Под тем же знаком не Отца и Сына, а только Отца освящает Кальвин и свободу. «Чудный дар Божий людям – свобода». «Не думать о ней – значит быть вечным скотом». «Сволочью могут быть и цари; слишком часто достойны они только быть выброшенными на съедение псам».[477]
Это освящение свободы совершается во имя Христа лишь в Реформации, а в Революции совершится помимо или даже против Христа. Вот почему вся так называемая «цивилизация» новых времен выпадает с такой ужасающей легкостью из христианства сначала в язычество, а потом и в антихристианство, или в совершенную религиозную пустоту – «тьму кромешную».
Крест воздвиг Робинзон на Острове Отчаяния, вопреки всему учению Кальвина. Дерево креста потихоньку истлеет – Крест упадет, и Остров Надежды снова сделается Островом Отчаяния. Чтобы в этом убедиться, стоит лишь вспомнить того Вальденского мученика, который предпочел быть сброшенным в пропасть, чем поклониться Кресту; или того, кто дал себе проткнуть язык раскаленной докрасна железной иглой, только бы не произнести Ave Maria; или то, что Римская обедня для Кальвина – страшно сказать – есть «нечто смердящее»; или то, что он исключил из Литургии одну из прекраснейших молитв человеческих – ту, что произносит священник Римской Церкви, причащаясь Дарами:
Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой.
Domine, non sum dignus.[478]
Это изуверство женевское нисколько не лучше, а может быть, и хуже действительного или только мнимого изуверства римского, потому что здесь более страшное обеднение, обнищание человеческого духа.
Лютер открыл форточку, чтобы освежить воздух в доме, а Кальвин выломал окно так, что ледяной ветер наполнил весь дом, и он сделался необитаемым.
Все человеческие верования – сначала свежие, только что курочкой снесенные яички, а потом и, увы, очень скоро – тухлые яйца. Эта горькая участь постигла и Реформацию.
Тайна Предопределения слаще меда для «избранных», а для «осужденных» – горше полыни. Но человек, пока жив, как бы ни был праведен, не может и не должен знать наверное, будет ли он на последнем Божьем суде осужден или оправдан, и «единственная для него порука спасения – добрые дела».[479] И здесь опять та самая опасность фарисейского самодовольства и лицемерия: «Благодарю тебя, Господи, что я не как сей мытарь», – из-за которой и началась Реформация. Иезуитская ложь от Лойолы, пуританское лицемерие от Кальвина – что лучше?
Тысячи маленьких протестантских Церквей расплодятся в Старом и Новом Свете. В Старом – будут сохнуть, каменеть, а в Новом – тлеть и пахнуть «тухлым яйцом». Если Кальвину и Лютеру, чтобы спастись в вечности, нужно будет пройти сквозь какой-то очистительный огонь:
Я был бы рад
В расплавленное броситься стекло,
Чтоб освежиться, – так был жар безмерен.
in un bogliente vetro
gittato mi sarei per
reinfrescarmi,
tant'era ivi lo incendio
sanza metro
(Данте, «Чистилище»)(Dante, Purgat., XXVII, 49–51),
то, может быть, этим огнем будет для них огонь стыда за эти бесчисленные, как будто от них идущие, маленькие Церкви.
Главная ошибка во всем религиозном опыте Кальвина – то, что он вовсе не видит «противоположного согласия», concordia discors, ни двух Заветов, ни двух Лиц в Боге Триедином. «Антитринитарен», «противотроичен» Сервет только в созерцании, а Кальвин – в созерцании так же, как в действии.
«Вы слышали, что сказано древним… а Я говорю вам» (Матфей, 5:21–22). Этого «а Я говорю» Кальвин никогда не слышал. Вместо религиозной противоположности, у него только метафизическое противоречие двух Заветов.
«Все Евангелие есть только повторение того, что Моисей возвестил людям до Христа», – учит Кальвин.[480] Это значит: Закон есть конец Христа.
«Жалки те, кто смеется над простотою верующих в мертвую букву, – учит Кальвин. – Дух Святой подчинен букве Писания. Не Духом судится Писание, а Писанием – Дух»[481] (Се sont des misérables). Если так, то Закон Отца есть конец не только Сына, но и Духа; Один есть конец Трех.
Может быть, главное дело Кальвина – то, что он сам меньше всего сознает и меньше всего хочет, – доказательство от противного вечной жизни в обеих Церквах, Западной и Восточной; и, может быть, не случай, а «Предопределение» – то, что доказательство это было дано именно в ту роковую минуту, когда для всего христианского Запада решался вопрос: быть или не быть христианству? Чтобы в этом убедиться, стоит лишь вспомнить, что один из величайших святых Римской Церкви, как бы второе воплощение св. Франциска Ассизского, Винсент де Поль, – почти современник Кальвина (Saint-Vincent de Paul родился в 1576 году, двенадцать лет спустя после смерти Кальвина). Может быть, тоже не случай, а «Предопределение» – то, что вся жизнь и все дело св. Винсента – как бы ответ на всю жизнь и все дело Кальвина.
Однажды св. Винсент шел по многолюдной улице, глубоко задумавшись. Вдруг неизвестный ему человек, подойдя к нему, изо всей силы ударил его по лицу. Тогда, пав перед ним на колени, святой умолял простить его за то, что он чем-то обидел его, обидчика.[482]
«Если только он явится в Женеву, и власть моя здесь будет хотя что-нибудь значить, то я его отсюда живым не выпущу», – пишет Кальвин о Сервете, и о другом, неизвестном «еретике»: «Я сделаю все, что могу, чтобы сжечь его на костре».[483]
Стоит только сравнить этот огонь Кальвина с теми слезами св. Винсента, чтобы увидеть, какая из двух Церквей, протестантская или католическая, ближе к вечной правде и вечной жизни.
Только кора старого дуба мертва, а внутри он все еще жив: это видно по таким зеленеющим весенним листьям, как это явление вечной святости в Римской Церкви – св. Винсент.
Действию равно противодействие; как аукнется, так и откликнется. Лютер и Кальвин «аукнули» внешней Реформой, а Римская Церковь «откликнулась» Реформой внутренней.
Первый удар, Лютера, по Римской Церкви был недостаточен, чтобы разбудить ее от смертного сна, нужен был второй удар, Кальвина. «Я радуюсь тому, – говорит Лютер о Кальвине, – что Бог посылает нам таких людей, которые нанесут папству последний удар и кончат с Божьей помощью то, что я начал».[484] Бедный Лютер, бедный Кальвин! Если бы знали они, что сделали для того, что считали «Царством Антихриста»!
От удара молнии, в землю начинает иногда бить из нее кипящий родник: молния Кальвина ударила в Римскую Церковь, и вдруг забил из нее родник новой жизни – новой святости.
«Кажется, обе Церкви (протестантская и католическая) правы и не правы, потому что в каждой из них – только половина истины», – учит Сервет.[485] С этим мог бы согласиться и Паскаль – одно из величайших явлений христианства за последние четыре века. Павел, Августин, Лютер, Кальвин, Паскаль – вот путевые вехи, обозначающие шествие Духа в веках и народах, от Иисуса к нам.
Быть или не быть христианству? Этот вопрос поставлен в наши дни уже не только христианским Западом, но и Востоком – перед всем христианским человечеством. Быть или не быть христианству – значит быть или не быть не одной из двух разделенных Церквей, Восточной или Западной, а Единой Вселенской Церкви.
Римская Церковь, ладья Петрова, сплочена так крепко, потому что ей предстоит великое, всемирно-историческое плавание от Первого до Второго Пришествия. А Римское Первосвященство – главная в этой ладье железная скрепа – то, на чем вся она держится. Если вынуть ее, вся она развалится и пойдет ко дну. Но этого не может быть, потому что не может не исполниться обетование Господне:
Врата адовы не одолеют Ее (Матфей, 16:18).
«Все мы согрешили, воистину все!» – каялся, говоря о Лютере, один из Римских Первосвященников XVI века.[486] Почему не мог бы так же покаяться и Римский Первосвященник XX или одного из грядущих веков? И если понял Сервет – еретик, что «в каждой из обеих Церквей – протестантской и католической – только половина истины», то почему не мог бы этого понять и правоверный католик? А стоит лишь это понять, чтобы совершилось единственно возможное спасение христианского человечества—Соединение Церквей. И когда оно совершится, то, может быть, вспомнят люди, как много для него, сам того не зная и не желая, сделал Кальвин.
Paul Henry, Das Leben Johan Calvius, 1838, II, 356.
P. Henry L. 1538.
Лютер
M. Bucer L. 1538.
J. Moura et P. Louvet, p. 216.
Op. cit. 218.
Em. Doumergue, Le caractère de Calvin, 1931, p. 132.
Edwin Booth, Luther (trad. fr.) 1934, p. 117.
E. Stähelin, J. Calvin, 1863, I, 304.
