Занятия в этом учреждении удовлетворяли меня. Слушательницы усердно занимались и охотно выполняли практические работы. Очень сочувственно относилась к моей работе в Институте начальница его г–жа Попкова. Но в отношении к начальству были у меня шероховатости. В 1905 г. после избиения манифестантов на Дворцовой площади 9 января несколько слушательниц Института заявили какой‑то протест или приняли участие в какой‑то политической демонстрации. Поднялся вопрос об исключении их.
Был созван Совет профессоров под председательством Вел.
князя Константина Константиновича для обсуждения этого дела. Во время прений о мерах воздействия на слушательниц я попросил слова и высказал мысль, что молодые люди, чуткие к вопросам социальной справедливости, будут ценными членами общества, особенно как педагоги, и потому их надо беречь и предоставить им возможность закончить образование. Спустя несколько лет, пять или шесть профессоров, в том числе И. И. Лапшин и я, вышли из состава преподавателей Института, вследствие какого‑то несогласия с начальством Института.
На Бестужевских Высших Женских Курсах философию преподавал проф. Введенский. Его блестящий талант изложения философских проблем и внушительная фигура производили сильное впечатление. Многие слушательницы страстно любили его; наоборот, другие столь же страстно ненавидели его за то, что он резко и насмешливо высказывался против крайних революционных увлечений молодежи.
После одной из сходок, на которой бессовестные и легкомысленные агитаторы убеждали курсисток устроить забастовку, Введенский, кажется перед лекциею, сказал несколько слов о бессмысленности этого замысла и назвал «баранами» курсисток, слепо идущих за вожаками. Слова эти вызвали возмущение; начались сходки, протесты, требования извинения. Введенский вышел в отставку и несколько лет не читал лекций на Курсах. В это время я был приглашен читать лекции на Курсах. И. И. Лапшин уже раньше был там профессором. Введенский через несколько лет вернулся на Курсы и мы все трое работали на них до тех пор, пока большевики не слили Курсы с Университетом.
Упомяну еще о том, что в 1905—1908 гг. при гимназии Стоюниной были учреждены вечерние «Высшие Курсы Историко–филологические и юридические». На них читали отдельные лекции и небольшие курсы многие профессора университета и экономического отделения политехникума. Философские лекции читали С. А. Алексеев и я. С. Л. Франк начал на этих курсах свою философскую деятельность. Среди его слушательниц была Татьяна Сергеевна Барцева, которая стала вскоре его женою. Незадолго до войны открылись на Гороховой улице Курсы Раева, на которых я читал лекции, пока курсы эти, кажется, во время революции, не закрылись.
Кратковременным эпизодом было мое преподавание в Александровском лицее. В этом привилегированном заведении учились дети сановников и титулованных лиц. В нем было семь классов, соответствующих средней школе, и три или четыре курса, соответствующих юридическому факультету университета. Э. Л. Радлов преподавал философские предметы на Курсах Лицея. Он устроил мое приглашение для преподавания элементарного курса логики в 7–м классе Лицея. Элементарный курс логики я преподавал также в восьмом классе гимназии Стоюниной. У меня был уже большой опыт в этом деле. Я выработал систему практических занятий по логике, которые, обыкновенно, интересовали учащихся, например, анализ формальных ошибок в силлогизмах и в индуктивных умозаключениях, ошибки в доказательствах и т. п.
В Лицее я ничем не мог привлечь внимание учащихся к своему предмету. Только один–два из них, например Кавелин, добросовестно относились к делу. Меня возмущали дерзкие шалости лицеистов и надменное отношение их ко всему, что находится вне круга их общества. Так, занимаясь с ними вопросом об отношении понятий друг к другу, я привел в качестве примера рода и вида пару понятий — студент и лицеист первого курса, определив предварительно понятие студент, как учащийся в высшем учебном заведении. Слушатели мои запротестовали, выражая в своих замечаниях пренебрежение к студенчеству и нежелание иметь что- либо общее со студентами.
Мое терпение окончательно лопнуло, когда после Масленицы я увидел в классе испитые физиономии своих учеников, причем один из них, казалось мне, был пьян. Я пошел к инспектору лицея и заявил ему, что считаю свои занятия в Лицее бесполезными и хочу уйти из Лицея. Меня уговорили не делать скандала и довести занятия до конца года.
Накануне экзамена по логике мои ученики попросили меня приехать в Лицей и вкратце сделать обзор курса логики. Я исполнил их желание. В течение трех часов я изложил им основы логики и произвел с ними анализ логических задач. Они были очень внимательны к каждому моему слову. На следующий день они великолепно сдали экзамен. Когда я прощался с ними, один из учеников произнес от имени класса благодарственную речь. Лицеисты, готовясь к будущей своей государственной деятельности, любили упражняться в произнесении речей. Среди них, по–видимому, было много способных людей, но предрассудки их среды и привилегированный характер учебного заведения портили их.
Деятельность переводчика я закончил тем, что в 1905 г. принялся за перевод «Критики чистого разума» Канта. Труд этот я предпринял не ради уже заработка и не по заказу какого‑либо издательства, а по собственной инициативе. Я считал, что существенным условием для преодоления критицизма должно быть знание и точное понимание текста «Критики чистого разума», книги, написанной тяжелым языком и потому мало доступной широким кругам общества.
На русском языке было уже два перевода «Критики чистого разума». Первый был сделан проф. Владиславлевым и появился в 60–х годах. Он был достаточно точен, но язык его был не менее тяжелый, чем оригинал. Второй перевод был сделан в 90–х годах цензором Соколовым, лицом мало осведомленным в философии и не особенно хорошо знавшим немецкий язык. Он изобиловал ошибками, иногда доходившими до того, что отрицательное предложение Канта было передано по–русски утвердительным предложением и наоборот. Небрежность Соколова доходила до того, что в переводе «Критики практического разума» в таблице этических направлений этика Крузия была названа этикою Христа.
Приступая к работе, я достал много переводов «Критики чистого разума». Прежде всего я выписал английский перевод М. Мюллера, лингвиста, знавшего немецкий и английский языки, как родные. Далее, я достал из библиотеки старый французский перевод Tissot и новый переводе Pacaud и Tremesaygues. Вороужившись таким образом, я принялся за дело, стараясь, где можно, разбивать длинные предложения Канта на две, на три части, чтобы делать выражение его мысли более легко обозримым. В 1907 г. книга была напечатана мною, как мое издание, в типографии М. М. Стасю- левича.
М. Н. Стоюнина в это время печатала там сочинения своего мужа В. Я. Стоюнина следующим образом. У Стасюлевича, редактора и издателя журнала «Вестник Европы», было издательство, склад изданий и типография. Заведовал этими предприятиями М. К. Лемке очень умело и энергично. М. Н. Стоюнина, печатая труды своего мужа в типографии Ста- сюлевича, получала кредит на год и отдавала свои издания в склад Стасюлевича. Спрос на книги Стоюнина в это время очень возрос и по окончании года расходы по печатанию книги всегда оказывались покрытыми и даже получался доход. К такому же методу издания своих работ прибегнул и я с таким же успехом. Только революция, разрушившая все культурные предприятия, уничтожила возможность такой частной инициативы.
Перед революциею 1905 г. общественная жизнь во всей России была бурная, беспокойная. Политическая борьба путем забастовок была, по примеру рабочих, усвоена студентами и нарушила нормальный ход занятий в высших учебных заведениях. К социализму я перестал питать повышенный интерес, потому что понял, осбенно под влиянием книги «Государство» французского ученого Michel, что задача подчинения экономики общественному служению есть проблема социальной техники, разрешимая, как и все технические вопросы, самыми разнообразными способами, даже и без отмены частной собственности на средства производства. Но задача достижения политической свободы и гражданских свобод, задача ограничения монархической власти по–прежнему увлекала меня. В то время устраивались по разным поводам политические банкеты ученых и писателей, обыкновенно под председательством Короленко. Я был постоянным участником их.
В 1902 г. произошла демонстрация на площади перед Казанским собором. В ней участвовала и сестра моя Вера. Участники демонстрации были жестоко избиты казацкими нагайками и многие из них арестованы. Сестра моя избежала ударов нагайки благодаря тому, что вовремя наклонилась. Она была арестована и выслана на несколько месяцев из Петрограда. Выслан был также и П. Ф. Лесгафт.
