"Для любви и по любви сходятся на пиршества: зачем же здесь, вопреки цели пиршеств, вызывать насмешками вражду?" Климент требует большой осторожности по отношению к молодым людям. "Молодые люди, - по его рассуждению, - не должны вовсе участвовать в пиршествах, потому что они еще не тверды и многое, что здесь приходится им видеть и слышать, может приносить им вред, возжигать страсти" и пр. А о замужних женщинах и девушках он говорит: "Замужние женщины, когда они являются сюда, должны быть внутренне прикрыты стыдливостью, как внешне одеждами, а незамужние и вовсе не должны являться на пиршества мужчин". Участие в пиршествах язычников христианам не было позволено. Этому уже препятствовало то, что в таком случае христианину неудобно было совершать обычной молитвы и пения перед едой, во время нее и после нее. Притом же, христианам казалось греховным быть на пирах, носивших религиозно-языческий характер. Поэтому испанскому епископу Марциалу (около 250 г.) поставлено было в большое преступление "его участие в постыдных и скверных пиршествах язычников" - за это он даже был низложен. Из Тертуллиана мы узнаем, что христиане сторонились общественных пиршеств, которые устраивались в честь императоров, в чем язычники видели род политического преступления. Тертуллиан по этому поводу замечал иронически: "Правду сказать, великое доказательство верноподданнического чувства: зажигать огни и раскладывать постели (потому что у древних вкушали лежа) по улицам, делать тут огромные пиршества, обращать город в питейный дом, разливать всюду вино, производя всякие наглости и бесчинства. Неужели радость народная должна обнаруживаться через общий позор?" С течением времени благопристойность начала ослабевать у христиан на пиршествах; именно во время брачных пиров местами стали нарушать чистоту и скромность прежних нравов. Поэтому собор Лаодикийский (около 370 г.) повелевает: "Если христиане присутствуют на свадьбе, то они не должны ни скакать, ни плясать, но скромно вкушать за свадебным столом, а священники и клирики не должны смотреть ни на какие зрелища, а должны уходить, как скоро появятся комедианты". Должно быть, в IV веке уже нестрого смотрели на то, что на браки христиан приглашались языческие скоморохи и музыканты. Слушать их и смотреть на них стали считать не столь греховным, как если бы сам христианин позволил себе что-либо подобное. Эти непорядки вызвали следующие узаконения Седьмого Вселенского собора: миряне должны удаляться с мимических представлений и сатанинских песней на браках.
К замечательнейшим и интереснейшим обнаружениям духа христианского в домашней жизни первенствующих христиан принадлежит влияние его на отношение к девству и браку.
С полным правом говорит Иоанн Златоуст, что девство только в христианстве достойно оценено, и с таким же правом он восклицает: "Прежде чем явилось христианство, где тогда было девство?" Евангельскому совету о девстве (Мф. 19,12) следовали многие из первых верующих. Иустин (около 138 г.) пишет: "Между христианами есть много мужчин и женщин из всех сословий, которые с детства пребывали в девстве и достигли уже 60 и 70 лет". Немного позднее апологет Афинагор говорит: "У нас можно найти многих как мужчин, так и женщин, которые остаются в безбрачии, в надежде таким образом теснее соединиться с Богом". И Минуций Феликс утверждает: "Мы целомудренны в наших речах, непорочны в нашем теле. Очень многие между нами постоянно девствуют, имея целомудренное тело, хотя они не хвалятся этим". Все последующие отцы Церкви настаивают на мысли о предпочтении девства перед супружеством. Когда на Западе Иовиниан, Гельвидий и Вигилянций стали распространять противоположный взгляд, то бл. Августин и бл. Иероним провозгласили это последнее учение ересью и сильно боролись против него. При этом никогда не надобно забывать, что понятие о девстве не ограничивалось представлением только о телесной непорочности. Истинным девственником считался тот, кто при непорочности телесной отличался смирением и внутренней чистотой. Так учили мужи апостольские: Климент Римский и Игнатий Богоносец. Собор Гангрский, около середины IV века, говорит: "Если кто из тех, кто ради Господа остается безбрачным, осмеливается гордиться над женатыми, - анафема". Подобным образом писал Кирилл Иерусалимский. Как сильно Церковь настаивала на внутренней чистоте, понимая под нею отрешение от нечистых желаний, взглядов, слов и пр., это можно видеть из слов Афинагора: "Девство ведет к Богу, а нечистые помыслы и похоти снова удаляют от Бога". Дополняя ту же мысль, Минуций Феликс говорит: "Мы целомудренны не только во взоре, но и в сердце". Относительно этой внутренней чистоты верующие были убеждены, что она не может быть потеряна даже в том случае, если грубое насилие осквернит телесную чистоту, как это случалось с христианками во время гонений. Проспер Аквитанский (V в.) так рассуждает об этом: "Если сохраняется святость души, то святость тела остается нерастленной, хотя бы тело и потерпело растление; напротив, как скоро не соблюдена чистота души, исчезает и святость тела, хотя бы тело не было осквернено". В мученических Актах рассказывается, что когда консул Пасхазий, в царствование Диоклетиана, святую деву Люцию, из Сиракуз в Сицилии, приказал отдать в публичный дом, она отвечала: "Тело никогда не может вступить в преступную связь, когда нет на то согласия души. Если совершат со мной насилие, непорочность моя удвоится, и я получу венец". Впрочем, если приходилось выбирать что-либо одно из двух: смерть или бесчестие, христианские девы и жены с радостью и решительностью выбирали смерть. Они скорее соглашались потерять жизнь, чем лишиться девства, охотнее шли ко львам, чем к содержателям публичных домов (ad leonem, quam ad lenones). Об этом свидетельствует христианский поэт Пруденций Климент (IV в.). В особенности часто случалось в царствование Максимина, преемника Диоклетиана, что христианские жены и девы подвергались казни или пыткам за то, что они не хотели служить гнусным страстям этого императора, его сановников и военачальников. Евсевий насчитывает не менее 600 христианок, которые приобрели за свое мужество в этом случае великую славу. Во главе этих героинь он ставит именитую и высокообразованную александрийку, которая многократно отвергала неистовые искания языческого императора Максенция и за это, наконец, была лишена своего богатого имущества. Христианки в период гонений решались даже на самоубийства, лишь бы не потерять свою честь. Позднейшие отцы Церкви не одобряли подобные поступки, но в более древнее время многие считали самоубийство, совершенное при таких тесных обстоятельствах, не только позволительным, но и считали его подвигом, заслуживающим всяких похвал. У Евсевия встречаем такой рассказ: "Достойна удивления одна женщина-христианка в Риме, благороднейшая и скромнейшая из всех, которым пытался нанести бесчестие Максенций. Едва только узнала она, что люди, в таких делах прислуживающие извергу, окружили дом ее, и что ее муж, бывший римским префектом, из страха содействует ее похищению, тотчас, выпросив себе минуту времени, будто для того чтобы прилично одеться, входит в свою внутреннюю комнату и, оставшись одна, пронзает себя мечом и немедленно умирает". - О других подобных случаях рассказывает церковный историк Никифор Каллист; именно он говорит о двух знаменитых антиохийских девах, которые по совету своей матери бросились в воду, чтобы избегнуть позора. Он прибавляет, что этот поступок встретил такое одобрение, что вслед за ними с той же целью побросались в море и многие другие антиохийские девы. Тот же Никифор передает сказание об одном случае, в высшей степени замечательном по своей необычайности. Дело было с христианской девой Евфразией, из Никомидии. Она спрашивала Никомидийского епископа Анфима (во времена Диоклетиана), что она должна сделать, если ей случится выбирать или смерть, или идолопоклонничество. Он посоветовал ей в подобном случае выбрать смерть. И она привела в исполнение это решение своего пастыря, но привела так, как едва ли можно было ожидать. По определению гонителей, она была отдана одному юноше на растление. Оставшись с ним в уединенной комнате, Евфразия объявляет ему, что она владеет одним волшебным средством, которое делает человека неуязвимым, и что она сообщит ему этот секрет, если он не коснется ее непорочности. Затем она сделала смесь из воска и масла, обмазала себе шею и пригласила юношу изо всех сил ударить ее мечом по шее, уверяя, что он увидит, что не принесет ей никакого вреда. Опыт сделан, и она лишилась жизни, как и желала того. Так как в то время очень хвалили за подобную хитрость, то нечего удивляться тому, что заслуживал одобрения и всякого рода обман, если только он имел целью охранение своей девственности. Так, тот же Никифор рассказывает об одной христианской деве, что она в видах сохранения своего целомудрия объявила себя больной позорной болезнью. - От истинной девственности в древней Церкви требовали, чтобы она выражалась во всем поведении девственников. В этом отношении Тертуллиан говорит следующее: "Для целомудрия недостаточно того, что оно существует, нужно также, чтобы оно проявлялось. Оно должно быть так совершенно, чтобы оно из души переходило на одежду, простиралось от сердечных внутренностей до внешних покровов". Поэтому было строго запрещено девственникам носить какую-нибудь неприличную одежду, допускать себе такого же рода украшения и удовольствия. Киприан писал: "Девы ни для кого не должны украшаться, не должны стараться нравиться никому, кроме их Господа, от Которого они получают награду за девство. Дева не должна украшаться так, как будто она отыскивает себе мужа. Дева, привлекающая к себе взоры юношей и возбуждающая в них страсти своими нарядами, не может быть целомудренной и скромной в душе!" - "Девы, украшающие себя золотом, жемчугами и драгоценными камнями, потеряли красоту сердца".
