«Думаю, что так. Само желание быть свободным также является желанием результата, не так ли?»
Мы полностью запутаемся, если будем продолжать в том же духе. Не в том ли проблема, что мы не можем видеть бесполезность результата, на каком бы уровне он ни находился? Она ведь в этом? Давайте внимательно рассмотрим нашу проблему, а потом, возможно, мы окажемся способными понять ее. Разве вопрос в том, чтобы понять бесполезность одного результата и таким образом отказаться от желаний результатов? Если мы постигнем бесполезность одного вида бегства от проблем, то тогда все бегства станут напрасными. В этом наша проблема? Конечно, это не совсем так, не так ли? Возможно, мы сможем подойти к ней по-другому.
Разве опыт — это также не результат? Если нам нужно освободиться от результатов, разве мы не должны также быть свободными от опыта? Разве опыт — это не результат, не цель?
«Цель чего?»
Цель опыта. Опыт — это воспоминание о переживании, не так ли? Когда переживание заканчивается, появляется опыт, результат. Пока мы переживаем, никакого опыта нет. Опыт — всего лишь память о том, что прожито. Как только состояние переживания исчезает, начинается опыт. Опыт всегда мешает переживанию, проживанию. Результаты и опыты заканчиваются. Но переживание неистощимо. Когда неистощимому препятствует память, тогда начинается поиск результатов. Ум и результат всегда ищут цель, исход, а это означает смерть. Смерти нет, когда нет переживающего. Только тогда появляется неистощимое.
Единственное дерево на широкой зеленой лужайке было центром небольшого мирка, который включал в себя лес, дом и маленькое озеро. Вся окружающая территория, казалось, стекалась к этому дереву, которое было высоким и раскидистым. Оно, должно быть, было очень старо, но в нем присутствовала свежесть, как будто бы оно только что появилось. Ветки были жесткими и усохшими, но листья на них были безупречны, поблескивая на утреннем солнце. Поскольку оно было одиноко стоящим, все, казалось, стремилось к нему. Олени и фазаны, кролики и рогатый скот собирались в его тени, особенно в полдень. Симметрическая красота этого дерева придавала форму небу, и в раннем утреннем свете дерево, казалось, было единственным существом, которое жило. Из леса дерево казалось далеким. Но от дерева, леса, дома даже небо казалось близким, часто ощущалось, что можно было прикоснуться к проплывающим облакам.
Мы в течение некоторого времени просидели под тем деревом, когда он пришел, чтобы присоединиться к нам. Он серьезно интересовался медитацией и сказал, что он занимался ею много лет. Он не принадлежал ни к какой особой философской школе, и хотя, читал многие из христианских тайных учений, его больше тянуло к медитациям и практикам хинду и буддийских святых. Он рано понял, продолжал он, неактуальность аскетизма с его особой преданностью силе и ее культивированием через воздержание, и он с самого начала избегал всех крайностей. Однако он был строг к себе, постоянно занимался самоконтролем и был настроен понять тайное во время медитации и после нее. Он жил, как считалось, строгой нравственной жизнью, но это было не самым худшим, его вообще не привлекала повседневная жизнь. Когда-то он забавлялся мирскими вещами, но забава окончилась несколько лет назад. Он имел некое подобие работы, но она также была совсем несущественна для него.
Результат медитации — это и есть сама медитация. Поиск чего-то во время и после медитации — это достижение результата, а то, что достигается, снова теряется. Поиск результата — это продолжение собственной проекции. Результат, как бы он ни был велик, является проектированием желания. Медитация как средство, чтобы достичь, чтобы извлечь пользу, чтобы обнаружить, только придает силу медитирующему. Медитирующий — это сама медитация, а медитация — это понимание медитирующего.
«Я медитирую, чтобы найти наивысшую реальность или чтобы дать возможность этой реальности проявить себя. Не то, чтобы я ищу именно результат, я ищу ту благодать, которую иногда можно ощутить. Она есть, и, как измученный жаждой человек тянется к воде, я хочу того невыразимого блаженства. Та благодать бесконечно больше, чем вся радость, и я стремлюсь к ней, как к своему самому заветному желанию».
То есть, вы медитируете, чтобы получить то, что вы хотите. Чтобы достичь того, чего вы желаете, вы строго контролируете себя, следуете определенным правилам и инструкциям. Вы полностью выкладываетесь и следуете курсу с целью иметь то, что в конце этого. Вы надеетесь достигнуть определенных результатов, определенных хорошо обозначенных стадий в зависимости от упорства ваших усилий, и постепенно испытывать все большую и большую радость. Этот хорошо проложенный курс делает вас уверенным в финальном результате. Так что эта ваша медитация — это тщательно спланированное мероприятие, не так ли?
«Когда вы выставляете ее подобным образом, она действительно кажется, в поверхностном понимании, довольно-таки абсурдной. Но если вникнуть глубже, что ж в ней плохого? Что же плохого в поиске этого блаженства? Предполагаю, что я действительно хочу результата всех моих усилий. Но опять же, почему бы и нет?»
Это желание блаженства подразумевает, что блаженство это что-то окончательное, вечное, не так ли? Все предыдущие результаты были неудовлетворительными. Кое-кто рьяно преследовал мирские цели и понял их приходящую природу, а теперь кое-кто хочет вечно длящегося состояния, цели, которая не имеет никакого окончания. Ум ищет заключительное и нетленное убежище. Поэтому он дисциплинирует и тренирует себя, практикует некоторые добродетели, чтобы получить то, что требуется. Возможно, однажды он испытал то блаженство, и теперь он тоскует о нем. Подобно другим преследователям результатов, вы преследуете ваш, только вы поместили его на иной уровень. Вы можете назвать его высшим, но это не соответствует действительности. Результат означает окончание. Достижение подразумевает следующее усилие стать кем-то. Ум никогда не находится в покое, он всегда борется, всегда достигает, всегда получает и, конечно, всегда в страхе потери. Этот процесс называют медитацией. Может ум, который в ловушке бесконечного становления, осознать блаженство? Ум, который применяет к себе дисциплину, когда-либо быть свободным для получения той благодати? Из-за усилий и борьбы, из-за сопротивления и отвержения ум делает себя нечувствительным. И может ли такой ум быть открытым и чувствительным? Из-за желания того блаженства разве вы не построили стену вокруг себя, через которую не может проникнуть непредсказуемое, неизвестное? Разве вы фактически не отстранили себя от нового? От старого вы проложили путь к новому, а разве новое может содержаться в старом?
Ум никогда не сможет создать новое. Сам ум — это результат, а все результаты — продукты старого. Результаты не могут никогда быть новыми. Преследование результата никогда не может быть спонтанным. То, что является свободным, не может преследовать цель. Цель и идеал всегда являются проекцией ума, и естественно это не медитация. Медитация — это освобождение медитирующего, и лишь в свободе есть открытие, чувственность восприятия. Без свободы не может быть никакого блаженства. Но свобода не возникает благодаря строгости к себе самому. Строгость к себе порождает определенный образец свободы, а образец — уже не свобода. Для возникновения свободы образец нужно сломать. Разрушение устоявшейся формы — это медитация. Но такое разрушение устоявшейся модели не есть цель или желаемое. Устоявшаяся модель разрушается от мгновения до мгновения. Разрушенный промежуток времени — это забытый миг. Именно вспоминаемый момент создает форму устоявшейся модели, и только тогда появляется создатель устоявшейся модели, создатель всех проблем, противоречий, бедствий.
Медитация освобождает ум от его собственных мыслей на всех уровнях. Мысль создает думающего. Думающий неотделим от мысли, они единый процесс, а не два отдельных процесса. Отделенные, эти процессы только ведут к невежеству и иллюзии. Медитирующий есть сама медитация. Тогда ум уединяется, а его не заставляют быть в уединении. Он молчит, его не заставляют молчать. Только к уединившемуся может прийти беспричинное, только уединившемуся дается блаженство.
Все уединялось. Деревья уходили в свое собственное бытие, птицы складывали свои крылья, чтобы размышлять об их дневных блужданиях, река потеряла свое свечение, и воды больше не танцевали, а затихли и затаились. Горы были далекими и недоступными, и человек удалился в свое жилище. Наступила ночь, и возникла неподвижность отделенности. Не было никакой общности, каждый замкнулся в себе, обособился. Цветок, звук, разговор — все было скрыто, отдалено. Слышался смех, но он был обособленным и каким-то далеким, разговор был приглушенным и доносился откуда-то из помещения. Только звезды манили к себе, открытые и общительные, но они тоже были слишком далеко.
