40. Рассматривая искушения Иисуса Христа, как искушения веры, необходимо ответить на один весьма важный для этого взгляда вопрос. Искушения обольщением вполне объясняются, со стороны своего происхождения, уже наличностью похоти. Но иначе дело обстоит с искушениями веры. Конечно, действительность естественных немощей и внешних страданий, совпадает с действительностью ограничений воли и страданий веры, и слово Божие столь же свидетельствует о первой действительности по отношению к Иисусу Христу, сколь и о второй, когда изображает Его искупительное, служение, как дело самоуничижения, отречения от человеческой воли во имя божественной, как подвиг богосыновней верности, совершенной в страданиях (Евр. III, 5–6; V, 7, 9; VII, 27 и пр.); но действительность искушений веры еще не объясняется ни наличностью естественных немощей и внешних страданий, ни, другими словами, наличностью ограничения или самоограничения воли и страданий веры. Конечно, искушения веры для своей действительности не предполагают наклонности к нравственному злу, но только неверие в богосыновнее достоинство человека ради его немощей и страданий и желание стать выше естественной ограниченности человеческой; конечно, Иисус Христос даже голодом искушался не к какому- либо постыдному поступку напр. воровству и под., но к удовлетворению естественной потребности чудесным образом; но при всем том, действительность Его искушений еще не объясняется наличностью естественных немощей Его человеческой природы, страданий и уничижений Его общественного служения. Каким образом ограничение воли и страдание веры может перейти в искушение нарушить богоустановленную ограниченность? В греховном человеке это искушение совершается силою живущего в нем греха; во Христе же Иисусе тайна этого искушения не может быть объяснена без участия сторонней искусительной силы. Поэтому евангельское сказание об искусителе, который приступил ко Христу в пустыне, имеет глубокий смысл. Действительность искушений Иисуса Христа, кроме немощей и страданий, как субъективного основания, предполагает внешнего виновника. — Впрочем, действие искусителя в пустыне нельзя представлять отвлеченно от условий искупительного служения Христа человеку и в этом отношении Его искушения в пустыне чрез личное присутствие диавола не несравнимы с искушениями от людей в последующее за подвигом в пустыне время общественного служения. И в пустыне диавол приступил ко Христу не в своем, так сказать, безотносительном к мiру существовании, но как князь міра сего, (ο του κόσμου τούτου αρχων) и бог. Бог века сего (ο Θεος του αιωνος τούτου), которому предана; власть над (всеми·царствами міра, как представитель мірского неверия и его злобы ко всему святому, но уничтоженному. Вообще говоря, объективным основанием искушений Иисуса Христа служили неверие в Него и злоба к Нему со стороны міра, который Он пришел спасти. Великая тайна снисхождения Иисуса Христа·до упо- добления людям в искушениях состояла в том, что Он принял на Себя силу человеческого греха, понес на Себе ненависть и неверие міра. В этом спасительном значении искушений Иисуса Христа дается последнее объяснение их внутренней действительности, их величайшей силы. В человеческой природе Иисуса Христа, как она была дана в Его рождении от Св. Девы, не было всецелого основания для внутренней действительности Его искушений, их необходимо рассматривать в связи с искупительным служением Его.
Каким же образом возможно перенесение тяжести неверия с одного человека на другого, — со всех людей на единого Иисуса Христа? Не входя в подробное разъяснение этого вопроса, как излишнее в данном месте, следует однако в связи предыдущих рассуждений указать на то, что злострадания служат искушением не только для веры Страдальца в свое богосыновство, но и для веры других людей в Его богосыновство. Нам трудно усматривать и признавать богосыновнее достоинство под оболочкою природных немощей и внешнего уничижения. Так для людей было великим соблазном уничижение Иисуса Христа (το σκανδαλον του σταυρού). Сына Божия, явившегося в уничиженном образе страдающего человека, люди возненавидели и не веровали в Него. Эту ненависть и это неверие, Иисус Христос в тайне любви, принял на Себя и, чтобы победить их силою веры, спасительною для человека, претерпел от них действительные искушения. По прекрасным словам св. Максима, искушения Иисуса Христа от диавола направлялись к тому, чтобы Он предпочел любви к Богу склонность к міру, чтобы Он преступил, заповедь о любви к ближнему, чтобы Он воспылал ненавистью к злоумышлявшим на Него людям. Христос же победил искушения любовью к тем, которых, возбуждал против Него диавол. В этой удивительной брани Христос вместо ненависти проявил любовь и Своею благостью сразил отца злобы [207].
41. Помимо предложенных [208] общих оснований из слова Божия и святоотеческих писаний, изложенный взгляд на искушения Иисуса Христа имеет особенное основание в словах апостола Павла: έν ω γάρ πέπονθεν αυτος πειρασθεις κτλ. (Евр. II, 18). Эти слова апостола одинаково могут означать как то, что Христос в искушениях страдал, так и то, что страдания служили для Него искушением. Глубокое отличие искушений Иисуса Христа от наших состояло, по этим словам, в том, что мы искушаемся не только в своей природе, но и в своей личной воле, тогда как Христос [209] искушался только в своей человеческой природе, напряжение которой не действовало определяющим образом на Его сознательное решение, но воспринималось Им исключительно как страдание. Из области наших искушений Христос принял на Себя собственно тяжесть их для природы, а не определение воли. Гефсиманское борение, когда Он с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти (Евр. V, 7), когда Он скорбел смертельно, однако с неизменными словами на устах: впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф. ХХVI, 38. 39. 42. 44), с наглядностью показывает характер Его внутренней борьбы.
Искушения Иисуса Христа не были обольщением Его воли, но страданием Его человеческой природы. Искусительное желание было собственно природным и воспринималось Его сознанием как непроизвольно возникавшее в природе, но не усвоялось Его сознательным решением [210]. И это именно было желание переступить человеческую ограниченность во имя божественной безусловности. Эта мысль находит себе решительное подтверждение в словах еп. Иоанна Смоленского [211]. По его словам, „точкой, к которой могло приразиться искушение, была точка соединения в Иисусе Христе Божества с человечеством. Человечество Иисуса Христа, приходя к сознанию в себе божеского естества, стало как бы пытать божеские силы на самом себе. Человечество чувствовало голод, но так как оно чувствовало в себе и присутствие Божества, то естественно приходило к мысли: если я — Бог, то что стоит мне этот камень обратить в хлеб. Таким же образом объясняются и другие стороны искушения. Иисус видит себя на кровле храма и человечество Его чувствовало страх; но в тоже время оно ощущает в себе Божество и думает, если я и упаду, то не разобьюсь, потому что я — Бог. Видя царства міра, человечество Иисуса Христа естественно задавало себе вопрос: если я — Бог, то отчего же мне не сделаться царем этих царств [212]? и пр.
О безгрешности искушений Иисуса Христа по их исходу: posse et non posse peccare.
42. Выражение ап. Павла кроме греха (χορίς αμαρτίας Евр. IV, 15), ограничивающее подобие искушений Иисуса Христа нашим, означает не только то, что Его искушения были безгрешны по своему происхождению, но и то, что Он всегда и неизменно выходил из искушений победителем. На чем же основывалась эта неизменность победы Христа? Так ли важно понимать эту победу, что она была неизбежна, или же она была счастливою, хотя бы прочно обоснованною, случайностью? Значит ли абсолютная безгрешность Христа то, что Он и не мог согрешить, или же Он достиг победы при возможности падения? Этот вопрос обычно ставят в тесную связь с вопросом о внутренней действительности искушений Христа. Искушение, говорят, возможно только при свободе выбора между добром и злом; победа мыслима только при возможности падения. Посему не предполагается ли такая свобода и такая возможность внутреннею действительностью искушений Иисуса Христа? Но с другой стороны Ему, как воплотившемуся Сыну Божию, как посланному волею Отца Небесного Спасителю міра, надлежало быть необходимо безгрешным: не исключается ли такою неизбежностью победы возможность (греха и) искушения? Так возникает вопрос о posse et non posse peccare по отношению к лицу Иисуса Христа. Что этот вопрос весьма трудный, это видно уже из полного разнообразия его решений. Одни богословы приписывают Иисусу Христу возможность греха, другие отрицают у Него свободу выбора между добром и злом, третьи одновременно усвояют Ему и возможность и невозможность грешить.
