Я уже в полной мере убедился в твердости твоего исповедания истины и полного согласия с ней. И скажу, да вменится тебе это в милость и прощение всех совершенных грехов. Это же не постыдился признать пред Богом и некоторыми людьми даже глава иерархии.
Но перейдем к нашим избранным. Где теперь находится кружок аввы Иосифа, под видом экономии впавший ныне в нечестие и отколовшийся не только от нас, смиренных, но и от главы? Раньше они лицемерно говорили ему хорошее, а оказалось, что они соединены с ним не духовно, а из человеческих соображений. Приняв его и вступив в общение с противником–христоборцем, они вместе со Христом оттолкнули и нашего истинного патриарха.
Да узрит и смилуется Господь — молитвами твоими и всех святых — и посетит вскоре Свою Церковь, оскверненную диким вепрем. Не переставай, желанный, поминать меня, грешного, дабы я избавился от всякого дела лукавого, идя вслед за вами, исповедниками Христовыми.
Послание 281(469). Чаду Григорию
На твое давнее письмо отвечаю только теперь и отвечаю не на то, что ты писал, ибо оно несогласно с долгом послушания, а на то, о чем я узнал по слухам. Мне угрожает пастырское осуждение, и горе мне, несчастному, если я не стану в требуемой мере наставлять! Ибо если бы я знал, что со словом обращаюсь к человеку, не привыкшему к послушанию, то я не решился бы сказать даже слово. Но так как все–таки обращаюсь к привыкшему, то вот и пишу при свидетелях — Боге и Ангелах, с целью и умолить, и наставить, и знаю, что буду говорить с имеющим уши слышать.
Брат Григорий, помяни дни прошлые, вспомни о своей сыновней преданности, вспомни о моей любви, — правда, смиренной, но, как известно всем, искренней. Вспомни, что цари и архиереи оказались бессильными оторвать нас друг от друга, хотя и старались всяческим образом, ибо союз истинной любви не разрывен ни при каких обстоятельствах. Когда же это прекратилось с твоей стороны, то внезапно произошло поражение и разлучение.
Горе мне, несчастному! О, диавольское ухищрение! Как крепок был ты в делах послушания, честен и славен, заслуживал доверия, подавал приходящим много даров! Что случилось, чадо мое? Что отлучило тебя, сердце мое? Не огорчил ли я тебя наказаниями, которые назначал для укрощения твоих желаний? Признаюсь, что сделал это только ради Бога и твоей души. Если же это было как–нибудь несправедливо, прости. Вспомни, что я, так сказать, насиловал свою природу и нарушал порядок подчинения, имея целью твой покой. С другой стороны, признаю твои достоинства, — я не настолько неблагодарен, сын мой, чтобы не помнить — что ты, последовав Христу через меня, был оскорбляем, заушаем, заключен в темницу, положил свою душу до крови. Ты слышал царские ответы. Ты знаком с придворными темницами, с заключением в монастыре святого Маманта. Помнишь нашу темничную жизнь, нашу тесную взаимную близость, которой дивились и цари, и священники, и все другие.
Что же потом нас разлучило? То, что мы вошли в соглашение с архиереем, когда гонение утихло и соблазн был устранен. О, искушение! И чего ты хотел? Чтобы состоялся собор, как говорил ты, и была устранена причина. А кто же будет заседать и отлучать? Не видишь ли, что ты говоришь несообразности? Наоборот, архиерей не должен был делать царю уступки, равным образом и его предшественник, при котором Церкви угрожала большая опасность, и из–за экономии которого и происходит очередная опасность [[298]].
Оставь это, чадо. Что было, то прошло, и Бог им судья. Итак, я верую, что для Бога моего более славно и прилично примирение, чем противодействие по отношению к человеку благомыслящему и знающему меру и достоинства противодействия. Это доказало время, когда первоиерарх со многими другими получил венец исповедничества, и хотя я, смиренный, противодействовал архиерею, однако принял и принимаю общение с ним, после того как он перенес вину на царствующего. И не думай, брат, что я говорю это из любоначалия, как будто превозношусь или торжествую над твоим смирением. Ни в коем случае. Я готов, если это может быть благоугодно Богу, не только сказать тебе — я грешен, но и послушаться тебя.
Молю тебя, чадо мое возлюбленное, Сам Бог просит чрез меня — не ожесточайся. Знай, что ты несешь на себе ответственность и за окружающих тебя чад моих. Молю тебя, не дай мне обмануться в надежде на вас обоих, — я разумею также и возлюбленного моего Василия, писать которому особо мне нечего. Если же вы (чего да не будет!) не послушаетесь, — я, смиренный, объявляю себя невинным в вашей крови. А вы сами увидите, как и знаете, какое наказание и связание от Бога следует за непослушание.
Послание 282(470). Жене протоспафария
Жалея и боясь, как бы своим письмом не причинить тебе, госпожа моя, труда, я не писал раньше. А ты, не знаю, каким образом встретив письмоносца, наполнила его руку деньгами, послав их нашему смирению для упокоения. Зачем было причинять убыток твоему благословенному дому? Зачем ты меня усиленно питаешь? Но все Измеряющий мерой и весом да вознаградит тебя и окажет тебе прием в царстве Своем. Да внимает Он твоей вере и возносимой молитве. Да утолит всякое твое горе и трепет и даст тебе мирную и спокойную жизнь. Поминай и нас в своем чистом и православном служении. Я слышу, что ты держишься православия. Держись и впредь.
Послание 283(471). Василию, архимандриту Римскому
Раньше я не писал по понятной причине. Но теперь пишу моему возлюбленному и святому отцу. Ибо с кем другим из здешних я могу беседовать, как не со старинным своим знакомым, другом, отцом, защитником, единодушным, единомысленным со–ревнователем и помощником, и советником, и всем, что только можно сказать в отношении близости, заботливости и защиты, — ради Бога и добродетели, которою ты облекся в своей божественной жизни. В первой из Церквей Божиих ты сияешь, как действительно возлюбленный и выдающийся по своим достоинствам. Оттуда ты как бы сияешь лучами до концов земли силой всюду прославленной своей богоименности и своего поистине царского имени. Таков ты и столь велик, человек Божий и достолюбезный отец.
Причина того, почему мы написали и вновь послали верного нашего сына Евфимиана, заключается не в чем ином, как в том же, о чем говорилось и в прежних письмах, которые принесли Дионисий и этот же самый Евфимиан, мои искреннейшие и возлюбленные сыны. Хотя они и не принесли нам письменных ответов, но твоими словами и словами священного Мефодия, и письмом боголюбивейшего епископа Моновасийского достаточно воодушевили наши смиренные сердца, сообщив доброе и вполне богоугодное, достойное действительно апостольской души, — что было сказано с сочувствием, по подражанию Христу и по внушению Духа и преданию Отцов, и было подтверждено святейшим апостольским отцом — папой. И мы, смиренные, этого именно и желали так сильно, — чтобы чрез посредство первопрестольной и богодарованной власти и по влиянию владыки вашего государства нам была оказана помощь.
До сих пор мы не смели просить об этом высшем благе. Но раз по мановению Божию эта мысль возникала в священном сердце, то к этому ведут и обстоятельства, об исполнении этого молимся и мы, недостойные, а прежде всего, да будет это во славу Божию, которой да послужит величайшая польза Его Церкви. Как един Господь, едина вера, един Бог, так, разумеется, и едина Церковь, хотя она возглавляется у вас. Поэтому, владыки мои, заботясь о нас, вы обеспечиваете себя, ибо говорит Писание: Страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены (1 Кор.12:25–26). Мы, грешные, напоминаем об этом вам, святым, к вашей славе, но никак не наставляем, и то лишь потому, что это Послание исходит по Божию определению от блаженнейшего апостольского отца. Кроме тебя, прекрасного сподвижника и достойного советника и во всех отношениях верного духу апостольства, кто мог бы присоединиться, содействовать и усиленно желать исполнения божественных нужд? Как и раньше, при прежних обстоятельствах, ты вместе с апостольским главой Христовой Церкви явился богоугодно ревнующим Господу, как защитник и покровитель истины. Молю твою святую душу творить память обо мне, во всех отношениях грешном, чтобы мне спастись каким–нибудь образом.
Послание 284(472). Иоанну, епископу Моновасийскому, и игумену Мефодию
Богочтимым и духовным моим отцам Иоанну, боголюбивейшему епископу Моновасийскому, и Мефодию, благоговейнейшему игумену, — Феодор, грешный монах и игумен Студийский. Доброе решение приняла ваша заботливая святыня, уйдя от этой душетленной бури и направившись к спокойной пристани Церкви, первостепенной среди всех Церквей, не для того, чтобы обеспечить свои собственные дела, но по Божественному внушению, памятуя об общей пользе, что заслуживает высшей похвалы. Это выяснилось как из вашего священного письма, так и из слов возвратившихся наших возлюбленных сынов.
