— Вы храните эти древние знания в памяти? Или…
Я замялся, стесняясь подойти к самому важному для меня. Мне не давала покоя кажущаяся корыстность моего интереса: «Да, я ищу выгоду не для себя, я хочу помочь как можно большему количеству людей жить долго, гармонично, быть счастливыми, наконец! Но почему люди должны интересовать Хранительницу? Чем мы можем помочь ей, да и нуждается ли она в нашей помощи? Но не можем же мы просто так потребовать от нее раскрыть все тайны!»
— Или, — рассмеялась Хранительница. — Можно подумать, Рушель, что вы забыли о рукописях. Конечно, я многое помню, но далеко не все. Вот знания чуди хранятся в памяти шаманов, так на то они и камы, чтобы постоянно пополнять знания. Они и сейчас с нами, Хранителями, делятся, а мы записываем то, что узнаем от них.
На этом завершилась наша первая беседа с Серафимой — именно тогда она открыла нам свое имя. Я так и не решился попросить разрешения взглянуть на эти рукописи — мне казалось, что у меня и у моих друзей нет прав на древние тайны. Вот как бывает: отправляешься в путь в полной уверенности в необходимости поездки и в правоте собственных действий, а когда находишь искомое, самоуверенность куда-то исчезает, и чувствуешь себя растерянным перед доверчивостью молодой женщины, которая готова бескорыстно поделиться настоящими чудесами.
Ночевали мы с друзьями в бане, где постелила нам Хранительница. Топить по летнему времени было не нужно — ночи стояли теплые, поэтому Хранительница просто сложила нам постели из того самого ярко-зеленого мягкого мха, которым был убран ее дом. Спалось на нем неописуемо прекрасно, но прежде чем уснуть, мы с коллегами обсудили то, что узнали за сегодня.
— Скажите, Мишель, почему вы спросили, путешествовали ли курумчинские кузнецы в другие земли?
— Рушель, но это же очевидно! — воскликнул Мессинг. — Разве вы не помните, как изображали демонов в Древнем Китае?
— Нет, вынужден признаться, я этого не помню.
— Красноволосыми. Более того, скажу вам, коллеги, что красный цвет волос в древнекитайском искусстве был знаком того, что перед зрителем — демон.
Как всегда, Александр Федорович Белоусов знал все обо всем!
— Александр Федорович абсолютно прав, — кивнул Мессинг. — Когда Хранительница упомянула о том, что волосы кузнецов подобны меди, я вспомнил о китайских демонах. Мне казалось, что в первую очередь нам надо прояснить, имеют ли какое-то отношение курумчинские кузнецы к атлантам и лемурийцам, и верна ли моя догадка, что таинственное Беловодье — то же самое, что Шамбала.
— И что вы по этому поводу думаете?
— Рушель, простите, что отвечаю вопросом на вопрос, но как вы думаете, принесут ли нам пользу рукописи курумчинских кузнецов?
— Только если Хранительница доверится нам настолько, что сама отдаст документы.
— Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Если вы уверены, что рукописи хранят секрет здоровья, долголетия и гармонии, то курумчинские кузнецы — ближайшие родственники атлантов и лемурийцев, а Беловодье и мистическая Шамбала — суть одно и то же.
— Если бы только Хранительница доверилась нам!
Так мы разговаривали перед сном, а наши девушки сладко спали, зарывшись в теплый душистый мох. Мы предполагали, как завтра развернется беседа с Хранительницей, гадали, покажет ли она нам рукописи, но никто из нас даже приблизительно не мог представить, что несет приближающийся день!
День для нас начался поздно и неожиданно: мы проснулись около полудня. Настя Ветрова встала первой и разбудила остальных. «Ни в одной экспедиции не просыпался я так поздно! — размышлял я, потягиваясь на мягком ложе. — Ладно, если бы мы легли под утро; так нет — уснули вскоре после полуночи. И где же наша хозяйка, Хранительница? Почему никто из нас не слышал ее, ведь не может же она спать до середины дня?»
Дом Хранительницы был открыт, а самой ее нигде не было. Сначала мы звали ее, потом попытались поискать, но безуспешно: Хранительница пропала. Какое-то время мы бродили по лесу вокруг ее дома, потом собрались вокруг костра, разведенного Белоусовым неподалеку от бани, в которой мы ночевали. Мишель с Настей занялись приготовлением позднего завтрака. Все молчали — никто из нас не знал, что делать дальше.
За завтраком мы пытались понять, что делать дальше. Сошлись на том, что имеет смысл еще одну ночь переночевать в бане Хранительницы и, если она не появится и завтра, начинать восхождение на Белуху. Признаться, меня многое смущало в этом решении: готовы ли мы к восхождению на гору, куда решаются забираться только экстремалы? Восхождение без проводника представлялось мне невозможным, я был совершенно не готов рисковать жизнью своих друзей — с меня было вполне достаточно вчерашнего дня. И почему и куда ушла Хранительница? С самого начала я не слишком доверял ее открытости — не может быть такого, казалось мне, чтобы Хранительница тайн древнейшей прачеловеческой цивилизации раскрывала их первым встречным. Она ведь даже не спросила, кто мы и зачем нам нужны ее знания! И ее легкомысленная манера показалась мне странной.
И весь этот пустой день меня не оставляло ощущение следящего взгляда. «Неужели опять Алай за нами наблюдает? — сердился я. — Сдались мы ему, в самом деле!»
— Мишель, дружище, не почитаете ли вы нам что-нибудь из Лебелянского? — попросил я наконец, устав от мрачности собственных мыслей. — От его слов на душе становится легче и мысли проясняются.
— Что ж, Рушель, пожалуй. Вам до сих пор кажется, что за нами следят? Это чувство не исчезло?
— Увы, — покачал головой я.
— Есть у Василия Дмитриевича одно стихотворение, которое своими вибрациями заставит соглядатая открыться своим «клиентам». Честно говоря, тогда я не решился его читать — не был уверен, что хочу видеть того, кто следит за нами. А теперь прочту охотно — просто для того, чтобы мы здесь, в алтайской тайге, поздним вечером у костра насладились высокой поэзией, — и Мишель стал читать:
Разрастаются дни за причалами прежнего знака отличий.
Кто-то выдумал снег, из которого очень уж просто
Сделать ветку сирени. Направлен на яростный вычет
Этот праздник усталый. И видимость явная роста
Тут готовится вытравить душу звенящим и сладостным светом,
Исходящим из пропасти между застывшими где-то пустыми домами.
Отзвенела по странной какой-то дороге чужая карета.
Стали звуки потом как-то ярче. А можно и дальше словами
Развлекать этот мир, растревоженный звоном открытий
Этих новых земель и морей. И за ними легко находимы
Увлеченья игрой в дурака или в покер французский. В корыте
День укрылся от знаний чужих. Только в стенах незримо
Ощущается что-то такое, что явственно может
Обронить в этот мир все успехи, утехи, желанья и страхи.
Хорошо ощущать луч от неба и сердцем, и глазами, и кожей.
Хорошо просто жить. Дирижерская палочка в искреннем взмахе
Может долго еще продолжать будто эпику древних народов
Эти звуки и эти картинки из светлого, ярко горящего утра.
Кто-то выстелил синий ковер возле этого в мир уводящего входа.
Кто-то смешивал краски. И делал все это застенчиво мудро.
Как оказалось, я не ошибался, хотя и наблюдал за нами не Алай. Когда мы с друзьями, поужинав, собирались ложиться спать в крайне дурном настроении, дикое рычание зверя огласило горы. Да-да, я не оговорился: не окрестности, а именно горы — возникало ощущение, что сам Хозяин этих гор Медведь-шаман обходит свои владения. В ночной тьме между сосновых стволов в отблеске костра и свете августовских звезд мы увидели его, гигантского Медведя. Обычный бурый медведь казался бы невинной белочкой рядом с этим чудищем. Мы замерли. Медведь тоже. Гигантский зверь смотрел на нас холодными, какими-то неживыми глазами.
Нам показалось, что в молчании прошло несколько часов.
Медведь развернулся и ушел, а мы не могли вымолвить ни слова. Никто из нас тогда не заметил, что Медведь удалился абсолютно бесшумно, ничто не шуршало под тяжелыми лапами…
— Приветствую вас, друзья! — прозвучал голос Хранительницы; и вот сама она вышла из черной пустоты в круг света у костра. — Я готова вас принять. Пройдемте в дом.
Костер погас сам собой, а мы, также молча, проследовали за Серафимой.
— Теперь я готова открыть вам то, зачем вы пришли ко мне, — манера Хранительницы резко изменилась — она уже ничем не напоминала шаловливую девчонку, и красота ее казалась не легкомысленной, а строгой и величественной.
— Вы исчезли, и мы подумали… — я стремился прояснить ситуацию, чтобы больше не подвергать тяжелому разочарованию ни своих друзей, ни себя.
— Не бойтесь, Рушель, больше я не исчезну, по крайней мере, пока не передам вам все, что считаю необходимым.
