Антоний Блум - Духовное путешествие

      Делание, исполнение воли Божией - это дисциплина в высшем смысле слова. Это также и пробный камень нашей преданности, нашей верности Христу. Только путем тщательного делания на каждом шагу, изо всех сил, как можно совершеннее, со всей нравственной цельностью, призвав на помощь ум, воображение, волю, способности, опыт, мы можем постепенно научиться быть твердо и действительно послушными Господу и Богу. Иначе наше ученичество - иллюзия; а вся дисциплина жизни, когда она превращается в свод самовольно установленных правил, которыми мы услаждаемся, благодаря которым становимся гордыми и самодовольными, - бесполезна, потому что существеннейшим моментом ученичества является способность в этом процессе безмолвного слушания отказаться от своего "я", позволить Христу стать нашим умом, нашей волей и нашим сердцем. Пока мы не отвергнем себя и не воспримем Его жизнь вместо собственной, пока мы не стремимся к тому, что апостол Павел определяет словами: не я живу, но живет во мне Христос, - мы никогда не научимся дисциплине и не станем учениками.

      Это усилие, которое позволяет нам преодолеть собственное "я", убить в себе ветхого Адама, чтобы дать жизнь Новому Адаму, совершается не только действиями, исполнением евангельских заповедей. Один из писателей ранней Церкви, Марк Подвижник говорит, что никто не может считать, что действительно исполнил волю Божию, если он эту волю не исполнил прежде в сердце - потому что измениться должно сердце человеческое, внутренний человек. Мы призваны не подражать Христу внешне. Мы призваны внутренне стать тем, что Он есть, приобщиться Ему жизнью, жить общей с Ним жизнью в мистическом теле, каковым является Его Церковь. Поэтому мы должны победить ветхого Адама в мыслях, в сердце и в воле. В воле мы побеждаем ветхого Адама, поступая в соответствии с требованиями Евангелия; но борьба в нашем уме и в сердце гораздо глубже и труднее. Мы должны достичь такого изменения своего ума и сердца, чтобы у нас был ум Христов, путем размышления над Евангелием должны стараться всей цельностью ума постичь, что говорит Господь - в полноте истины, а не то лишь, что мы хотели бы от Него услышать; должны путем стремления к нравственной цельности увидеть, чего эти слова Божий судят нас и ведут к большей мере истины.

      Это относится и к выбору молитвенных слов. Мы часто задаемся вопросом: зачем молиться словами, отчеканенными другими людьми? Разве мои собственные слова не выражают в точности то, что у меня на сердце и на уме?.. Этого недостаточно. Ведь мы стремимся не просто к лирическое выражению того, что мы есть, что узнали, чего желаем. Подобно тому, как мы учимся у великих музыкантов и художников пониманию музыкальной и художественной красоты, точно так же мы учимся у наставников духовной жизни, которые достигли того, к чему мы стремимся, которые действительно стали живыми и подлинными членами Тела Христова; у них мы должны учиться, как правильно молиться, как найти тот настрой, то состояние ума, воли и сердца, что сделает нас христианами. Это опять-таки акт отречения от себя: позволить чему-то более великому, более истинному, чем наше "я", вселиться в нас, формировать, вдохновлять и направлять нас.

      Вот основные элементы духовной дисциплины. Это дорога, путь, на котором мы открываем себя Христу, Божией благодати. В этом вся дисциплина, все, что мы можем сделать. А Бог в ответ на этот наш подвиг дарует нам Свою благодать и доведет нас к полноте, исполнению. Мы склонны думать, что нашей целью является возвышенная, глубокая мистическая жизнь. Но не к этому нам следует стремиться. Мистическая жизнь - это дар Божий; сама по себе она - не наше достижение, еще менее она является выражением нашей преданности Богу. Мы должны стремиться в ответ на Божию любовь, явленную во Христе, стать истинными учениками, посвятив себя в жертву Богу; с нашей стороны именно подвиг наиболее полно выразит нашу лояльность, верность и любовь. Это мы должны принести Богу, а Он, как обещал, исполнит остальное: Сын Мой, отдай сердце твое Мне; Я исполню все остальное...

    Теперь мы готовы к пути; готовы продумывать уже пройденную его часть, уже накопленный опыт и то, что нам еще предстоит. Жизнь каждого из нас должна в некотором смысле уподобиться поиску Грааля. Примем для этого всеоружие Божие, дабы мы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак, станем, перепоясав чресла наши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмем щит веры... и шлем спасения, и меч духовный, который есть Слово Божие (см. Еф.6, 13-17).

      Мы последуем тропой, проторенной веками христианских паломничеств; вехами на пути наших размышлений послужат отрывки Евангелия. К концу нашего путешествия мы должны стать способными настолько забыть себя, что мы сможем обрести превосходящее нас видение; оно-то и есть путь к полному доверию, которое единственно и может подвести нас к истинному обращению, повороту к Богу, к началу новых личных взаимоотношений с Ним, к возвращению домой.

  Приходят в Иерихон. И когда выходил Он из Иерихона с учениками Своими и множествам народа, Вартимей, сын Тимеев, слепой сидел у дороги, прося милостыни. Услышав, что это Иисус Назорей, он начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня. Многие заставляли его молчать; но он еще более стал кричать: Сын Давидов! Помилуй меня. Иисус остановился и велел его позвать. Зовут слепого и говорят ему: не бойся, вставай, зовет тебя. Он сбросил с себя верхнюю одежду, встал и пришел к Иисусу. Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге (Мк. 10,46-52).

      Думаю, что одна из причин, которая мешает нам быть самими собой и найти собственный путь, заключается в том, что мы не сознаем, насколько мы слепы! Если бы только мы знали о своей слепоте, как бы горячо мы искали прозрения. Мы искали бы его от людей, от врачей, от священников, от целителей, как искал его, вероятно, Вартимей. А потом, потеряв всякую надежду "на князи, на сыны человеческие", в которых нет спасения, мы, возможно, обратились бы к Богу. Но трагедия в том, что мы не осознаем своей слепоты; слишком многое перед нашим взором заслоняет нам невидимое, к которому мы незрячи. Мы живем в мире вещей, которые требуют внимания и всячески утверждают сами себя: они не нуждаются  в нашем утверждении - они здесь. Невидимое не ' утверждает себя - мы должны его найти и открыть для себя. Внешний мир настойчиво требует нашего внимания; Бог обращается к нам несмело. Помню, старый монах говорил мне: "Дух Святой - как большая робкая птица, присевшая невдалеке. Видя Ее приближение, не двигайся, не спугни Ее, дай Ей подойти к тебе". Вспомним сошествие Святого Духа в виде голубя. Образ слетающей птицы, пугливой и в то же время готовой отдаться в руки, взят из Священного Писания и полон значения. Правда, один японец как-то сказал мне: "В христианской религии мне, пожалуй, понятна роль Отца и Сына, но я никак не уловлю значения Достопочтенной Птицы".

      Оставаясь в области символических изображений застенчивого сердца, которое отдается безраздельно, но никогда не продается, вспомним "Маленького принца" Антуана де Сент-Экзюпери. Лисенок объясняет Маленькому принцу, как приручить его: надо быть очень терпеливым, сесть чуть поодаль, тихонько глядеть краем глаза и ничего не говорить - слова только ведут к недоразумениям. И каждый день садиться чуть ближе - и так они станут друзьями. Поставьте на место лисенка Бога, и вы уловите, что такое любящая целомудренная робость, застенчивость, которая предлагает себя, но не продается. Бог не принимает поверхностно-вежливых отношений и не навязывает Своего присутствия. Он его предлагает, но принять его можно именно только так: два застенчивых любящих сердца робко и несмело ищут друг друга с глубоким взаимным уважением, потому что оба признают святость и необычайную красоту взаимной любви.

      Внешний мир утверждает себя. Внутренний мир можно ощутить, но он не старается привлечь к себе внимание. Следует продвигаться чутко и осторожно. За внутренним миром следует наблюдать, как наблюдают птиц. Для этого выбирают место в лесу или в поле, где тишина исполнена жизни; наблюдающий тоже замер без движения, но чуток и внимателен. Такое состояние настороженности, позволяющее нам улавливать то, что иначе ускользнуло бы от внимания, можно передать словами детского четверостишия:

      Мы ослеплены миром вещей и забываем, что он мелок, лишен той глубины, какой наделен человек. Человек и ничтожен, и велик. Когда мы видим себя в масштабах все расширяющейся вселенной - безгранично большой или бесконечно малой - мы ощущаем себя ничтожной и хрупкой' пылинкой; но стоит нам обратиться внутрь себя - и мы обнаруживаем, что всей этой необъятности не достанет, чтобы заполнить нас до краев. Весь тварный мир, словно песчинка, исчезает в глубинах нашего существа: мы слишком необъятны, чтобы он мог заполнить, преисполнить нас. Это может сделать только Бог, Который сотворил нас для Себя, в Свою меру. По слову Ангелиуса Силезиуса, "Я столь же велик, как Бог; Бог так же мал, как я".