Сыну и преемнику Владимира Ярославу оставалось только утвердить и докончить то, что начато было отцом. Ярослав так действительно и поступал, и на дела его так смотрели сами современники. "Весьма добрым и верным свидетелем твоего благоверия, - говорит пресвитер Иларион, обращаясь к равноапостольному князю, - служит сын твой Георгий (Ярослав), которого сотворил Господь преемником по тебе на престоле: он не нарушает твоих уставов, но утверждает; не уменьшает учреждений твоего благоверия, но еще распространяет; не искажает, но приводит в порядок; он недоконченное тобою окончил, как Соломон предприятия Давидовы". В чем же состояла деятельность Ярослава на пользу Церкви, объясняет преподобный Нестор: тогда как святой Владимир главным образом заботился о распространении во всех пределах своих веры Христовой, Ярослав преимущественно занимался тем, чтобы увеличивать везде число храмов, умножать пресвитеров и клир, устроять монастыри, распространять книги и просвещение. Вследствие этих-то мер и начала при нем вера христианская, по выражению летописца, плодиться и расширяться, и умножились христианские люди 36.
Впрочем, чтобы правильнее понимать повсемественное распространение христианства в России еще во дни святого Владимира и Ярослава, необходимо сделать некоторые замечания.
Святая вера действительно распространилась тогда у нас везде, но везде почти оставалось еще и язычество, только в одних местах более, в других менее, как видно из представленных примеров. В России, можно сказать, повторялось тогда то же, что в большем размере было в пределах Римской империи, когда император Константин Великий объявил христианскую веру господствующею в своем государстве. С тех пор христианство сделалось торжествующим во всей Римской вселенной и не раз издаваемы были указы истреблять остатки язычества, и, однако ж, не только в IV, но и в V, даже в VI в. оставались еще по местам язычники, которые имели собственные храмы и открыто отправляли свои празднества 37. Явление совершенно естественное и неизбежное: невозможно, чтобы в каком-либо народе вдруг могли искорениться религиозные верования, которые существовали, может быть, целые века и тысячелетия, чтобы все люди легко отказались от тех сердечных убеждений, которые всосали они с млеком матерним, на которые привыкли смотреть, как на самые священные и драгоценные. Было это явление повсюду при введении христианской веры; неудивительно, если оно повторилось и у нас.
Если обратим внимание на места, где распространилась тогда святая вера в нашем отечестве, то должны будем сказать, что она распространилась более на юге России, чем на северо-востоке. И это очень естественно. На юге у нас издавна были более знакомы с христианством, нежели на севере: там происходили постоянные сношения с христианскою Грециею и с греческими поселениями на берегах Черного моря; в Киеве еще во дни Аскольда и Дира многие жители сами приняли святую веру, а при Игоре была уже соборная церковь святого Илии; в Киеве постоянно жила и действовала равноапостольная княгиня Ольга, тогда как другие места своего государства, особенно дальние, посещала только на время 38. И во дни святого Владимира Киев был средоточием государственной жизни, а юг - главным поприщем ее развития, откуда уже она разливалась в прочие страны России. Сам равноапостол жил и действовал преимущественно здесь, и власть его была здесь гораздо сильнее и обязательнее для жителей, нежели, например, в стране вятичей, плативших ему дань, но имевших собственного князя, а тем более в других, более отдаленных областях к востоку и северу. К этому присоединилось еще одно важное обстоятельство: на юге России жители были почти исключительно славяне, на северо-востоке - многие неславяне. Первым легко было передать евангельскую проповедь, потому что давно уже существовало на славянском языке слово Божие и совершалось богослужение и многие из славян болгарских, с детства воспитанных в вере Христовой, могли явиться здесь лучшими ее проповедниками. Но народы неславянского племени, обитавшие на северо-востоке России, каковы: весь - в Ростове, мурома - в Муроме, трудно было наставить в истинах христианства: кто мог найтись для них проповедником? А между тем на язык их не были переведены ни книги Святого Писания, ни книги богослужебные.
Не все, принявшие тогда у нас святую веру, приняли ее по любви, некоторые - только по страху к повелевшему (т. е. великому князю Владимиру), как свидетельствует Иларион; не все крестились охотно, некоторые - неохотно. Впрочем, какого-либо упорного сопротивления евангельской проповеди, за исключением только двух городов: частию Ростова и особенно Мурома, у нас тогда не было. Тем более не было и не могло быть открытых гонений на христиан, какие происходили в пределах Римской империи в три первые века и повторились во многих других странах мира при первоначальном насаждении христианства. Ибо у нас сам великий князь и все окружающие его действовали в пользу святой веры и вооружаться на христиан значило восставать против правительства.
Не все, обращавшиеся тогда у нас ко Христу, понимали важность той перемены, на которую решались; не все понимали достоинство новой веры. Напротив, весьма многие этого не понимали и крестились, как известно из примера киевлян, только потому, что велено было креститься, потому что сам великий князь и бояре его еще прежде крестились... И это явление совершенно неизбежно при обращении к христианской вере целых народов, особенно находящихся на низшей степени образования. Так случалось прежде 39, так случается и ныне при обращении дикарей американских и многих язычников и магометан в пределах нашего отечества. Оттого неудивительно, если многие, крестившиеся у нас во дни святого Владимира, носили, может быть, только имя христиан, а в душе оставались язычниками, исполняли внешние обряды святой Церкви, но сохраняли вместе суеверия и обычаи своих отцов. Неудивительно, если некоторые из подобных христиан могли с течением времени по каким-либо обстоятельствам даже вовсе отпасть от Церкви, снова сделаться язычниками, как мы заметили уже касательно жителей Ростова. Только мало-помалу при распространении истинного просвещения между этими новообратившимися христианами могли искореняться в них языческие суеверия и утверждаться верования христианские.
Теперь от паствы обратимся к пастырям, или иерархии. Надобно сознаться, что история нашей первой иерархии довольно темна и неопределенна. Показания летописей и других исторических памятников в настоящем случае возбуждают только разные недоумения и вопросы.
Самый главный из этих вопросов состоит в следующем: с какого времени явились у нас митрополиты? Со времени ли обращения к христианству Владимира и Крещения всей земли Русской или уже во дни Ярослава? Древнейший наш летописец не упоминает о митрополитах русских до времен Ярослава и в первый раз говорит о митрополите Феопемпте под 1039 г. Из последующих летописей и памятников истории одни выражаются, что Ярослав митрополию уставил 40, и даже начинают ряд митрополитов русских с Феопемпта 41, а другие, напротив, свидетельствуют, что митрополит поставлен для России еще в 988 г., вдруг после Крещения России при Владимире 42, и передают самые имена наших первых митрополитов: Михаила, Леонтия и Иоанна, бывших до Феопемпта 43. Несмотря, однако ж, на разноречие всех этих показаний, ныне не может более подлежать сомнению, что митрополиты явились у нас еще при святом Владимире с самого основания отечественной Церкви. Это подтверждается свидетельствами не только XV, но и XIII, и даже XI в. 44, и притом свидетельствами как отечественными, так и иностранными. Мних Иаков, писавший прежде Нестора, замечает о святом Владимире, что он светло праздновал праздники Господские и поставлял в эти дни три трапезы: первую - митрополиту и епископам с прочим духовенством, вторую - нищим и убогим, третью - себе и боярам своим 45. Дитмар, современник Владимиров, повествует, что когда Болеслав, король польский овладел в 1018 г. Киевом, этого победителя торжественно встречал здесь Киевский архиепископ 46: имя, которым действительно, как скоро увидим, назывались тогда у нас митрополиты. В частности, о Михаиле как первом Киевском митрополите упоминает церковный устав Владимиров в списке XIII в. 47; о митрополите Леонтии свидетельствуют его собственное сочинение, сохранившееся в списке XIII - XIV вв., а также церковный устав Владимиров в списке XIII в. 48; наконец, о митрополите Иоанне ясно говорят под 1020 г. сам преподобный Нестор в житии Бориса и Глеба и другой, более древний, сочинитель такого же жития святых мучеников - мних Иаков. Из этих-то двух житий и узнаем, что митрополит наш безразлично назывался и митрополитом, и архиепископом 49. Что же касается до молчания преподобного Нестора о трех первых наших митрополитах, это молчание ничего не доказывает. Он умолчал и о других лицах и событиях, которые, однако ж, несомненно были 50. Притом Нестор упоминает во дни великого князя Владимира о епископах, которые, собравшись однажды, предлагали ему совет казнить злодеев, а под именем епископов в подобном случае Нестор разумел иногда не одних епископов в строгом смысле, но вместе с ними и митрополита 51. Что касается до выражения некоторых летописей: "Ярослав митрополию устави", оно вовсе не значит, будто Ярослав установил, основал в Русской Церкви митрополию, дотоле не существовавшую. Это выражение употребили Софийский временник и третья Новгородская летопись под 1037 г., а между тем еще при введении в Россию христианства сказали о русском митрополите Леонтии; употребил также составитель Никоновой летописи под тем же годом, сказавши гораздо прежде о всех митрополитах, бывших со времени основания Русской Церкви, т. е. Михаиле, Леонтии и Иоанне 52. Слово "митрополия" у летописцев означает в настоящем случае митрополитскую кафедральную церковь святой Софии и при ней митрополитский дом, а слово "устави" значит "заложил, основал", как видно из слов древнейшего нашего летописца об атом самом событии 53. Если, наконец, в одной из летописей и в одном каталоге наших митрополитов ряд их начинается с Феопемпта, то очень понятно почему. Составители каталога и летописи, верно, основывались только на показаниях преподобного Нестора, а он не упоминает ни об одном русском митрополите до Феопемпта.
