, конечно, в момент ее принятия мы забываем, что это только очередная, одна из многих наших гениальных идей о реальности, одна из тысяч оценок, о которой мы забудем уже на следующий день, занятые формулированием очередного вывода, абсолютно соответствующего реальности. Мы никогда не знаем, не охраняет ли нас случившаяся неприятная ситуация (к примеру, тяжелая болезнь) от чего-то худшего, о чем мы не подозреваем, — например, от поездки в метро, которое любитель пиротехники взорвал вместе с собой, чтобы проинформировать мир о своей идеологии. Часто мы не в состоянии выбрать соответствующую точку зрения, позволяющую абсолютно черное увидеть белым или цветным. Мы всегда смотрим на события с некой перспективы, и та раскрашивает их определенным образом. Не имея возможности изменить происходящее, мы можем изменить перспективу его восприятия. Это наша внутренняя, неоспоримая свобода, которой, к сожалению, мы иногда забываем воспользоваться. Это мы решаем, на чем сфокусироваться в нашем восприятии. Если нас ругают, мы можем, конечно, сосредоточиться на содержании этого неразборчивого сообщения, но также способны в ходе брани подумать, как звучало бы верхнее «о» в часто повторяемом слове «олух», если бы наш собеседник взял пару занятий по постановке голоса и учился оперному пению. Таким образом, мы обретаем бесценную дистанцию по отношению к происходящему, которое уже не может быть таким жестким, как тогда, когда мы влипали в него по уши, все воспринимая совершенно серьезно. «Always look on the bright side of life!»[53]
Чем больше дистанция к происходящему, тем свободнее мы, тем больше мир напоминает сон, в котором можно все интереснее развлекаться, даже если он кажется кошмарным. Мы становимся зрителем в кинотеатре, который с удовольствием смотрит все категории фильмов. Это развлечение возможно, ведь мы знаем — просматриваемая нами ситуация есть иллюзия, она не может нами овладеть. Ребенка лучше водить только на «Утенка Дональда»; дети имеют склонность относиться ко всему слишком серьезно, и даже печальные превратности судьбы, происходящие с утенком, могут вызвать у них необычайно сильную реакцию в виде слез. Мы, взрослые, покатываемся со смеху, глядя «Техасскую резню бензопилой» или «Некроз», именно потому, что хорошо знаем — вся ситуация нереальна. Если это чувство перенести в повседневную жизнь, а этому способствует буддийская медитация, появляется свобода решать, как переживать события и на чем в них концентрироваться: на драме, к которой, несмотря на киношную иллюзорность, мы относимся серьезно, или на положительных сторонах, всегда предоставляющих повод шутить. Как сказал в фильме «Конец игры» Сэмюэл Беккет, имеющий голову на плечах: «Если попадешь в дерьмо по самую шею, остается только петь». Чем хуже ситуация, тем более необходимо чувство юмора. Если изменить мир в данный момент не получается, всегда можно изменить воспринимающий его ум. Вот так! Нужно только хотеть изменить ум, а это, к сожалению, не всегда входит в наши жизненные планы.
