Золоты он маковки повыстрелил
С колоколов языки-то он повыдергал.
Заходил Илья в дома питейные
Говорил Илья да таковы слова:
"Выходите-ка, голь кабацкие,
А на ту площадь на стрелецкую,
Подбирайте-ка маковки да золоченые,
Подбирайте-ка вы кресты серебряны,
А несите-ка в дома питейные"
По рецепту Ильи Муромца - а не по коммунистическому только расправлялся наш народ с церковью. И эта былина куда точнее отражает отношение нашего народа к своей церкви, чем выдуманная Достоевским история о том, как каялся и казнился мужик, стрелявший в непроглоченную просфору. Остается добавить, что Русская православная церковь и Илью Муромца "причислила к лику", ей все равно.
Большинству народа, воспитанного нашим православием, тоже было все равно: что с Богом, что с дьяволом, и оказалось - последнее даже предпочтительнее. Напутали малость наши провидцы, как с изумлением констатировали оказавшиеся в непрошенной эмиграции певцы народной религиозности: на месте народа-богоносца оказался народ-христопродавец, что засвидетельствовал И.А. Бунин и многие другие очевидцы Катастрофы. И ответственность за это несет, говорили некоторые из них, наша православная церковь, "соль, потерявшая силу". Она провозгласила себя хранительницей и носительницей всех наших ценностей, самой русской культуры, нравственности. Это то, что староверы считают самосвятством и пустосвятством, да и народ слишком явно показал, как он относится к таким претензиям.
Все ушло в ботву?
Пословица "Каков поп, таков и приход" может быть расширена до пределов государственных. Ведь церковь отвечает за все, и прежде всего за моральное состояние народа, которое у нас было и остается плачевным. Она - и никто более - в ответе за усвоение таких нравственных норм, как "не кради", "не лжесвидетельствуй", "не пожелай...", тем более - "не убий". И вот, по миновении тысячи лет пребывания православия на Руси обнаруживается, что заповеди эти совсем не усвоены. Она, напомним Розанова, слушала заповеди Христа "полуоткрытым ухом", и ум ее так на них и не остановился. Тем более не были они усвоены сердцем, не стали они нормами повседневной жизни.
Не было на Руси, как и ранее в Византии, обыкновения руководствоваться ими: "... вся религия, писал В.С. Соловьев, - сводилась здесь исключительно к правоверию и обрядовому благочестию, которые ни на кого никаких нравственных обязанностей не налагали". И еще он же: "В московском государстве, как прежде в Византии, религиозные и нравственные начала были совсем исключены из области политических и социальных отношений" /21/. А раз исключены, то вся жизнь не могла не стать безнравственно. По слову другого нашего мыслителя, Н.А. Бердяева, "...православие оказывается формой христианства, не создавшей своей морали и не влиявшей на улучшение социальной жизни" /22/.
Не только мыслители, находящиеся "под подозрением" у многих апологетов нашего православия, были невысокого мнения о его нравственном потенциале. Такой далеко не чуждый нашей официальной вере деятель, как К.П. Победоносцев, ни во что не ставил этот потенциал и был весьма низкого мнения об итогах без малого тысячелетия "неусыпного попечения" нашей церкви о народной нравственности. Он полагал, что наша церковь не в состоянии упорядочить жизнь в стране, это может сделать только власть, которой К.П. Победоносцев и служил верно: "Россия, это - бесконечный мир разнообразий, мир бесприютный и терпеливый, совершенно темный, а темноте этой блуждают волки... дикое темное поле и среди него гуляет лихой человек... ничего в России так не нужно, как власть; власть против этого лихого человека, который может наделать бед в нашей темноте и голотьбе пустынной" /23/. Такие вот печальные итоги...
Сколько бы ни говорили о духовном единении россиян, оно всегда в нашей стране обеспечивалось силой. Не случайно из всех теорий о сути власти в России пользуются наибольшим влиянием лишь те, которые сводят функции власти к одной - насилию. Откровеннее всего об этом заявили большевики, что и обеспечило им поддержку: "Молодцы! Самую суть ухватили!" Насилие и в самом деле неотъемлемо от власти, но сама она к нему все же не сводится, нужны еще "духовные скрепы". Их должно было обеспечить православие, но не обеспечило. Его официальный вариант не мог удовлетворить духовные запросы народа, и он искал этого удовлетворения вне казенного православия.
Христианство скользнуло по поверхности, но не проникло вовнутрь народной жизни. Так что же, оно совсем не оставило никакого следа? В людях пожалуй что и никакой: практически ничто в их душевном укладе не свидетельствует о том, что в нашей стране когда-то звучала Благая Весть. А вот внешних признаков православия сколько угодно. Тут, как говорят в народе, "все ушло в ботву", а плода не видно. Есть великолепные храмы, есть, по мнению некоторых, великолепное церковное пение. Есть иконопись, на которую тоже няходятся любители, хотя говорили, что и тут как посмотреть: то ли православная иконопись есть "раскрытие божественного образа", то ли вырождение античного портрета, к примеру фаюмского. Последнее вполне вероятно - при нашем-то обыкновении накручивать невесть чего вокруг ничего.
Но все эти достижения скорее эстетические, чем этические, они имеют малое отношение к религии, к вере. Конечно, было кое-что "дивно украшенное". Однако Христос не говорил - стройте, рисуйте, ваяйте. Он обращался к сердцам людей, Он звал к преображению сердец. И вот в них-то отклика и нет. Никто или почти никто - не ощущает надобности "жить как Бог велит", достаточно сходить в храм, поставить свечку, умилиться (какому-нибудь святому, юродивому, а то и самому себе) - и можно вернуться к прежней греховной жизни. Можно обманывать, красть, разбойничать, даже убивать. А потом дать на церковь, покаяться - и начинай сначала. Бог простит, никуда Он не денется примерно так рассуждает наше "православное большинство". Хотя, точнее сказать, не рассуждает, а просто именно так воспринимает суть православной веры, в чем их не разубеждает - напротив, укрепляет - православные священнослужители. Вообще же наше православие слишком легко отпускает грехи - в первую очередь самому себе.
Вспомним еще раз В.С. Соловьева: наше "...христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. И такая внешняя церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера так слаба, что ее достает только на праздничные минуты. Это - храмовое христианство" /24/.
О том, до каких степеней доходил разрыв между обрядом и жизнью свидетельствует В.В. Розанов писавший: "Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника, обшаривая его карманы найдет в них колбасу; тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда Церковью запрещено употребление мяса. Это - ужасный случай, но он действителен" /25/.
Так что действительно "все ушло в ботву" - в запрет на мясо в постный день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас нет того, что есть у других, - соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде приучает религия. Но только не наше официальное православие, ему не до того было. Оно оборонялось - и страну обороняло - от "тлетворного влияния Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев".
Наши лучшие умы вовсе не были в восторге от нравственного состояния народа, не бились в истерике от любви к нему, как повелось у многих со второй половины ХIХ века даже до сего дня. Пушкин писал об отсутствии сострадания, присущего нашему народу, а К.Н. Леонтьев был и вовсе строг: "В этих словах смирение перед народом (или как будто перед мужиком в специальности) - есть нечто сбивчивое и отчасти ложное... Но не думаю, чтобы семейные, общественные и вообще личные, в тесном смысле, качества наших простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, немилосердной жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих к лукавству и даже воровству" /26/.
Превозноситься перед народом не стоит, но и народопоклонство ни к чему хорошему не ведет.
Товар с гнильцой?
Так что же, так все и ушло в ботву? Никакого плода нет? Говорят, все-таки есть, и плод этот - святость. Утверждают, что Россия и ее православие напряженно работали над особым идеалом святости, и выработали его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал о великой задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет,.. и этой задачи действительно достигло. Это - выработка святого человека, выработка самого типа святости, стиля святости; и - благочестивой жизни... от старика до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек"; ... каждый русский знает, что такие святые - есть, не переведутся и не переводились; и что в совести своей, которая есть непременно у каждого человека, все русские вообще и каждый в отдельности тревожатся этим образом "святого человека", страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда усиливается вернуться к нему, достигнуть его, достигнуть хотя бы частично и ненадолго" /27/.
