У меня был один непатриотичный пример, который мне очень врезался в память. Свою срочную службу я проходил в 1983–1985 годах, в то время у нас в СССР еще не было какой-то острой межнациональной проблемы. Но и тогда в Советской армии было всё «нормально»: там были так называемые старослужащие, которые благополучно дубасили вновь прибывших военнослужащих, которых называли духами, и все как-то к этому привыкли и смирились. И вот я увидел, как в нашу часть прибыла небольшая группка каких-то маленьких худых ребят, которые вдруг начинают проявлять какие-то чудеса героизма. Я в первый раз увидел, как, казалось бы, незыблемые конвенционные взаимоотношения казарменной иерархии наткнулись на ситуацию, когда какой-то мальчик начинает проявлять себя вне принятых законов. Он не собирался делать ничего, он не собирался подчиняться никому. Его пытались бить – он дрался, за него тут же вступались его соплеменники, все бурно получали, и как ни в чем не бывало, вновь огрызались.
И вдруг вся эта отлаженная система армейского террора, которая работала долгие годы, начала растерянно буксовать в конкретном примере, на одном квадратном метре. Тогда я очень удивился: ну вот что есть в этом человеке? Пятьдесят килограммов костей и кожи? Он был совсем малыш, восемнадцать лет, совершенно неопытный человек с тонкой шейкой, не говорящий толком по-русски и с трудом понимающий, куда он попал. Тогда у меня и появились первые сомнения относительно того, что же является для человека основополагающим с точки зрения его возможностей изменить окружающий мир. Если какой-то нерусский мальчик смог это, отчего это по сию пору ленятся делать Русские Мужчины, живущие в своей стране?!
Основное внутреннее качество – это самоуважение, основанное на конкретных делах и знаниях относительно себя самого. То есть не то, что я начитанный парень и у меня хорошие оценки в школе, что тоже немаловажно, а то, что я представляю из себя как личность. И здесь возникает огромная пропасть между нашей педагогикой и реальной жизнью. Возникает огромная пропасть между той культурой, которая определялась «Домостроем» и имперским патриотизмом, и тем, как у нас происходит воспитание в семье сейчас. Я – категорически Православный человек, крайне этим горжусь и называю себя воинствующим Православным. Что вовсе не означает, что я хожу по квартирам с автоматом, но означает, что моя религия – это религия воинов Христовых, которая тысячу лет вела Русских солдат-богатырей к нашим славным победам.
«За Веру, Царя и Отечество!» у нас получалось такое, что у других, более яростных и агрессивно выглядящих, не получалось, как бы они ни скалили зубы и ни дышали ядом.
У каждого современного человека есть собственные воззрения и представления о должном, необходимом и невозможном. Чем они ближе подходят под определения доминирующей религии, принятой его нацией, чем более эти закономерности являются универсальными на каждый день, тем проще человеку принимать то или иное решение, не особенно задумываясь о нем. Потому что это решение конвенционно – то есть безоговорочно – принимается им когда-то ранее и напоминает боевой приказ – закон совести его.
В этом есть какая-то суровая правда. Я понимаю, что казарменными уставами мерить нашу жизнь, наверное, было бы не очень правильно. Но насколько проще живется человеку, у которого есть простота и прямолинейность суждений! Любые витиеватости или сомнения – ловушки лукавого. Помните, как у братьев Карамазовых: диавол водит человека между Верой и неверием, он болтает его где-то посередине, обманывая, лукавя, маня поисками собственной правды и выгоды.
Воспитывая себя в избранных Верой рамках, находя каждый день что-то новое для себя и двигаясь по однажды избранному пути, мы делаем себя сильными. Здесь не важно, чем же именно занимается человек в повседневной жизни. Ну, предположим, он забивает костыли в шпалы. Здоровый парень, де факто, весь готовый к любому отпору, и так далее. А вот мальчик – он занимается флейтой. И он, по идее, должен быть совершенно ни к чему не готов, потому что он в дудочку дует?
Так вот, это далеко не однозначные выводы. Потому что может оказаться так, что вот этот самый мальчик с дудкой – гораздо более волевой и готовый к отпору человек, чем дядька с огромными мускулами, огромными кулаками и зверским лицом. Потому что мальчика воспитал героический отец, а бугай воспитан трусом и прячет свое малодушие за маской брутальности.
Танк без топлива – груда пугающего металла, гниющая в болоте!
Мы сражаемся не мышцами, не своим внешним видом – мы сражаемся невозможностью иного выхода в ситуациях, когда сражения неизбежны. Скажу более, неизбежность сражения и принятие решения по применению грубой физической силы – это очень тяжелое решение, которое должно основываться на фактах, абсолютно указывающих, что по-другому быть не должно и не может. И здесь, к сожалению, опыт должен быть прикладным, а не умозрительным. Я считаю, что мальчики в детстве должны драться. Просто обязаны это делать. И здесь спортивные секции как нельзя лучше могут увести ребят из хулиганского поведения в поведение более или менее корректное, но драться нужно обязательно, чтобы понимать, что такое боль, понимать, что такое усталость, понимать, что такое воинский Дух, Честь и достоинство. Достоинство – не с точки зрения гордыни, а итог проявленного мужества, лишь как радость за совершенный Поступок, со словами благодарности Богу.
И если мы хотим понять, как будем поступать в будущем, мы должны оглянуться назад и понять, как поступали в прошлом. Люди не меняются, как говорил Шопенгауэр, и здесь я с ним совершенно согласен, с точки зрения того, что человек неизменен, если он уже состоялся как личность, и как в свое время говорил В. А. Сухомлинский: «Всё, что происходит с личностью после четырнадцати лет, не имеет большого значения для формирования этой личности». Он же говорил: «Есть три вещи, которые необходимо утверждать в мальчиках и юношах, – долг мужчины, ответственность мужчины, достоинство мужчины…Пусть ваш воспитанник будет непокорным, своевольным – это несравненно лучше, чем безмолвная покорность, безволие».
Поэтому в детстве мы должны пройти тот самый коротенький, но настоящий путь, хоть он будет и игрушечным, с точки зрения взрослого человека, который позволит нам становиться теми, кем мы должны стать. А дальше – «делай, что должен, и будь что будет!» (с) Марк Аврелий.
– До четырнадцати лет немалую роль в воспитании людей играют их родители. Если мальчики должны обязательно драться, то учить их драться должен отец? А как быть, если он не умеет этого сам, если он всё время занят или его вовсе нет?
– Здесь я хотел бы сказать вот что: родители ничего не должны детям. Они их родили. Я очень долго жил в Германии и пришел к выводу, что у немцев до странного уравновешенное отношение к взрослеющим детям: «я его родил, я его кормил и одевал, ну и, в общем, всё! А что там из него получится – это совершенно не мои проблемы». Поначалу меня как-то коробило от этого, пока я не понял некоего внутреннего смысла происходящего. Так вот, по моему глубокому убеждению, основанному на долгих наблюдениях, никакого иного воспитательного момента, кроме личного примера, не существует. Если папа сидит на табуретке с банкой пива в одной руке и с сигаретой в другой и говорит: «Сынок, не кури!» – отхлебывает пивка: «И не пей!», то сынок говорит: «Конечно, нет!» А потом заходит в подъезд, думает: «Как же я хочу походить на своего папу! Какой он замечательный человек!» Достает папиросу, которую он только что своровал, закуривает, а потом находит недопитое пиво и выпивает его: «Прикольно! Я чисто как отец!»
Если мы хотим воспитывать своего ребенка, мы не должны ему дать ничего, КРОМЕ ЛИЧНОГО И ЯРКОГО ПРИМЕРА! «Тысячи слов не стоят одного подвига», – гласит узбекская пословица.
Простите за пример, но уж больно показателен. В свое время у Будды Шакьямуни (принц Сиддхартха Гаутама) спросили: в чем заключается сущность Буддизма? И он произнес ту самую знаменитую цветочную проповедь. Точнее, он ее не произнес, он ее сотворил: он указал пальцем на распускающийся бутон цветка («джи-джи», прямое указание), и каждый понял его по-своему, но каждый понял правильно (субъективный идеализм).
Нужно указать путь развития. Указать самым простым и прямым способом: жить так, чтобы не было стыдно за прожитый день, и чтобы дети, которые на тебя смотрят, понимали: «всё правильно», и чтобы они не сомневались в принятии собственных решений. И когда начальник ворует и говорит подчиненным: «не воруйте!», то он лукавит – они будут воровать, потому что де-факто имеют право походить на своего начальника. Только кристально чистый человек, который способен на поступок, имеет полное право говорить о вещах абсолютных. В этой связи человек, гневно призывающий собеседников к смирению и покаянию – лукавит, потому что единственный истинный символ смирения – Голгофский Крест, а единственный истинный призыв к покаянию – вхождение на него. Спаситель взошел… Он свое право оправдал в полной мере – примером своим. Кто смеет искать облегченные версии этой проповеди? Кто в полной мере имеет право призывать к тому, в собственном успехе чего не может быть уверен?
