Когда уже сидели за столом, Крутов, опрокинув в рот стопку самогона и похрустев бочковым огурчиком, спросил:
- А этих попа с монашком отпустить, что ли?
Коган как-то задумался, не торопясь и не обращаясь ни к кому, произнес:
- Этот случай нам на руку, надо темные крестьянские массы от религиозного дурмана освобождать. Прикажите привести попа, будем разъяснительную работу проводить.
Когда отца Петра втолкнули в избу, он перекрестился на передний угол и перевел вопросительный взгляд на Крутова, счи-тая его за главного. Коган, прищурив глаза, презрительно разглядывая отца Петра, заговорил:
- Мы вас не молиться сюда позвали, а сообщить вам, что губком уполномочил вас, саботажников декрета Советской власти о продразверстке, расстреливать на месте без суда и следствия.
- Господи, да разве я саботажник? Степка — он по молодости, по глупости, а так никто и не помышлял против. Мы только Божью службу правим, ни во что не вмешиваемся.
- Ваши оправдания нам ни к чему, вы можете спасти себя только конкретным делом.
- Готов, готов искупить вину, — обрадовался отец Петр.
- Вот-вот, искупите. Мы соберем сход, и вы и ваш помощник пред всем народом откажетесь от веры в Бога и признаетесь людям в преднамеренном обмане, который вы совершали под нажимом царизма, а теперь, когда Советская власть дала всем свободу, вы не намерены дальше обманывать народ.
- Да как же так, — забормотал отец Петр, — это невозможно, это немыслимо.
- Вот идите и помыслите, через полчаса дадите ответ.
- Иди, поп, да думай быстрей! — заорал изрядно захмелевший Крутов. — А то я тебя, контру, лично шлепну и твою попадью, и вообще всех в расход пустим.
Отец Петр вспомнил заплаканную матушку и деток, сердце его сжалось, и он закричал:
- Помилуйте, а их-то за что?
- Как ваших пособников, — пронизывая колючим взглядом отца Петра, тихо проговорил Коган.
Но именно эти тихо сказанные слова на отца Петра подействовали больше, чем крик Крутова. Он осознал до глубины души, что это не пустые обещания, и сердце его содрогнулось.
- Я согласен, — сказал он упавшим голосом.
- А ваш юный помощник? — спросил Коган.
- Он послушный, как я благословлю, так и будет.
- Кравчук, — обратился Коган к одному из красноармейцев, — собирай народ, а этого, — ткнул он пальцем в сторону отца Петра, — увести до времени.
Ошарашенный и подавленный отец Петр, когда его привели в сарай, молча уселся на бревно и, обхватив голову руками, стал лихорадочно размышлять. В сознании стучали слова Христа: «Кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим небесным». «Но ведь апостол Петр тоже трижды отрекся от Господа, а затем раскаялся, и я, как уедут эти супостаты, покаюсь перед Богом и народом, Господь милостивый — простит и меня. А то как же я матушку с детьми оставлю, а могут и ее… Нет, я не имею права распоряжаться их жизнями».
Степан сидел в стороне и молился. На душе его было светло и как-то торжественно. Дверь сарая открылась.
- Ну выходи, контра.
Отец Петр встал и на ватных ногах пошел, продолжая на ходу лихорадочно размышлять, ища выход из создавшегося положения и не находя. Он увидел на крыльце того самого комиссара, который угрожал ему расстрелом, сейчас он размахивал руками, что-то громко говорил толпе собравшихся крестьян; подойдя ближе, отец Петр услышал:
- Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз между рабочими и крестьянами не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но Советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому Царству коммунизма. Ваш священник Петр Трегубов как человек свободомыслящий больше не желает жить в разладе со своим разумом и совестью, которые подсказывают ему, что Бога нет, а есть лишь эксплуататорыепископы во главе с главным контрреволюционером — патриархом Тихоном. Об этом он сейчас вам сам скажет.
Мужики слушали оратора, понурив головы, и ровным сче-том ничего не понимали, услышав, что Бога нет, встрепенулись и с недоумением воззрились на говорившего, а затем с интересом перевели взгляд на отца Петра, мол, что он скажет. Отец Петр, не поднимая глаз, проговорил: — Простите меня, братья и сестры, Бога нет, и я больше не могу вас обманывать. Не могу, — вдруг навзрыд проговорил он, а затем прямо закричал: — Вы понимаете, не могу!
Ропот возмущения прокатился по толпе. Вперед, отстраняя отца Петра, вышел Коган.
- Вы понимаете, товарищи, как трудно это признание досталось Петру Аркадьевичу, бывшему вашему священнику, он мне сам признался, что думал об этом уже давно, но не знал, как вы к этому отнесетесь.
- Так же, как и к Иуде! — крикнул кто-то из толпы.
Но Коган сделал вид, что не услышал этих слов и продолжил:
- Вот и молодой церковнослужитель Степан думает так же, и это закономерно, товарищи; им, молодым, жить при коммунизме, где нет места церковному ханжеству и религиозному невежеству, — и он подтолкнул побледневшего Степана вперед:
- Ну, молодой человек, скажите народу слово.
Отец Петр, как бы очнувшись, понял, что он не подготовил Степана и должен сейчас что-то сделать. Подойдя с боку, он шепнул ему на ухо:
- Степка, отрекайся, расстреляют, ты молодой, потом на исповеди покаешься, я дам разрешительную.
К нему повернулись ясные, голубые глаза Степана, полные скорби и укора:
- Вы уже, Петр Аркадьевич, ничего не сможете мне дать, а вот Господь может мне дать венец нетленный, разве я могу отказаться от такого бесценного дара? — и, повернувшись к народу, твердо и спокойно произнес: — Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси во истину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз…
Договорить ему не дали. Коган, переходя на визг, закричал:
- Митинг закончен, расходитесь! — и, выхватив револьвер, для убедительности пальнул два раза в воздух.
Зайдя в избу, Коган подошел к столу, налил полный стакан самогонки и залпом осушил его.
- Ого! — удивился Крутов. — Вы, Илья Соломонович, так и пить научитесь по-нашему.
- Молчать! — взвизгнул тот.
- Но-но, — угрожающе произнес Крутов. — Мы не в царской армии, а вы не унтер-офицер. Хотите, я шлепну этого сопляка, чтоб другим неповадно было?
- Не надо, — успокаиваясь, сел на лавку Коган. — Ни в коем случае теперь как раз нельзя из него мученика за веру делать. Надо сломить его упрямство, заставить, гаденыша, отречься. Эта главная идеологическая задача на данный момент.
- Что тут голову ломать, Илья Соломоныч?! — в прорубь этого кутенка пару раз обмокнуть, поостынет, кровь молодая, горячая — и залопочет. Не то что от Бога, от всех святых откажется, — засмеялся Крутов.
- Хорошая мысль, товарищ Крутов, — похвалил Коган. — Так говорите, сегодня у них праздник Крещения? А мы устроим наше, красное крещение. Возьми двух красноармейцев понадежней, забирайте щенка — и на речку.
- Брюханова с Зубовым возьму, брата родного в прорубь опустят, глазом не моргнут.
Идя домой, отец Петр ощущал странную опустошенность, прямо как будто в душе его образовалась холодная темная пропасть без дна. Придя в избу, он с видом побитой собаки прошел по горнице и сел у стола на свое место в красном углу.
Матушка подошла и молча подставила перед ним хлеб и миску со щами. Он как-то жалостливо, словно ища поддержки, глянул на нее, но супруга сразу отвернулась и, подойдя к печи, стала греметь котелками. Дети тоже не поднимали на него глаз. Младшие забрались на полати, старшие сидели на лавке, уткнувшись в книгу. Четырехлетний Ванятка ринулся было к отцу, но тринадцатилетняя Анютка перехватила брата за руку и, испуганно глянув на отца, увела его в горницу. Отцу Петру до отчаяния стало тоскливо и неуютно в доме. Захотелось разорвать это молчание, пусть через скандал. Он вдруг осознал, что затаенно ждал от матушки упреков и укоров в его адрес — тогда бы он смог оправдаться, и все бы разъяснилось, его бы поняли, пожалели и простили, если не сейчас, то немного погодя, но матушка молчала, а сам отец Петр не находил сил, чтобы заговорить первым, он словно онемел в своем отчаянии и горе. Наконец, молчание стало невыносимо громким, оно стучало, словно огромный молот по сознанию и сердцу. Отец Петр пересилил себя, вышел из-за стола и, бухнувшись на колени, произнес:
