Господи Боже наш, Тебе молимся, и Тебе просим, да знаменается свет лица Твоего на рабе Твоем сем (имярек), и да знаменается крест Единородного Сына Твоего в сердце и в помышлениях его, во еже бегати суеты мира, и от всякого лукавого навета вражия, последовати же повелением Твоим. И даждь, Господи, не отречену пребыти имени Твоему Святому на нем, совокупляемем во время благопотребно Святей Твоей Церкви, и совершаемем Страшными Тайнами Христа Твоего: да по заповедем Твоим жительствовав, и сохранив печать нерушиму, получит блаженство избранных во Царствии Твоем…
Осенение крестом и текст последующей молитвы напоминает нам «молитвы об оглашенных», о которых мы говорили в начале нашей книги. По сути это тот же обряд, только приспособленный к обстоятельствам крещения младенцев. Этим священнодействием Церковь берет в свое владение ребенка во имя Христа и отмечает его знаком Креста, знаком Христовой победы и господства, и начинает готовить его к крещению.
Единственный новый элемент — это само наречение имени. В обрядах первого дня не произносится никакого имени. Но теперь ребенок называется по имени и его имя соотносится со Святым Именем Божиим: «…и даждь, Господи, не отречену пребыти Имени Твоему Святому на нем…» Имя человека, отличая его от всех других людей, идентифицирует его личность и утверждает его неповторимость. Воплотившийся Сын Божий имеет человеческое имя, потому что Он есть совершенная личность, а не человек вообще, абстрактный и безличный носитель абстрактной человеческой природы. Человеческая природа не существует вне личностей, каждая из которых представляет собой поистине единственный и вполне личностный тип воплощения и реализации этой природы. Поэтому обряд наречения имени есть признание Церковью единственности этого конкретного ребенка, наличия у него божественного дара «личности». Соотнося его со Святым Именем Божиим, Церковь показывает, что каждое имя свято, т. е. освящено человеческим именем Самого Христа. Она показывает, что во Христе имя каждого человеческого существа есть имя чада Божия, сотворенного и предназначенного для личного общения с Богом, личного участия в вечном Царстве Божием, а не для растворения в некоей безличной «нирване». Мое имя — это мое «Я», которое Бог творит, обращаясь к нему, как к «Ты», и которое поэтому Он Сам являет как Личность, как Святое Имя, как «Ты» вечной любви и единения. Если для Церкви, для всех ее святых, для всего ее опыта Христос Сам присутствует в Своем имени Иисус, если это Святое Имя есть для нас присутствие, единение, радость, сила, то это происходит потому, что имя есть таинство личности, явление, дар самой ее сущности.
Имя Христа освящает и делает святым мое имя, делает его выражением, таинством моей личности во Христе на веки вечные. И чинопоследование восьмого дня — будучи даром мне моего имени во Христе и в Его Святом Имени — есть, таким образом, дар мне той самой «личностности», сотворенной Богом, которая должна быть восстановлена в крещении и спасена для Царства Божия.
В прошлом имя каждого христианина считалось святым, и потому с самого детства его учили уважать свое имя. Из этого интуитивного ощущения святости имени развилась традиция давать ребенку имя какого–нибудь святого, т. е. имя, уже «реализованное» как святое каким–либо христианином. Это делалось не просто из стремления обрести небесного покровителя; скорее, традиция эта была плодом живого опыта Церкви как «сообщества святых», уверенности в том, что святость есть единственное истинное назначение и призвание человека. В свете этой традиции какой печальной и даже бесовской представляется современная десакрализация человеческого имени, сведение его ко всякого рода вульгарным кличкам, растущее безразличие к христианскому пониманию слова вообще и имени в частности. Как было бы чудесно, если бы мы, православные христиане, живущие на Западе, вместо того чтобы следовать за этой прогрессирующей деградацией человеческого имени — и, следовательно, личности, носящей это имя, — постарались восстановить отношение к имени как к имени святому, во–первых, вернувшись к использованию имен, освященных святостью святых, и, во–вторых, употребляя их с той же любовью и уважением, с какими мы призываем единственное и святое Имя Иисуса.
Наречение имени происходит на восьмой день после рождения младенца. Мы уже знаем, что восьмой день — это символ Царства Божия, стоящей за пределами этого мира небесной реальности, причастниками которой мы становимся через крещение и миропомазание. Поэтому служба, посвященная наречению имени, как бы обращена к этим таинствам. На ее горизонте виднеется не «ветхая», а новая, вечная жизнь. Приветствуя младенца, сотворенного для вечности, Церковь обращает свой взор за пределы мира сего.
И поскольку вся история спасения повторяется каждый раз, когда ребенок препоручается Христу и Его Царству, обряд наречения имени заключается тропарем празднику Сретения. Мы приносим этого младенца Богу точно так же, как однажды, в неповторимый момент времени был принесен Богу Младенец Иисус. Он стал младенцем, для того чтобы все дети могли стать детьми Бога и войти в неизреченную радость Божественной жизни и Царства Божия, для того чтобы каждое дитя могло стать неповторимым объектом неповторимой любви. Мы препоручаем его Богу, которому Христос препоручил Себя от вечности. Ибо только таким образом неповторимость каждой человеческой жизни может найти свое исполнение.
4. Воцерковление
Что касается обрядов сорокового дня, то с ними в Церкви произошло недоразумение, которое необходимо устранить, если эти обряды должны обрести подобающую им и, как мы надеемся показать, существенную функцию в жизни Церкви.
Очевидно, в основе этого недоразумения лежит неправильное понимание самого обряда воцерковления. Мы можем спросить: кто воцерковляется? С одной стороны, мы видим здесь обряд, связанный с возвращением матери, после того как она выздоровела от «недуга и слабости» чадоношения, к полноценному участию в сакраментальной жизни Церкви; и, таким образом, это ее воцерковление. С другой стороны, обряд включает в себя молитвы о младенце, принесенном матерью, который, согласно указанию требника, еще не крещен; таким образом, это принесение в Церковь некрещеного младенца и называется воцерковлением:
В четыредесятый же день паки приносится отроча к храму, во еже воцерковлятися, сиестъ начало прияти вводитися в Церковь. Приносится же материю…
В самом же конце этого чинопоследования мы находим другое воцерковление; однако этот обряд уже должен совершаться, в соответствии с указанием, «аще младенец крещен есть».
Попытаемся ответить на вопрос, отчего произошло это противоречие, столь очевидное даже в этих указаниях.
Приносится же материю уже очищенною и омовенною сущею, предстоящу и хотящему прияти то по крещении.
Что «прияти»? И почему «по крещении», если, как мы только что видели, каждое слово предполагает, что обряд совершается до крещения?
Вопрос может показаться сложным, но ответ на него прост. Случилось так, что два обряда — первоначально полностью различные и независимые — соединились в один, и это произошло опять–таки под влиянием несостоятельного литургического богословия, приведшего к неправильному пониманию богослужения. Это следующие обряды: предкрещальное воцерковление матери и младенца и послекрещальное принесение младенца в Церковь. И в то время, как только первый обряд есть — и поэтому должен так называться — воцерковление, в действительности это название было присвоено — несправедливо и ошибочно — второму, что и привело к описанному выше недоразумению.
Мы уже знаем, что первоначальное чинопоследование крещения, предназначенное, главным образом, для взрослых оглашенных, не включало в себя особого обряда воцерковления. Даже теперь, когда крестится взрослый, он не «воцерковляется», и на то есть очевидная причина. Крещение само по себе уже есть воцерковление в самом глубоком и полном смысле этого слова: вступление в Церковь как Тело Христово, Храм Святого Духа, участие в новой жизни. Поэтому то, что мы сегодня называем «воцерковлением» — послекрещальный обряд принесения ребенка в храм, а если это мальчик, то даже внесение в алтарь, — не есть воцерковление и не должно так называться. О его значении мы скажем ниже. А сейчас мы хотим подчеркнуть, что отдельный обряд воцерковления появился и развился в связи с практикой крещения младенцев, как обряд, предшествующий крещению. Этот обряд есть литургическое выражение и ознаменование, прежде всего, определенного факта: в прошлом в Церкви было принято, чтобы мать приносила с собой на литургические собрания Церкви своего еще не крещеного ребенка. Именно этот факт, этот обычай и утвердила Церковь в обряде воцерковления, основной смысл которого касается поэтому не только крещения, но также церковного понимания христианской семьи.
