Рудольф Шальб увидел в Екклезиасте то, что С. Террьен увидел в Иове, человека, который "говорит языком нашего поколения", поколения, "утратившего иллюзии XIX в. о способности человечества к прогрессу через образованность и технику и вставшего перед угрозой третьей мировой войны с мрачной перспективой для человечества вернуться к каменному веку". Террьен написал эти слова в начале 50-х гг. Теперь можно представить себе еще более мрачную перспективу полной гибели человечества на земле в результате ядерной катастрофы. Ныне человечество в целом и каждый человек в отдельности встали лицом к лицу с Ничто. И вновь, как многократно в прошлом в сходных обстоятельствах перед отдельной человеческой личностью, "брошенной в мир" и ощущающей себя "покинутой и оставленной" как миром, так и богом, затерявшейся в своем одиночестве и живущей в постоянном сознании того, что наше существование в мире — это не что иное, как "бытие для смерти" (Хайдеггер), в наши дни, быть может, в особенно острой и неотступной форме встает вопрос: есть ли смысл в жизни человека, если все идет к одному концу — к серому Ничто?
Современные психологи придумали для такого душевного состояния особый термин "экзистенциальный вакуум". "Мы живем, — пишет В. Франкл, — в век распространившегося во всем мире чувства самоутраты, экзистенциального вакуума и ноогенных неврозов, связанных с ощущением утраты смысла жизни. Это наблюдается, — констатирует Франкл, — не только в странах Запада и Востока, но и в странах "третьего мира". (И добавим от себя, в последние годы не в меньшей степени и в нашей стране.) В одной из своих работ Франкл приводит результаты опроса студентов американских университетов. Статистика показала, что среди причин смертности у американских студентов второе место по частоте после дорожно-транспортных происшествий занимают самоубийства, причем число попыток самоубийства в 15 раз больше. Опрос этих пытавшихся добровольно уйти из жизни показал: 85 % из них решились на это, потому что, по их признанию, не видели больше в своей жизни никакого смысла, и при этом 93 % из них были физически и психически здоровы, жили в хороших материальных условиях, имея достаточную возможность приобщиться к тому, что считается жизненными наслаждениями, — пище, сексу, искусству, спорту и пр.[114] И все-таки они, как древний Екклезиаст, в такой жизни не увидели смысла.
Американские студенты, решившиеся уйти из жизни, без сомнения, были несчастны. Эйнштейн как-то заметил, что тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспособен. И перед нами снова и снова встает вопрос: существует ли вообще возможность для человека сделать свою жизнь осмысленной? Найти свой путь к счастью, устоять перед искушением самому приблизить к себе неизбежную смерть?
Можно на это, пожалуй, ответить неоднозначно, что еще в древности сложились два мнения по поводу возможности для человека вложить смысл в свою жизнь на земле. Одно, которое, как мы уже знаем, было выработано еще древнеегипетскими мыслителями, которое прозвучало в ответе Иисуса богатому юноше: нужно, следуя божественным заповедям, уделить часть своего жизненного благополучия другим людям и таким образом стать "совершенным" и заслужить у бога право на вечное блаженное существование на небесах, унаследовать жизнь вечную (см.: Мф. 19:21, 29). Это — путь религии, и можно сказать, что учение о бессмертии — это даже главное во всякой религии. Лютер выразил эту мысль в свойственном ему стиле, сказав: "Если вы не верите в будущую жизнь, я гроша не дам за вашего бога". А современный американский философ Уильям Джемс еще более решительно написал: "Для огромного большинства людей… религия означает прежде всего бессмертие и, пожалуй, больше ничего".
И, несомненно, иное мнение о смысле жизни было выражено в приведенном уже выше изречении древнего мудреца: "Если я только для себя, то кто я?" В этом изречении нет мысли о воздаянии свыше, от внешней религиозной инстанции. Человек должен жить не для себя только, но и для других людей, для своих ближних и дальних, для будущих поколений, потому что он человек и в этом заключается сущность его человечности, то возвышенное, что кроется в нем самом. И. Кант определил понятие "человечность" как "способность участвовать в судьбе других людей". А Аристотель, задолго до Христа, равви Хиллеля и Канта, писал: "Надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в себе". Но "участвовать в судьбах других людей" — это и значит делать для них нужное и доброе, считая это своим долгом, а себя — ответственным за выполнение этого долга. Религиозному человеку присуще чувство своей ответственности перед высшей для него внешней сверхъестественной инстанцией — богом. Нерелигиозный человек способен испытывать то же чувство ответственности перед тем, что он склонен называть "бог в сердце моем", что мы обычно называем "совестью", а ученый-психолог Франкл — "подсознательным богом", таящимся в каждом человеке. Подобно внешнему богу для религиозного человека, "подсознательный бог" — совесть, является нашим постоянным собеседником во внутреннем диалоге, к которому обращены наши наиболее сокровенные мысли. "Негромкий, но настойчивый голос совести, которым она говорит с нами, — это неоспоримый факт, переживаемый каждым из нас. И то, что подсказывает совесть, каждый раз становится нашим ответом"[115]. Перед этим "богом" человек несет ответственность за свою жизнь. И, реализуя "наивысшее в себе" — свою человечность и свою личную доброту, человек действительно может испытать такое чувство удовлетворения и радости, которое способно стать равносильным осознанию осмысленности своего существования.
Л. Н. Толстой писал: "Есть два желания, исполнение которых может составить истинное счастье человека, — быть полезным и иметь спокойную совесть". Скорее всего, именно это имел в виду и автор Книги Екклезиаста, приписав своему литературному герою признание: "Узнал я, что нет иного счастья на земле, как веселиться и делать добро в жизни своей". Может быть, "узнал" это анонимный автор Книги Екклезиаста, так же как и герой его книги, на собственном горьком опыте, а узнав, счел нужным поделиться своим знанием с другими — сделать добро. И тогда он взял в руку свой калам, развернул свиток папируса и написал на нем первые слова своей книги: "Слова Кохелета, сына Давидова, царя в Иерусалиме".
Epicures. Lipsiae, I887 (Lactantius, De ira Dei 13, 19)
См.: Анисимов А. Д. Духовная жизнь первобытного общества. М.; Л., 1966. С. 228 и сл.; Токарев С. А. Религии в истории народов мира. М., 1976. С. 104, 107, 110, 169.
Хрестоматия по истории Древнего Востока. М., 1963. С. 40.
Там же. С. 180
Хрестоматия по истории Древнего Востока. С. 197.
См.: Тураев Б. А. История Древнего Востока. Л., 1936. Т. 1. С. 321, 329.
См.: Второзаконие (4:23 и ел.; 7:12).
Так, например, в Книге Судей израилевых (11:24 и ел.) вождь израильтян Иевфай (XII в. до н. э.) обращается к напавшему на Израиль царю аммонитян с таким заявлением: "Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Кемош, бог твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Яхве, Бог наш".
Исход (20:5); Второзаконие (5:9).
В СП (Синодальный перевод) 1 и 2 книгам Самуила еврейской Библии соответствуют 1 и 2 книги Царств; 1 и 2 книгам Царей еврейской Библии соответствуют 3 и 4 книги Царств СП.
В. Duhm (Die Psalmen. Tubingen, 1922) считает псалом 73 поздним, едва ли не маккавеевской эпохи. Однако другие критики относят его приблизительно к тому же времени, что и Книгу Иова, а некоторые высказывают даже предположение, что этот псалом был написан самим автором поэмы о Иове (ср.: Buttenweiser N. The Psalms. London, 1938. P. 526;" Buber M Tin Prophetic faith. N. Y., 1960. P. 197).
Соответствующее еврейское слово имеет в первом значении смысл "насмешник", но в данном контексте речь идет, конечно, о насмешках над верой, т. е. бого хульстве.
"Страна Уц" была одной из областей Эдома, на крайнем юге Палестины.
Талмуд (др. евр. "учение") — свод схоластических толкований Ветхого завета, составлявшийся в течение ряда веков с III в. до н. э. до V в. н. э.
Так считают Дум, Дорм, Драйвер, Грен, Лоле, Пик, Будде, Форер; Пфайфер видит в авторе Книги Иова современника Иеремии (конец VII- начало VI в. до н. э.). Некоторые исследователи (Хёльшер, Петере и др.) склонны датировать Книгу Иова еще более поздним временем (Айсфельдт, Петере — около 300 г.). Обзор мнений по вопросам датировки и композиции Книги Иова см.: Pfeiffer R. Introduction to the Old Testament. N.Y.; L., 1941. P. 675–680; Lods A. Histoire de la literature hebraique et juive depui les origines jusq'a la ruine de I'etate juif (135 apres J. C.). P., 1956. P. Ю9-435; Driver S. R. An introduction to the litterature of the Old Testament. N. Y., 1957. P. 409–435. Интересные мысли о композиции заключительной части поэмы о Иове высказал К. Фуллертон (Fullerton К- The original conclusion to the Book of Job. 1924. S. 116–136; ср.: Brantwein. С. The legend of Job, according to its various stages. Jerusalem, 1965. P. 1 — 17).
