Феодор Студит - Сочинения

Впрочем, твои доблести — пример для меня, многожеланный брат, превзошедший других; поэтому, прекратив похвалу, я лучше попрошу молиться обо мне, чтобы моя смиренная душа укрепилась в страхе Божием против видимых и невидимых врагов с помощью твоей молитвы и блаженного отца нашего. Я очень боюсь за себя, брат, доколе пребываю в этом теле, и если на что–нибудь дерзаю, то лишь в надежде на Бога, просвещающего отчаявшихся по Своей великой милости.

Я очень рад, что добрый Афанасий разделяет с тобою утешительное уединение в изгнании. О том же, каковы обстоятельства здесь, сообщит обязательный Силуан, знающий это по опыту; и не только об этом, но и обо всем, что я не мог сообщить в письме. Уготовал ли Господь нам еще во плоти увидеться друг с другом — на все Его воля. Так или иначе, но ты, отец, молись о том, чтобы мы с отцом, вернее, с отцами и братьями — все вместе увиделись в блаженной жизни, и чтобы благосклонно воззрел на нас Бог, ради Которого терпим нынешнее разлучение и войну. Кланяется тебе раболепно брат Николай, который один оставлен при мне. Благоволи приветствовать окружающую тебя братию, особенно доброго Афанасия.

Вот уж второй раз пишу письмо твоему блаженству, но горе мне, грешному (говорю это со слезами), — так как двое прежних письмоносцев по дороге к месту твоего изгнания потерпели крушение и этим немало огорчили смиренную мою душу. Но так как мы сыновья послушания и предназначены к такому служению и, наконец, поскольку лишь один вид смерти достоин слез, — смерть от грехов (хотя бы и на постели), — то, отложив печаль, я с благодарностью это перенес.

Итак, и в первом письме я принес подобающее твоему боголюбию прославление; ты достоин быть назван блаженным, подвизавшись и обнаружив дерзновение превыше всех иерархов; и это в то время, когда в виду вдовства кафедры дерзновение было бы неуместным. Но, занимая престол в царстве истины, ты победил почти всех подчиненных тебе епископов, получив венец исповедничества. Это же я и теперь повторяю твоей священной главе, возлагая на нее не золотом украшенный венец, ибо и победа не по плоти, а венчая божественно сплетенным словом, ибо торжество — небесное. Потому, радуйся, дивный, и веселись, еще совершая и проходя поприще изгнания, чтобы изо рва ссылки тебе увенчанным взойти на небеса. О, если бы до этого я имел возможность увидеть тебя в мирное время сияющим на престоле!

О том, как ныне взволнована и охвачена пламенем наша Церковь, рассказывать долго: нечестие столь многообразно, что Божественные алтари уничтожаются; священные храмы, лишенные честных икон, теряют свое благолепие; почти каждая душа этому покорилась, дав подписку нечестивым. Лишь немногие борются, и они в муках, как испытываемые огнем. Из епископов поскользнулись Смирнский и Херсонесский; из игуменов — Хрисопольский, монастыря Диева, Хоры и почти все столичные; держатся, по милости Христовой, Вифинские. Молись, отец, о том, чтобы они с нами, смиренными, держались до конца.

Из мирского чина никто не устоял, кроме Пиксиминита, который по бичевании сослан; из клириков — дивный Григорий, по прозвищу Кентрокукур; а из игумений — около шести, которые и заключены по монастырям.

В отношении того, что ты, отец, заповедал мне, нужно ли понимать это безусловно? Как это соотносить с моим теперешним положением и крайней стесненностью? Я могу обращаться тайно и то лишь к близким друзьям. Всем страшно, а особенно мне, грешному, как бы все не стало известно императору. Хотя я и сослан в Анатоликон, император, будучи особенно раздражен доносами, сильно гневается на меня, робкого. Он повелевает мне молчать и запрещает учить, а я без стеснений отвергаю это и резко возражаю. Вот за это мне присуждено бичевание, хотя я и избег его, благодаря скромности и благочестию палача; мои служители ограблены вплоть до имевшихся у них книжек. Я недоумеваю, как при таких обстоятельствах мне было бы возможно исполнить что–либо из твоих приказаний. Прости моему смирению, ведь это дело блаженное. Не буду прибавлять, что бедствие голода здесь таково же, как и там. Впрочем, положившись на одно лицо, я послал письмо: если что–нибудь случится с письмом, сообщит посланный. Итак, молись о чаде своем, чтобы оно шествовало по стопам твоей святыни.

Считая себя обязанным твоему преславному благородию, я решил теперь обратиться к тебе, желанному, не только с устным, но и с письменным приветствием. Хотя обстоятельства и не позволяют выдавать чужим тайну, но не мешает сообщить это вам, моим родным, ибо вы — мои господа и близкие по крови. Отсюда и наша дружба, и не столько в силу родства, сколько в силу добродетельного твоего духа. Ведь у меня есть и другие родственники, но они не так мне любезны, чтобы обмениваться с ними письмами. Хотя я и грешен, однако сильно желаю вам спасения и здравия телесного и душевного. Говорю об этом особо по причине распространившейся ныне ереси и душетленного заблуждения, — чтобы даже без пастыря ты соблюл себя, богобоязненный мой господин, со всем своим домом.

Гнев Господень начался с оскорбительницы — Византии, так как она уже издревле привыкла отвергать все, что о Господе. А затем огонь уже охватил все. Блажен разумевающий и не задетый пламенем! Ведь если Христос стал ради нас нищ и беден, то как же могут быть не приложимы к Нему признаки бедности, а именно: тело и возможность его видеть, осязать — все то, в чем и заключается описуемость.

Итак, человече Божий, не исповедующие описуемости разрушают спасительное Таинство Слова и настоящие события оказываются приготовлением к пришествию антихриста. Горе же тебе, Византия, ибо как с тебя начался грех, так в тебе и окончится зло, когда исполнятся твои прегрешения! Это из чувства любви и страдания я сказал тебе, многодаровитому, хотя ты знаешь и больше.

На этот раз, чадо мое, я пишу тебе против воли, и причина тебе известна. Горе мне, несчастному! Увы мне, бедному! Что случилось с двумя нашими братьями? Хотя они и оба мне дороги, как истинные чада, однако наш любезен более. Почему же? Потому что он человек Божий, исполненный веры и истины, сын послушания, чадо света, муж желаний, неложный послушник, укротитель страстей, ревнитель, готовый шествовать по пути заповедей, сильно любящий своего духовного отца и в равной мере им любимый, отрекшийся от плоти и прилепившийся Богу, для всех творящий полезное и желательное.

Как ты думаешь, пожалел я этого человека? Гораздо более того: скорбь по нему сильно поразила меня, потрясла мой ум, сокрушила мое сердце; я горько заплакал, зарыдал, как никогда, не потому, что они скончались, а потому, что скончались в таком месте. Не мое ли приказание было тому причиной — вот чего я боюсь. Хотя он с радостью повиновался, готовый даже броситься в огонь, уверенный в благополучном исходе, однако я не решался отпустить их в зимнюю пору и согласился только тогда, когда эконом все приготовил к их отъезду. Таковы обстоятельства.

Однако, чадо мое, я не остался в скорби: овладев своим рассудком и подумав о том, что только один вид смерти гибелен — а именно, смерть греховная; и что важно не место смерти, а образ смерти, — я возблагодарил Господа за происшедшее, все предоставив неисповедимым судьбам Его Промышления. Еще до сложения мира Он определил каждому свое время и место кончины. Поэтому благодушествуй и ты, вечно любезный, брат мой, руководя вместе с Зосимой и дивным Гаианом такими же братьями — духовно и телесно.

О, если бы я, недостойный, разделил их участь! Всегда молись о моем спасении, чадо мое возлюбленное.

Я хочу с тобою говорить, даже когда не представляется случая отправить письмо, и тем более, когда такой случай представляется. С радостью я узнал о хорошем из твоих писем, чадо, ибо для меня радостна весть, что мой истинный брат и архиепископ и прочие отцы мои и братья изгнаны ради Христа. Кто бы дал мне силу обратиться к ним с победным возгласом? Впрочем, я верю, что когда–нибудь такой случай представится. Ибо если бы царь захотел вовсе пресечь мой голос, все же я найду выход и, окрыляемый духом, исполню это.

А ты, чадо мое возлюбленное, укрепляйся о Господе и нисколько не падай духом пред ссылкой. Твердо стой. Если спросят, принеси свое доброе исповедание. Если нужно будет подвергнуться заушению, заушайся вместе со Христом, подвергнись заключению, испей желчь горестных обстоятельств, взойди на крест произволением, — ибо каждому, пожелавшему нести страдания, это зачтется за действительное страдание. Разве не довольно с тебя стать сыном Божиим? Разве мало тебе сделаться сонаследником Христа? Кому же превозноситься, кому радоваться, веселиться и благодушествовать, как не тем, кто заключен и страдает за Христа?