Михаил (Грибановский) - Над Евангелием

Я нарочно выбрал грубый пример, чтобы и на нем показать, что в жизни каждый непременно признает какого-нибудь бога или нескольких. Если мы обратимся к людям с более благородной натурой, с сознательным направлением жизни и деятельности, то там тем более найдем подтверждение данной мысли. Прежде всего, верит ли такой человек в себя? Базаров у Тургенева говорит где-то: "Эка штука — верить в себя. Всякий дурак в себя верит!" Но это не такой пустой вопрос, чтобы с ним можно было покончить насмешкой. Тут все дело в том, чтобы вдуматься в себя и спросить: а верю ли я в свою деятельность? верю ли в силу своих принципов? Правда ли, что та сила, которой я служу, действительно, в конце концов должна одержать победу над противными силами? Или же я сам не знаю, кому служу и на кого работаю? Конечно, так нельзя говорить добросовестному работнику, и он обязан спросить себя: верит ли он в свои принципы? А это не что иное, как допрос: есть ли у него бог, и каков он?

Если он скажет себе, что служит правде, что правда должна победить все, то этим самым он признает, что правда есть всепобеждающая сила, что она восторжествует надо всем, что, следовательно, она для него — Бог. Я верю в силу любви; верю, что она преодолеет все враждебные ей силы, и поэтому всячески стараюсь служить ей; это значит, что она для меня — Бог.

Я верю в торжество личности, в то, что она есть верховная сила; значит, я признаю, что истинный царь всего — личность, что она восторжествует над всем затемняющим и ослабляющим ее, т. е. что она — Бог всего. Но наша современная жизнь потеряла свою цельность, и наша мысль стала еще более лукавой, трусливой и непоследовательной, чем была прежде. Мы говорим, что мы признаем силу и значение за многим другим и не только за материальным, но и за духовным. Но ведь вопрос не в том, что мы признаем, а в том, за чем мы идем. Ведь и бесы признают истинного Бога, а все же они — бесы, и для них действительный бог — диавол. Бог есть конечный пункт жизни, а не конечный пункт теории. Ведь если мы знаем, что нам нужно ехать в Крым, а сами едем в Архангельск, то ведь приедем непременно в Архангельск; и как бы отчетливо ни знали, что в Крыму растет виноград и что там тепло, — все же будем во всецелой власти страны мхов, тундр и холодов. Тут ничего поделать нельзя… Теория, фантазия никогда не превозможет жизни.

Мы как будто не понимаем, каким это образом древние язычники поклонялись идолам; на самом деле они только представляли в конкретных символических формах то, что и поднесь постоянно совершается. Разве не безумие — отдавать всю свою жизнь страсти наживы? Ведь есть люди, которые все свои помыслы, все чувства, все движения своей жизни подчиняют этой страсти и даже прямо жертвуют жизнью, умирая с голоду на сундуках с золотом. Разве это не самое беззаветное и последовательное язычество? Разве это не очевидное поклонение ложному призрачному богу? А поклонение силе, власти? Разве мало жрецов этого ложного бога, и разве мало жертв ему? И множество таких богов, которые прямо ложны, не имеют всепобеждающей силы, и которым мы в действительности, однако ж, служим и отдаем свою жизнь. Что мы не строим им храмов и кумирен, это ничего не значит; это показывает только, что мысль подточила нашу фантазию, разъела беззаветную цельность чувства, — но отсюда еще не значит, что ложный бог перестал быть для нас богом потому только, что мысль разрушила их капища и храмы.

Таким образом вопрос совсем не в том, есть ли бог, и нужно ли верить в него, а в том, какой у нас бог, и стоит ли верить в него? Первый вопрос — праздный, академический, покоящийся лишь на недоразумении. Второй — совершенно реальный и имеющий важные практические последствия. Бог какой-нибудь у каждого непременно есть, но только какой бог: есть боги ложные, и есть Бог истинный.

Ты будешь служить золотому мешку, всю жизнь отдашь на служение ему — и, конечно, твой бог обманет тебя; он окажется ложным и бессильным дать тебе мир, радость и здоровье. Ты можешь верить, что только наслаждения дают смысл жизни и составляют ее истинное, божественное содержание — и, конечно, этот бог окажется лишь тщетным кумиром, призраком твоей любострастной фантазии.

Но кроме ложных богов, есть и истинный Бог. Когда почувствуешь вечную ценность личности, вечную ее красоту, всепобеждающую силу ее нравственного блага, тогда уверуешь, что совершеннейшая личность должна все победить, что ради нее только должно работать и только ей можно отдавать свою жизнь; тогда конечной целью всех твоих стремлений будет вечная Личность, исполненная бесконечного блага, бесконечной свободы и самосознания, — это и есть истинный Бог. В конце концов Он все победит, и мы бесконечно счастливы, что можем служить Ему, единому истинному Богу.

Т.е. не внешнего соблюдения передо Мной формы Моего закона, а внутреннего исполнения его духа в применении к людям.

Внешняя жертва есть лишь символ внутренней и без последней есть мерзость пред Богом (Ис. Гл.1).

Наружная правда наша должна быть обнаружением внутреннего света, потому что боговедения Бог хочет больше, чем всесожжения (Ос.6:6).

К нам, христианам, это нравственное указание Господа имеет более тонкое применение. Для нас любовь и сострадание к ближнему стали уже законом, очевидным для каждого. Хотя есть еще очень много и таких христиан, которые полагают свою праведность только во внешнем исполнении законов богопочтения; но это лишь недоразумение, и в глубине их же собственной совести они находят смутный укор за лукавство пред Богом. Но есть другой сорт людей среди последователей Христа, которые более тонко и потому более опасно нарушают рассматриваемое нами правило. Это люди, сделавшие для себя из нравственного закона любви к ближнему закон внешний, подобный древнему закону жертв и всесожжении. Исполнение закона любви они полагают во внешних благодеяниях, в материальных жертвах благотворительности, без участия внутреннего огня любви к тем, кому они благотворят, без той милости сердца, без которой жертва наша есть мерзость пред Богом.

К таковым слова Господа: "Милости хочу, а не жертвы" — имеют также свое полное применение. И на них особенно требуется обратить внимание в настоящее время. Бог не может довольствоваться нашим принесением одних только внешних жертв благотворительности. Он не жертвы хочет, а милости, т. е. внутреннего любовного отношения к ближнему, мудрой отзывчивости к скрытым причинам его бедствий и предупреждения их, а не наружного только материального благотворения, не исцеляющего внутренней болезни, а только временно облегчающего ее, и дающего лишний повод нам гордиться своею мнимою праведностью в исполнении Христова закона — любви…

Для грубой толпы прозвучал только гром, для лучших из нее людей — в этом громе послышался голос ангела; для Господа — это была целая ободряющая речь Небесного Отца к своему возлюбленному Сыну. Для его это было Божие чудо, для окружающей Его толпы — просто гром, одно из естественных явлений, не более. Он, конечно, поразил ее, но внутренне не повлиял на нее, не открылся ей в своем духовном значении; он был для нее лишь внешним знаменьем, а не внутренне цельным чудом. Из этого мы видим, как значение и влияние чуда постепенно раскрывается но мере развития духовного человека; оно и запоминается, и приносит жизненные плоды только по степени его к тому подготовленности и восприимчивости. Потому-то Христос творит чудеса, повинуясь внутренним мотивам любви, сострадания, может быть, желая повлиять на избранных; по Он систематически избегает народной молвы и не дает народу чудесных знамений. И это понятно. Его чудеса были бы только зрелищем, которое, может быть, постарались бы эксплуатировать в свою пользу низшие человеческие инстинкты (как и показывает намерение народа поставить его царем над собой после чуда с хлебами). Совершенно объясняется психологически, что чудеса не могут оставить прочных следов в грубой, внешней, обыденной душе. Им не к чему прицепиться, нечего воспламенить, не с чем срастись… И они должны скоро оставить душу, отлететь от нее, как горох отлетает от стены.

Говорят, что чудеса только для толпы. Наоборот: толпа именно самая неблагодарная среда для истинных чудес. Для толпы чудо только минутное зрелище. Она если и сохраняет его в памяти, то только по блеску и внешнему величию. Оно если и воспринималось, то совершенно внешне, волшебно… Чуда в его истинном значении доступно только внутреннему взору; оно воспринимается только подготовленной почвой: оно в ней только и может сохраниться… И чем богаче почва души со стороны ее внутренних переживаний, чем выше ее стремления, чем глубже ее перевороты, тем чудо лучше воспринимается, лучше запоминается и больше приносит плодов…