«Ныне иду к Пославшему Мя… Но, яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша. Но истину вам глаголю: уне есть вам, да Аз иду. Аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет; аще ли же иду, послю Его к вам» (Ин. 16, 5—7).
Вмале и ктому не видите Мене, и паки вмале и узрите Мя, яко иду ко Отцу… Аминь глаголю вам, яко восплачетеся возрыдаете вы, а мир возрадуется… Но печаль ваша в радость будет… Паки узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возмет от вас» (ст. 16, 20, 22).
То же и в первосвященнической молитве Своей ко Отцу молится Он об учениках: «Отче Святый, соблюди их во имя Твое… Егда бех с ними в мире, Аз соблюдах во имя Твое… Ныне же к Тебе гряду» (Ин. 17 11—13).
мТак говорить мог только Тот, Кто глаз своих не отводил от лица предстоящей Ему смерти. Ему уже нечего ожидать; еще шаг, и Он отдаст Себя в руки врагов Своих, которые осудят Его, измучат и предадут позорной смерти.
Все сие Он видел и, однако же, пошел на то не колеблясь, говоря: «востаните, идем».
Час–другой спустя, вероятно, и Иуда подобное слово сказал своему сборищу: пора! пойдемте.
Так дело созрело.
Но обратимся к началу сего конца земного поприща Господа Спасителя нашего.
Начало сие, собственно, положено было молением Спасителя о чаше в саду Гефсиманском. Но, судя по тому, о чем шла речь на пути в Гефсиманский сад, к нему следует относить и переход в сей сад с Тайной вечери.
Когда кончено было все на вечери, Господь повторил: «востаните, идем» (Ин. 14, 31). «И воспевше изыдоша» (Мф. 26, 30; Мк. 14, 26). «И изшед Иисус, иде со ученики Своими на онпол потока Кедрска по обычаю в гору Елеонскую, идеже бе вертоград». (Он впереди) «по Немже идоша ученицы Его» (Лк. 22,39; Ин. 18, 1).
Настало время, когда Господу Спасителю нашему надлежало совершить жертву, или Себя принесть в жертву, за род наш, для коей Он и на землю пришел.
Тайная вечеря, на коей Он вместо видимого установил таинственное Свое среди верных присутствие в таинстве Тела и Крови, — кончена; завещательное слово ученикам предложено; первосвященническая молитва к Богу Отцу вознесена. Теперь делается первый шаг к страданиям и смерти крестной. И с какою ре–шительностию изрекает Господь: «востаните, идем отсюду».
Воззвание: «востаните, идем отсюду» — приводится только святым Иоанном, и оно стоит у него не пред самым выходом, а выше того. После сего воззвания беседа продолжалась долгая, простирающаяся на три главы (Ин. главы 15, 16, 17). И после нее уже говорится: «сия рек, изыде» (18, 1). Следовательно, прежде изречения всего не выходил и, следовательно, беседа та (Ин. главы 15, 16, 17) была в Доме. Надо положить, что, когда сказал Господь «востаните», все встали. Но беседа продолжалась, как обычно бывает при прощании любящих друг друга, что и вставши — говорят, и сделав несколько шагов — говорят, и пред самыми дверьми — говорят. Признать сие заставляет и важность предметов, о коих шла речь. Что говорилось об них, должны были знать все ученики, но на дороге трудно всем все слышать. Потому напрасно некие в своих Евангельских историях ставят сии речи в промежутке между выходом из дома вечери и вступлением в сад Гефсиманский. Можно так положить: по слову Господа, встали; но Господь все еще говорил, стоя, а ученики слушали, стоя. Когда все переговорено было, Господь мог сказать: теперь пойдемте отсюда. Вышли и пошли. Этим оправдывается, почему в нашем своде сказаний о сем переходе помещено: повторил Господь: «востаните, идем». Можно и без — «востаните», так: теперь идем отсюда, так как они все стояли уже. Беседа после воззвания начинается словами: «Аз есмь лоза» (Ин. 15, 1). Иные толкуют, что поводом к сему слову послужили виноградники, мимо коих проходили. Этим хотят оправдать, почему речь ту влагают в уста Господу в продолжение перехода на Елеон. Но тогда Сион был внутри города, где виноградникам неуместно быть; а ограда городская шла очень близко к обрывистой окраине Сиона, так что за нею места не было для садов. — Стало быть, виноград не мог подать повода Господу начать речь: «Аз есмь лоза», и Он говорил по Своим намерениям внутренним.
«И воспевше изыдоша. — Воспевше» — не «начавши петь», чтоб продолжать дорогою, но «пропевши».
Слово в день святой великомученицы Варвары
Священный долг празднующих в честь святых состоит в том, чтобы смиренно размышлять о делах их жизни, усматривать в них мудрое водительство благодати Божией и их смиренную покорность сему водительству и потом, восхваляя благость Божию и их покорность, стараться стяжать первую и подражать последней, чтобы чествование, начавшись таким образом в уме размышлением, непрерывно продолжалось в жизни подражанием. Сей долг и на нас лежит, ныне празднующих в честь святой великомученицы Варвары. Всякий пришедший в храм сей держит, без сомнения, в уме своем — вместе с прекрасным ликом великомученицы — и мудрый образ ее жизни. Станем же смотреть на сей образ, станем восхвалять благодать Божию, восхвалять подвиги великомученицы и поучаться в них.
И первее всего — видите ли премудрое водительство Божие? Видите ли, как оно творит добро из того, что человек делает не как добро? Как оно не благие намерения заставляет споспешествовать своим благим определениям и зло делает средством к стяжанию истинного блага? Диоскор, сокрывая юную дщерь (дочь) свою на столпе, не простирал далее видов своих, как только до того, чтоб сохранить в ней девственную чистоту сердца или, может быть, еще чтобы дать ей возможность беспрепятственнее научиться всему, что прилично и свойственно ее полу и возрасту. Он не видел ничего выше и далее земли и, может быть, в самом намерении мешал с родительскою любовью порочную ревнивость. Но чего не видел он, то дал Господь, и чего не думал произвести, то произвела благодать. Укрытой от взора людей — она дала узреть Бога, ревнивостью сохраненную чистоту сердца — возжгла ревностью по славе Божией. Сетовавшую о неестественном удалении от общения с людьми — утешила общением с Богом, удаленную от земли — привлекла к небу, уготовляемую в невесту человеку — уневестила Христу, учимую делам житейским — научила делам благочестия. Так, когда земной отец своими попечениями хотел возвести дщерь свою на возможное совершенство дщерей земных, Отец Небесный благодатью Своею соделывал из нее прекрасную дщерь Неба — общницу Ангелов и святых и невесту Христу.
Наступило брачное время, и Диоскор с печалью увидел, что на леторасли (ростке), которую он хранил с такою заботливостью, расцвел цвет, совершенно им неожиданный, что та, которою он чаял стяжать большую славу, не ищет славы, и которой хотел доставить возможное счастье на земле, не находит в нем ничего привлекательного, — и начал разорять то, что прежде созидал; что прежде хранил, то предал на расхищение, что прежде было ограждал, от того теперь отъял всякую ограду и предал пагубе очей ту, которую укрывал от всех. Радовался мир, видя, как приносят ему столь богатую жертву, радовался ад, ожидая близкую себе добычу, радовался Диоскор, надеясь наконец увидеть плод своих трудов. Но радость их отъята от них. Благодать Божия посрамила надежды суетные! Лишенная всякого надзора — блюдется недремлющим оком Царя Небесного, всем открытая — покрывается кровом крыл Божиих, сведенная с столпа — вводится в купель крещения, подаренная на время свободою суеты — приемлет вечную свободу во Христе на дела благие, объятая житейскою молвою — слышит сладчайшее слово Божие, окруженная прелестями мира — узнает сладости райские, и чаемая юношами невеста — уневещивается Христу. Видите ли, что имел в виду Диоскор и что произвела благодать? Так и всегда Господь недобрые дела людей обращает на служение воле Своей к Своим благим намерениям.
Диоскор надеялся удалением из дома сблизить сердце дщери своей с целями, от коих несколько удалил его, как думал, — строгим своим блюстительством; но, возвратившись, нашел совсем не то, что чаял, — нашел, что совершенно похищена та, коею хотел больше возобладать, что своя ему уже не его, что рождение его перерождено, что в той, в коей кровь его, не его ум и не его сердце. И, не разобравши, хорошо ли это или худо, предается ярости и, забыв законы естества, устремляется с мечом за тою, которую родил, терзает ее, морит голодом, предает на позор всему городу, с радостью смотрит на ее страдания и, наконец, становится сам ее палачом. Кто управлял его сердцем, как не ад, который вместил в него всю злобу, чтобы отмстить посрамление свое на той, которою посрамлен! Но под сими внешними делами тьмы какое сокрыто богатство Божественного света и сквозь ухищрение злобы какое зрится обилие благости Божией, посрамляющей их! Святую великомученицу хотят уморить голодом, а ей дается хлеб небесный; ее хотят подавить тяжестью мучений, а она исполняется мужеством, сильным подъять тяжесть всего мира; ей досаждают, — она благодушествует, ее терзают, — она радуется, на нее злобствуют, — она молится, ее предают крайнему посрамлению, а ей ниспосылается ощущение славы небесной и после является Сам Господь славы; у нее отъемлют главу, а она возносится к главе Церкви — Христу, в страданиях, как злато в горниле, искушенная. Так Господь посрамил злобу ада!
