Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа

IV

«Если бы не Дионису совершались фаллогогии (праздничные шествия Фалла), то были бы они делом постыднейшим; но вот, Дионис и Аид – один и тот же бог», – учит Гераклит (Heracl., fragm. 127. – E. Pfleiderer, Die Philos. d. Heracl. v. Eph. im Lich. te der Mysterienide, 1886, p. 28). Бог любви – Дионис, бог смерти – Аид. Это значит: смысл фаллических таинств – вовсе не «земледельческий культ плодородья», как думают христианские атеисты, ученые невежды, а любовь, через смерть ведущая в вечную жизнь; так, по Гераклиту, а ведь он, посвященный в мистерии, больше, конечно, знал о них, чем мы.

Hoc tupre membrum, «сей гнусный член», говорит бл. Августин о священном фалле в Аттисовых шествиях (August., de civitate Dei, VII, 21), и через пятнадцать веков вторит ему Вейнингер: «Освящаемый (в мистериях) фалл есть нечто сатанинское: вот почему центр Дантова Ада занимают половые части Люцифера» (Вейнингер, 1. с., 367). Это и значит: пол провалился в ад, в преисподнюю, в Мертвое море Содома.

Viribus Aeterni, «Полу Вечного» (Бога) посвящен Аттисов жертвенник первых христианских веков (H. Craillotl Le culte de Cubèle, 1912, p. 219). Пусть это грубо, дико для нас, но не безбожно; мы же культурно, утонченно и как будто благочестиво посвящаем жертвенник viribus Satana.

Розанов и Вейнингер недаром противоположные двойники-современники: в них воплотилась раздирающая нас антиномия: пол в Отце, противопол в Сыне.

«Пол имеет свое содержание и положение трансцендентно-религиозного нумена (сущности). Он – второе, темное лицо человека. Он выходит из границ естества; он внеестествен и сверхъестествен... Это пропасть, уходящая в антипод бытия, здесь, и единственно здесь, выглянувший в наш свет», – говорит Розанов так, как будто своими ушами слышал, своими глазами видел то, что происходило в Елевзинском анакторе и в Самофракийском святилище (В. Розанов, 1. с., 110). Это и значит: «Дионис и Аид – один и тот же бог»; пол и смерть – одна и та же пропасть, уходящая из этого мира в тот. Пол есть единственно живое, кровно-телесное «касание мирам иным», единственный выход из своего тела в чужое, из я в ты, из тайны Одного в тайну Двух.

В Лидии, Фригии, Этрурии – всюду, где совершались религиозно-половые мистерии, —ставились на свежих могилах каменные столбики, фаллы (Albr. Dietrich, Mutfer Erder., 1905, p. 104). Древний фаллический культ, думают современные ученые, есть не что иное, как «естественная религия плодородья или деторождения». Что же значат фаллы на могилах? Мертвые не могут родить, но могут родиться в вечную жизнь – воскреснуть. Пол эмпирический есть воля к деторождению, безличному роду; пол трансцендентный – воля к бессмертной личности.

Крест на могилах понятен для нас, фалл – чудовищен. Там, где человек умер, – крест, но не там, где родился; выход из жизни свят, грешен вход; можно с крестом умереть, но нельзя родить, так же как убить.

Эрос, по учению Платона, вечный «строитель мостов», от нас отлетел, и все наши мосты рушатся; рушится и этот главный, соединявший время с вечностью, смерть с бессмертием, мост любви. Но вот один из камней его – чудом уцелевший обломок языческой мистерии в христианском таинстве. В воду крещальной купели погружается горящая свеча, с молитвою:

Здесь вода купели – ложесна Матери, а крещальная свеча – огненный фалл. Римский священник, безбрачный, полускопец, погружает фалл в ложесна. Тем-то Церковь и чудесна, божественна, что, заключая в себе такие сплетения противоположностей, – не умирает от них, а живет. Только крепчайшие сцепления химически-противоположных атомов образуют живую клетку органической ткани; только сильнейшее напряжение положительного и отрицательного электричества дает грозовую искру-молнию. «Молния – кормчий всего». – «Противоборствующее – соединяющее», по Гераклиту (Heracl., fragm. 64; 8).

Две силы царят над людьми, Похоть и Голод. Голод решает судьбы людей в настоящем поколении; похоть – в настоящем и в будущих. Муки голода кончаются с ним; мукам похоти нет конца. Голод – бич земной; похоть – земной и небесный. Все помогают или делают вид, что хотят помочь голодному; никто – страдающему похотью. Солнце светит над голодным; похоть прячется в ночь. С голодом люди борются, зрячие; с похотью – слепые. Голод говорит, похоть молчит. Гибель от голода – ужас; от похоти – ужас и стыд.

«Стыдная рана», pudendum vulnus, сказал кто-то из древних посвященных о ране оскопившегося бога Аттиса (H. Bebding. Attis, seine Mythen u. sein Kult, 1903, p. 3). – «Вот тебе, Агдистис, то, чем причинил ты столько безумств и злодейств!» – воскликнул мученик-бог, кидая свой отрезанный фалл к ногам Адрастейи-Агдистис, двуполого Демона.

«Стыдная рана» всего человечества – пол. Рана болит, и стыд на боль – огонь на рану.

В этом суде над Эросом глубже Платона Софокл, проще и правдивее. Если бы напомнили ему о «небесной», однополой любви, он, вероятно, ответил бы, что эта любовь еще хуже земной, двуполой. Посвященный в мистерии, знал он или мог бы знать, что брак есть путь, а Содом – тупик или «злая яма»; знал и то, что путь от проклятого Эроса к благословенному – только в мистерии, где исцеляется «стыдная рана».

Волей-неволей, каждая чета новобрачных совершает и доныне мистерию Эроса, но, большею частью, в слепоте, во мраке, в кощунстве. Ложе новобрачным стелет сатана, и Ангел Хранитель отходит, плача. «Половое соитие родственно убийству».

«Ложе брака нескверное», – повторяем мы мертвыми устами. Но вот, «и в браке – Содом», как верно замечает Пруст (M. Proust. Sodom et Gomorre, 274). Сколько лож содомских на одно нескверное!

«Центр Дантова ада занимают половые части Люцифера», но ведь и в Рай не ввела бы бесполого Данте Беатриче бесполая. Как же относится пол его, земной, к ее, неземному, – вот вопрос, заглушенный не древним, а новым «половым помешательством» – нашей религиозною глухотою к полу.

Некогда алхимики мечтали о «сублимации», «превращении» неблагородных металлов, свинца или меди, в золото, а нынешние химики, действительно, превращают, хотя и в ничтожных количествах, уголь в алмаз. Нечто подобное происходит и с полом в древних мистериях.

Два примера такой «сублимации» мы уже видели: надгробные фаллические столбики и пугающий нас в христианском таинстве обломок языческой мистерии – крещальная свеча, огненный фалл. А вот еще пример, нам очень трудно понятный, но, может быть, один из чудеснейших.

Иаков, на пути в Харран, «пришел в одно место и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места и положил себе изголовьем, и лег на том месте», в открытом поле, под звездным небом. «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь Бог Авраама, отца твоего... не бойся... Благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные»...

Падают звезды-аэролиты с неба на землю, как Божий свет. Семя небесное – Млечный Путь; семя земное – потомство Иакова.

«Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно, Господь присутствует на месте сем; а я не знал. И убоялся и сказал: как страшно место сие! Это не иное что, как Дом Божий, это Врата Небесные».

Все древние мистерии только и делают, что говорят о поле – месте Божьем в человеческом теле – словами Иакова.

«Самый ком земли, из которого образовано это место, – объясняет Розанов, – вовсе иного происхождения, чем прочие части тела, и относятся к ним, как, наприм., метеоритное железо (вещество падающих звезд – тело „нисходящих и восходящих по лестнице ангелов“) – к железу обыкновенному. – «Пол – инкрустация в тело» (В. Розанов, 1. с., 111, 318). В тело человеческое божеская или демоническая инкрустация; будущее золото в свинце, в угле алмаз.