Моим вернейшим помощником была жена. На протяжении трёх лет, пока мы этим занимались, мы пересекались с огромным количеством людей, которые нам помогали. Мы сняли интереснейший документальный фильм об этом Парке Победы, но, знаете, до сих пор это место остаётся как-то в тени. О нём меньше известно, чем, скажем, о Пискарёвском кладбище, где расположен центральный мемориал жертвам блокады. Есть в этом некая несправедливость, конечно: самое главное место захоронения до сих пор малоизвестно… Так распорядилась история. Думаю, всё это со временем будет исправлено.
– И что было после этой торжественной передачи урны в музей?
– А дальше в Москве оказалось огромное количество петербуржцев, переживших блокаду, и их родственников. Все они пришли на эту торжественную акцию – едва разместились в зале. Я был поражён тем, как в Москве сохраняется память о блокаде. Но разрешения на храм у нас по-прежнему не было.
И вот теперь о Святейшем Патриархе Кирилле. Волей судьбы в тот же день, когда у нас проходила акция передачи урны с блокадным прахом в музей на Поклонной горе, в Москве проходил Поместный Собор Русской Православной Церкви, на котором выбирали Патриарха. Это огромной значимости событие – не только для православной церкви, но и в целом для России, потому что Патриарх – фигура в том числе политическая. Огромна значимость этой фигуры: кого выберут, как он будет руководить церковью и т. д. Уже под вечер, возвращаясь домой, я услышал по радио в машине, что Патриархом выбран Кирилл. А я с ним в силу своего ленинградского происхождения знаком, и знаком очень давно.
Прихожу домой и думаю: надо же его как-то поздравить. Сажусь за компьютер и пишу – даже не на открытке, на простом листе бумаги: «Ваше Святейшество, поздравляю Вас с избранием…» И так далее. Какие-то тёплые слова. И очень кратко пишу о том, что у нас вот такие проблемы со строительством храма на месте, которое он, конечно, прекрасно знает, ведь он после войны жил в Ленинграде. Возможно, и они с отцом – отец у него был священником – ходили к этому месту служить панихиды. Прошу Святейшего помочь. Как-то повлиять на ситуацию. Подписываюсь, ставлю дату: 27 января. А в церковной среде принято, когда ставишь дату и подпись, подписывать день святого. 27‑го января – день памяти равноапостольной Нины. Но я вместо этого подписал: День окончательного снятия блокады Ленинграда. Я приехал в Отдел внешних церковных связей – Патриарх до избрания был его председателем – и попросил знакомого священника положить эту записку ему на стол. Возможно, эта записка оказалась первой просьбой к нему в статусе Святейшего Патриарха.
– Всё произошло спонтанно?
– Спонтанно. Больше я к Патриарху с этим не обращался. Ну можно себе представить: первые месяцы патриаршества – приём дел, бесконечные документы, вал работы… Сотни бумаг в день – в каждую надо вникнуть, принять по ней какое-то решение.
А мы тем временем продолжаем заниматься нашими блокадными делами, пытаемся выколотить из Смольного разрешение. Февраль – тишина. Март – тишина. Ответа от Патриарха нет. Подходит апрель. И вот 7 апреля 2009 года, на Благовещение, сидим мы семьей у себя дома, в Тарусе, мама ещё была жива. Сходили на праздничную службу в собор, а вечером сидим, пьём чай, у нас у всех хорошее настроение. И уже ближе к семи часам – вдруг звонок на мобильный телефон. Вот почему я говорю, что Таруса отчасти ко всему этому причастна! Слышу в трубке голос Патриарха. Его Святейшество говорит, что он днями был в Петербурге, там встречался с Валентиной Ивановной Матвиенко – она в ту пору была питерским губернатором – и в присутствии Владимира, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, и секретаря Епархиального управления о. Сергия Куксевича, находясь на церковной территории, в доме петербургских митрополитов на Каменном острове, Матвиенко сказала, что не возражает против строительства храма.
– Вот это вам была благая весть на Благовещение!..
– Да… Я, конечно, поблагодарил Святейшего, а сам в полном недоумении – что же теперь-то делать? Официальной бумаги-то нет. Какие шаги предпринимать дальше? И на следующий день я во все СМИ, куда только мог, передал сообщение о том, что состоялась такая встреча. И СМИ вышли с информацией, что губернатор разрешила это строительство, что разговор был с Патриархом, а митрополит и его секретарь тому свидетели…
– И теперь отступать некуда.
– Нам – точно некуда. Дальше мы обратились к петербургским бизнесменам, которые, надо отдать им должное, отнеслись к этому очень искренне. Вскорости был сделан проект – на его подготовку ушло два-три месяца. Мы пытались понять, какой именно храм мы хотим строить. Поначалу рассматривали вариант копии одного из разрушенных петербургских храмов, там же очень много храмов было уничтожено, в том числе храмы знаменитых архитекторов. Но мы обсудили этот вариант со Святейшим, и он посоветовал не делать копий. Те храмы имеют свою историю, они строились совсем по другому поводу – это было бы смешением исторических пластов. И мы стали строить свой храм.
Сделали проект небольшого храма. Ещё кто-то в Смольном предложил: давайте часовню, – но тут уж мы категорически заявили: только храм, пусть маленький, но полноценный. В часовне нельзя служить литургию, а именно за литургией происходит главное поминовение усопших. В епархии мы договорились о том, чтобы литургию там служили каждый день.
Храм освятили 7 мая 2010 года, к 65‑летию Великой Победы. И с тех пор литургия служится там ежедневно и на ней поминаются погибшие в блокаду. Службы не прерываются ни на день – независимо от того, есть люди в храме или нет. Храм открыт всегда.
– Долго его строили?
– Храм построили молниеносно – меньше, чем за год. Благодаря помощи Святейшего проект удалось сдвинуть с мёртвой точки. Казалось бы, эта история закончена, но истории, как известно, заканчиваются на небесах.
Один из моих товарищей, живущий в Петербурге, который очень мне помогал в этом деле, ездил по своим делам в Грецию. В то время уже шло строительство храма. Он человек православный – недавно, кстати, был рукоположён в священники. В Греции он несколько раз встречался с каким-то старцем – сейчас не помню его имени. Однажды во время беседы с этим очень пожилым греческим священником он ему рассказал эту историю: про блокаду, про крематорий, про многолетнюю борьбу за этот храм… Мы этот парк называли про себя парк-антиминс. Антиминс – это такой плат, в который зашита частичка мощей. В каждом храме на престоле лежит антиминс и на нём совершают евхаристию. Без антиминса, без частички мощей какого-нибудь святого невозможно совершать богослужение, потому что изначально на заре христианства литургии совершались на мощах мучеников, пострадавших за веру. Эта традиция сохраняется, в каждом храме есть такой плат красного цвета.
И вот этот парк, усыпанный пеплом умерших мученической смертью людей, мы и назвали парк-антиминс. Там были сожжены тела самых разных людей: и праведников, и неправедников, погибших на Пулковских высотах солдат, и верующих, и атеистов. Греческий старец, который никогда не был не то что в Ленинграде – в России, выслушал из уст моего товарища эту историю и сказал такую странную вещь. На этом месте в далёком будущем будет построен большой мужской монастырь, а посреди монастыря будет стоять огромный собор. Наша маленькая церковь – она находится с краешку, напротив того места, где был крематорий. А собор будет возвышаться прямо по центру, и когда-то, в неведомые нам времена, здесь состоится Всеправославный Собор.
Читатели могут, конечно, отнестись к этому утверждению скептически – я и сам не знаю, как это трактовать. Но поскольку это было сказано, я как-то придаю этому значение.
Как сложится жизнь, как Господь распорядится – узнаем. Но на самом деле нет больше нигде в мире такого кладбища, где было бы упокоено такое количество сожжённых людей. Их уморил голодом враг. История человечества такого не знает. Есть поля грандиозных сражений, битв, а здесь упокоены в подавляющем своём числе не воины. Это безвинно погибшие люди. Это жертва в чистом виде. А жертва имеет очень глубокий сакральный смысл, и в религии, и в жизни человека. Даже когда ты нищему подаёшь милостыню – это жертва. И эта жертва возвращается к тебе в каком-то ином виде. Она никогда не остаётся бесследной. А жертва человеческая, безвинная, многотысячная, конечно, имеет какое-то глубинное значение для всего нашего народа. Это вещи чрезвычайно тонкие и сложные.
