Вернул нас к действительности грек с грустными глазами. Он обратился к Алексею Ивановичу, и тот, решив, что грек серчает на курево, оправдываясь, показал на пепельницу, стоящую на столе. Грек, в свою очередь, показал на наши рюкзаки. Ну да, мы же не на террасе собрались ночевать, хотя в тот миг казалось: сидел бы так и сидел. Мы подняли рюкзаки и пошли за греком. И он привёл нас в комнату к хохлам.
Комната, как можно уже было ожидать, предстала отнюдь не царской, а вполне обыкновенной. Точно такая же была в Пантелеймоне, только там стояло пять коек, а здесь — десять. А так всё уютно, чистенько, опрятно, хохлы, правда, пошумливали, рассказывая анекдоты и байки, косясь при этом на смиренного батюшку, покоившегося на самом почётном месте, которым после фильма «Джентльмены удачи» считается дальнее угловое у окна. А нам, стало быть, достались места противоположного плана, крайние, так сказать. Да какая нам разница, слава Богу, есть где ноги вытянуть. Встретили нас добродушно, но мы в разговоры вступать не стали, а занялись весьма полезным дельцем.
У нас набралось по три флакончика с маслицем (из Александровского скита, Кутлумуша и Лавры). Маслице из каждого монастыря различалось по запаху и цвету. Самое необычное, пожалуй, было из Кутлумуша, аж с зеленоватым оттенком, а из Лавры — самое пахучее. А вот пузырьки были похожи и, дабы не возникла путаница, решили их подписать. Для этого нарезали кусочки пластыря, наклеили и надписали химическим карандашом, специалвно, между прочим, для этого взятым по совету наставлявшего меня перед дорогой батюшки.
Тут в комнату вошёл молодой комсомолец и стал всех звать на экскурсию.
— Пошли посидим ещё на веранде, — предложил я.
Но столик, за которым мы недавно сидели, оказался занят. Да и у нас прошла та чудесная минута, когда не чувствуешь ни времени, ни пространства. Мы спустились вниз, думая в наступающем вечере немного походить по монастырю. После двадцатиминутного пребывания в комнате с украинской братвой хотелось тишины и уединения.
Но не успели сделать и пары шагов от лестницы, как пред нами возникла фигура трапезария Николая, в руках у него был чёрный полиэтиленовый пакет.
— О! А я вас ищу! — бодро воскликнул он, а послышалось: о, а я вас тут уже два часа жду!
Ну, извини, брат.
Я передал ему поклоны от провожавшего меня батюшки.
— Да, помню. Очень хороший батюшка. Мы тут с ним хорошо поговорили, — я немного напрягся, вспомнив слова батюшки об ультраправых взглядах трапезария, но тот перевёл разговор в другой русло, ещё более неожиданное: — Вы на что жалуетесь?
— Э-э… — начал соображать я.
— Вижу, можете не говорить.
Вот так всегда более-менее опытная гадалка или экстрасенс за одну минуту могут сделать из меня дурака. Но уж на Афоне я этого никак не ожидал: к Афону, ко всему живущему здесь и произрастающему у меня сложилось беспредельное почтение и доверие.
— Печень, почки, кишечник, — быстро перечислял трапезарий.
— Поджелудочная, — подсказал я.
— Ну, да. Я вижу. Сейчас скажу отличное средство. Будешь пить ежедневно натощак, и всё заработает.
Я хотел сказать, что работать-то особо нечему, так как поджелудочная у меня практически отсутствует, но удержался. Но трапезарий успел заметить тень сомнения на моём лице.
— Как ты думаешь, сколько мне лет? — спросил он.
Я почему-то опять вспомнил грузчика из нашего магазина, накинул на всякий случай пятёрочку и сказал:
— Пятьдесят пять.
— А вот и нет — мне седьмой десяток пошёл. А видишь, как выгляжу.
Я хотел сказать: «Как наш грузчик», — но снова Господь удержал. А вообще на Афоне люди долго живут, Плутарх называл живущих здесь долговечными. Живость моего собеседника опережала рассуждения.
— Я — травник, — объявил он.
Слава Богу, не экстрасенс, подумал я.
Дальше последовал краткий экскурс в науку и местные её особенности, из которого я всё равно ничего не запомнил, а завершился коротким распоряжением:
— Записывай.
Как на грех, блокнот и карандаш оказались с собой. Вот тебе и первая запись на Афоне.
Цитировать не буду. Сам не пробовал, а вдруг кому-нибудь в голову придёт проверить… Отвечай потом. Нет уж, лучше езжайте на Афон к травнику Николаю. Может, кому и для этого Афон нужен. Могу сообщить только, что список для сбора был велик и напоминал советы старых колдуний. Нет, всяких дохлых лягушек и сушёных тараканов там не присутствовало, но неизвестных и странных названий хватало. Заканчивалось так:
— Выпил — и сразу на берёзку, на берёзку. Вот увидишь, всё восстановится.
Я кивал, изображая послушного студента, и чувствовал, как за правым плечом давится от смеха Алексей Иванович.
Травник, видимо, это тоже почувствовал и строго обратился к Алексею Ивановичу:
— А у вас что?
— Я здоров, — быстро ответил тот.
— Не скажите… — с язвительностью опытного хирурга, которому только что сказали, что вырезать у вас нечего, заметил травник, и шагнул к Алексею Ивановичу.
И тут случилось очередное своевременное чудо: с лестницы, у которой мы стояли, спускались монах, обещавший экскурсию, пара комсомольцев и молодой рыжий батюшка. Монах досадовал и выговаривал молодому батюшке:
— Что ж другой-то не пошёл? Неинтересно? А такой праведный на вид, так прикладывался везде, а тут не пошёл…
— Устал… — извинительно отвечал батюшка.
Я вспомнил утомлённое лицо смиренного батюшки, который, наверное, настрадался от окружающих разговоров, смеха, басен, отвернулся, поди, сейчас к стене, закрылся с головой от всех подушкой и молится.
— Знаете, — обратился я к травнику, — спасибо вам, конечно, это всё здорово, что я записал, но тут нам экскурсию обещали…
— Да-да, конечно, — как-то быстро согласился трапезарий и протянул пакет: — Это вам.
— Что это?
— Виноград, яблоки, кушайте, очень полезно.
«Ага, мне с сахарным диабетом только виноград и трескать», — подумал я, а вслух сказал:
— Подождите, — и опрометью бросился наверх.
Растормошив рюкзак, извлёк очередную бутылку, виноград вывалил на газету, в которую она была завёрнута, бутылку же переложил в чёрный пакет, в котором принёс виноград, и выскочил на улицу.
Нет, сначала сказал молча наблюдавшим за моими действиями хохлам: «Угощайтесь!» — указал на виноград, а потом — выскочил.
Травник внимательно разглядывал Алексея Ивановича, тот не сдавался и тайн не выдавал.
— Возьмите, это от нас, — передал я пакет.
— Спасибо, — ответил травник и растворился в наступающих сумерках.
А Алексей Иванович наконец-то захохотал. Даже экскурсионная группа, отошедшая немного вперёд, остановилась и удивлённо обернулась. Так мы их и догнали.
— Можно с вами? — попросил я, стараясь прикрыть всё ещё сотрясающегося Алексея Ивановича.
— Что это вас так развеселило? — подозрительно спросил монах.
— Да мы тут сейчас с вашим травником общались, — пояснил я и добавил: — Весьма неординарная личность.
— А-а, с Николаем, — облегчённо вздохнул монах, поняв, что смех не имеет к нему отношения. — Присоединяйтесь, а то вот тут некоторые устали, видите ли… Можно подумать, каждый день на Афон приезжают… — Но мы уже выходили за ворота монастыря.
Лёгкая вечерняя дымка приспустилась на Афон. Ещё было светло, но окружающее уже поменяло краски, словно приставил к глазам стёклышко, нельзя сказать, что всё вокруг померкло, скорее, наоборот, обострилось и приобрело налёт таинственности и юношеской мечтательности, когда грезится о дальних странствиях, приключениях и морских пиратах.
Сразу за стенами монастыря потянулись двухэтажные домики, как-то необъяснимо похожие на рабочие посёлки подле какого-нибудь кирпичного заводика в глубине России. Было едва уловимое ощущение временности этих жилищ, тем более в видах могучего монастыря, и в то же время не покидало чувство, что эти времянки могут простоять века. Мне вдруг показалось, что они стоят тут со времён Пелопонесской войны, а то и долее. Да и так ли уж давно была та война?
— Здесь рабочие живут, — пояснил монах.
— Какие рабочие? — удивились мы.
— Строители, в основном, ну, подсобные разные, кто монастырю помогает.
— И Николай тут живёт?
— Травник который?
— Ну да, травник.
— И Николай.
— А давно он тут живёт?
— Осторожно, тут ступенька. А теперь срежем немножко, пройдём за домами.
Свернув с дороги, мы перелезли через заборчик, потом прошли сквозь заброшенный сарай, выбрались на крышу другого домика, прошли по ней, спрыгнули — прямо казаки-разбойники какие-то. А куда мы, собственно говоря, идём?
— Вот, здесь старинное кладбище, — сказал монах, обводя рукой небольшую поляну, и правда, увенчанную несколькими приземистыми крестами.
— А мы слышали, что умерших монахов в яму складывают, а потом достают и смотрят, сгнили кости или нет?
