— Ну погодите, а что, на Западе с семьей дела обстоят так уж благополучно? Там что, неполные семьи — исключительное явление?
А вот ответа на этот вопрос придется подождать: раввин ответит на него через месяц.
Порой необходимо заболеть, чтобы задуматься о здоровье.
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика
— В прошлый раз мы говорили с вами о семье в тоталитарном обществе, о том, насколько пострадал институт семьи в России в период коммунистического правления. Однако же, естественно, возникает вопрос: а что, на Западе с семьей дела обстоят так уж благополучно? Там что, неполные семьи — исключительное явление?
— Я бы этого не сказал.
— Но там ведь никакого тоталитарного режима не было, никто не ломал человеческую жизнь, не разлучал людей, не разрушал семьи. Стало быть, и при либерализме институт семьи переживает не лучшие времена.
— Не лучшие, но, разумеется, по совершенно иным причинам, нежели в СССР. В отличие от тоталитарного режима, существовавшего в России, западное общество навязывает свою идеологию, не используя силовых методов. Семья распадается не только в том случае, когда ночью мужчину забирают на 25 лет без права переписки, но и безо всяких трагических обстоятельств, когда у вполне благополучных людей нет воли и решимости ее поддерживать, поскольку они просто не считают ее слишком большой ценностью. Эффективная реклама определенного образа жизни оказывается для семьи не менее губительной, нежели ее прямое разрушение посредством насилия. И дело, разумеется, вовсе не в том, что сознательно ведется рекламная кампания, направленная на распад семьи, — ничего подобного. Тоталитарное общество тоже ведь не ставило себе целью разрушить семью — это стало неизбежным следствием определенных социальных процессов. Западному обществу навязывается идеал человека, который ориентирован на максимальное получение удовольствия и поэтому должен делать ровно то, что ему хочется, ни в чем себе не отказывая. Понятно, что для человека с такой жизненной установкой семейные узы обременительны.
— Сейчас в этом отношении России мало чем отличается от Запада. Масштабно рекламируются и в значительной мере воспринимаются те же самые жизненные идеалы.
— Я хочу обратить ваше внимание на забавный парадокс: если в тоталитарном обществе допустима лояльность только в отношении государства, то в современном западном мире в предельном случае допустима тоже только одна-единственная лояльность — по отношению к самому себе. И та, и другая установка оказываются для семьи губительны: в обоих случаях семья просто не принимается в расчет.
Доведенная до логического завершения ситуация лояльности самому себе — это человек на необитаемом острове. Есть такой анекдот. Мама говорит ребенку: ну почему, почему ты не такой нонконформист, как все?! Тоталитарное общество навязывает людям идеал конформизма, западное — идеал нонконформизма, но зачастую разница оказывается только в словах. Допустим, вам пришла в голову замечательная мысль провести отпуск в Португалии. Между тем жена хочет в Таиланд, а ребенок канючит, чтобы вы немедленно поиграли с ним в лошадки. Совершенно очевидно, что то, чего хотите вы — дело самое что ни на есть стоящее (иначе бы вы этого не хотели). Поэтому надо послать домашних куда подальше и лететь в Португалию. Теперь представьте себе, что ваша жена мыслит и чувствует точно таким же образом, и она думает: да пропади ты пропадом в своей Португалии, глаза б мои на тебя не смотрели! И тут же летит в Таиланд.
— А может, ничего страшного? Отдохнут малость друг от друга, проветрятся, наберутся новых впечатлений, забудут о ссорах, соскучатся, и все будет хорошо. Еще лучше прежнего!
— Я в этом сильно сомневаюсь. Когда мужчина и женщина одинаково убеждены, что в жизни приоритетны собственные желания, когда они в принципе не готовы к компромиссу или же понимают компромисс как полное согласие другой стороны на продиктованные ей условия, то еще лучше прежнего весьма мало вероятно. Короткое время, пока мужчина и женщина друг в друга влюблены и их желания более-менее совпадают, — все в порядке. Ну, скажем так: в относительном порядке. Однако эта идиллия длится обычно не более трех месяцев. Семья не может быть построена на таком фундаменте. Чтобы она устояла, нужны совершенно иные установки.
— И какие же?
— Человек должен знать, что вовсе не всегда следует руководствоваться своими сиюминутными желаниями, что влюбленность как приходит, так и проходит, что для поддержания семьи необходимы определенные усилия, которые надо предпринимать всю жизнь. Все это, разумеется, имеет смысл только в том случае, если вы считаете, что семья — это действительно ценность.
— Ваш взгляд на нынешнее состояние семьи и в России, и на Западе исполнен скепсиса. А что, по вашему мнению, ждет нас дальше? Существующие разрушительные тенденции будут набирать силу?
— В ближайшей перспективе — очень возможно. Если же попытаться дать более глобальную оценку, то я, в общем-то, скорей уж оптимист: мне представляется, что через несколько поколений статус семьи с неизбежностью возрастет. Дело в том, что нормальная, полная семья соответствует глубочайшим потребностям человеческой души.
Бернард Шоу сказал как-то, что для брака типична ситуация, когда мужчина хочет ехать на север, женщина — на запад и в конце концов они едут на северо-запад, куда никто из них вовсе не собирался. Разумеется, семья не может существовать без противоречия интересов жены и мужа, детей и родителей, но разрешение этих противоречий стимулирует взаимное творчество и создает особую эмоциональную атмосферу, в которой люди так нуждаются.
— Недавно в России проводился социологический опрос подростков 13–15 лет. Выяснялась их ценностная ориентация. Респонденты должны были расположить в порядке предпочтительности жизненные ценности. Так вот, результат этого исследования оказался достаточно неожиданным: большинство подростков поставили на первое место семью. Хорошая семья была для них важнее денег, карьеры, здоровья, творчества и (что уж совсем удивительно) даже любви. Мне кажется, многие из них ответили так вовсе не потому, что они выросли в хороших семьях, а потому, что семьи с той особой эмоциональной атмосферой, о которой вы говорите, была для них как раз тем, чего им остро недоставало.
— Порой необходимо заболеть, чтобы задуматься о здоровье. Я думаю, люди в конце концов научатся относиться к семье как к важной и приоритетной ценности. На месте разрушенных городов всегда вырастает трава.
Может ли повториться Холокост?
15 февраля 2003 года, подмосковное Менделеево, семинар Института изучения иудаизма в СНГ.
Ребе неоднократно повторял: проявление еврейским государством слабости или политической уступчивости приведет к многочисленным жертвам. В Катастрофу это, тем не менее, не выльется…
Адин Штейнзальц отвечает на вопросы раввина Йосефа Херсонского
— Любавичский ребе неоднократно говорил о том, что Холокост не повторится. Во время войны в заливе 1991 года Ребе утверждал, что Израиль — самое надежное место для евреев и не стоит опасаться жертв. Как следует воспринимать эти два высказывания? Пожеланием или утверждением были слова Ребе о том, что Катастрофа не повторится? И второе: можем ли мы сегодня провести аналогию между словами Ребе в отношении войны с Ираком тогда, в 1991-м, и современной ситуацией?
— Сегодня в Израиле многие готовятся к войне, закупают воду и другие запасы. В моем доме таких приготовлений нет, и вовсе не потому, что у меня не доходят до этого руки, — просто не готовятся.
— Значит ли это, что войны не будет?
— Нет! Ребе не говорил, что войны не будет. Давайте пойдем по порядку, и коли уж мы затронули тему Катастрофы, уточним терминологию. Так мы называем гибель миллионов евреев во время Второй мировой войны, подразумевая масштаб потерь: тогда погибла треть еврейского народа. Говоря, что Катастрофа не повторится, Ребе имел в виду масштабность потерь, а не то, что их не будет вообще.
Но масштабность потерь может быть не только количественной, но и качественной. Например, во время погромов Хмельницкого евреев погибло меньше, чем при Гитлере, но качественно эти две трагедии вполне сопоставимы. Один из современных биологов утверждает: следствием погромов Хмельницкого стал рост числа генных заболеваний у восточноевропейских евреев, потому что после «освободительной войны украинского народа» в Восточной Европе их осталось всего 5000 семей.
