От сих двух отцов — Павла, руку отсекшего, и этого Иоанна, так богоугодно пожившего, и от бывших с ними происшествий много воспользовался мой Старец (Василий), ибо крайне стал опасаться на себя вознадеяться или следовать своему мнению, видя такого мужа, как Павел: разумного, книжного и подвижного, но за непринятие усердных советов в такое лютое безумство низведшегося и до такой степени прельстившегося; напротив же того отца Иоанна — смиренно пожившего и за то блаженно так и свято скончавшегося. Поэтому-то вседушно возжелал быть у какого-нибудь рассудительного отца в повиновении.
Когда он проживал с упомянутыми отцами, то крайне желал подвижническую жизнь вести, а потому на продолжительное моление и на всенощное бдение вдавал себя и Божиею помощью понуждал себя на всё трудное и скорбное: от прихотных пожеланий и от всякого сладкого многонасыщения, и пития, и многого сна особенно воздерживал себя, не брал лишних одежд, ни денег, но от всего излишнего осторожно себя хранил; днём в чтении святых книг и в рукоделии упражнялся, ночью в молитвах, особенно в чтение Псалтири и в богомыслие углублялся и поклонное правило отправлял, более же всего всенощному бдению себя вдавал, а особенно на святые праздники подвизался сон преодолевать и отметать: и будучи один, не имея сообщника, согласного ему на бдение, потому что отец Иоанн был очень стар и ветх силою, отец же Павел сам не соизволял, однако Старцу моему не возбранял. И тот трудился, проводя ночи праздничные без сна, с великим трудом и изнеможением, ибо тогда ещё не знал о внутреннем в сердце молитвенном внимании, потому-то, особенно в осенние и зимние долгие ночи, с великим насилием, всячески себя ободряя и разбивая нападение сонное стоянием, чтением, пением, поклонами, выходами на холод, приношением дров и воды на потребу дневную, приготовлением пищи; а когда сильно томился от сна, тогда печь растоплял и принимался за какое-нибудь рукоделие, всячески ухитряясь преодолевать сладость сна. С того времени по всю жизнь свою на праздники бдение совершал и не оставлял, кроме случаев великой болезни.
По лишении обоих сих пустынных отцов, жил один, жители же той стороны, именуемые чуваши, весьма любили его и почитали его за благоразумие и кроткий и любовный нрав, и приносили ему всё потребное и нужное для жизни; но чтоб своим приходом не тревожить, поэтому клали принесенное у дверей, а сверху—палочки крестообразно; это делали для того, чтоб он несомненно брал, и так принесши и положивши, уходили от него. Так он жил там со всяким довольством и успокоением.
Приходили же к нему из разных стран братия монашествующие и миряне; их же любезно всегда принимал и по три дня как гостей успокоевал. Если же который начинал проситься, чтобы был принят в сожитие, то на сие не соизволял, говоря о себе, что он грешен и в нерадении и зле живущий и они могут соблазниться; и так отнюдь не соглашался; еще же говоря, что так себе обещал, что один по себе будет жить. Когда же видел некоего с великим убеждением и молением просящегося, чтобы был принят с ним в сожительство, тогда Старец отвечал ему благоприятно и любовно, говоря: «Сего никак невозможно, чтобы принять в совокупное сожительство, но ежели тебе, брат, желательно по подобию моему пустынного жития, то вот тебе келлия моя готовая со всяким имуществом, а я пойду на иное место и устрою себе Божиею помощью». Сие услышавши, просящийся брат и от совести возбраняем отнять у Старца келлию, того ради сам отходил от Старца.
Вопрошаем же бывал Старец в некие времена от духовных мужей, равно и от меня, друга его: «Как бы чувствовал себя, если бы просящийся брат водворился о твою келлию, и вправду ли так брату извещал, что готов ему уступить свою келлию, а сам него ради переселиться на иное место?» Старец же по сущей справедливости уверял, что готов был всегда уступить, еще же и желал сего, чтобы некоторый брат вселился в келлию его, ибо весьма тужил духом, что не может утаенно от всех безмолвно наедине и в скудости пожить, ибо как где только начнет жить, то вскоре узнают о нем, и видев его неисходным и без всякого имущества и так в скудости терпящим, вскоре возлюблен делается всем посещающими и тотчас всякую его потребу и много излишнего приносят и усиленно убеждают, ему оставляют, и особенно господа бояре помещики так щедро ему подавали без всякого его прошения, желая чем-нибудь сподобиться ему послужить и угодить, так был вожделен для всех за благоразумие и смирение его, кое на всем житии его одно только богоугодное показывалось.
Не имея же Старец вечного увольнения, поэтому всегда в опасности живя, чтобы не быть истязаем от исправника или неких начальников; поэтому возвратился к братьям своим и живя у них тайно и сокровенно, пока новый возьмет паспорт, и так опять отошел от братий на пустынное жительство. Немирствуя духом, что сам собой управляет, о сем тужа, желал быть в повиновении у некоего доброго отца. Услышав же, что в Брянских лесах живет иеромонах Адриан в пустыне с учениками, который потом был настоятелем в монастыре Коневце, и представился схиеромонахом в Симонове монастыре; пойдя к нему и видя в нем простоту его нрава и смиренное его мудрование, очень возлюбил его и возжелал при нем жить, и просился чтобы принял его в ученики к себе. Быв же принятым к нему в сожитие, не утомлялось в нем желание к уединенной жизни, и сильно скорбел о том, что должен ежегодно возвращаться восвояси для перемены паспорта, вечного увольнения, не надеясь никогда получить за бедность и бездерзновение свое.
Жил и другой старец простой – Варнава монах, не далеко от иеромонаха Адриана; был же и у отца Варнавы ученик Илларион. Как-то ночью пришли разбойники прежде к отцу Варнаве и потребовали у того денег, но он не имел ни одной монеты, они же, не веря монаху, били его без милости, едва живым оставили; ученик же его бежал к иеромонаху Адриану известить о нападении разбойников. Услышавши же ученики отца Адриана разбежались: один в село сообщить, а другие скрылись в лесу. Пришедши к отцу Адриану, разбойники также требовали денег; ибо думали, что он, как иеромонах, берёт от бояр деньги за исповедь, но он ни от кого денег не принимал, а брал только что нужное для жизни - съестное и на одеяние, но они ему не поверили, и били, и мучили его бесчеловечно; видевши же, что нет денег у них, обобрали всю одежду и ушли, оставив тоже и отца Адриана еле живым; возвратившись ученики и увидевши своих отцов без милости избитых всех, в крови и ранах, крепко измученных, восплакали горько; и с того времени во всякую ночь весьма боялись вторичного разбойничьего нашествия. От лютых побоев отец Варнава не мог выздороветь и умер; там в пустыне и погребли его. Отец Адриан через долгое время едва выздоровел..
Когда увидел отец Адриан Старца моего, тогда ещё называвшийся Василием, весьма богоугодно живущим, превосходнее более всех его учеников в постнических делах преуспевает; особенно за повиновение и кроткий его нрав, и за благоразумное, смиренномудрое его рассуждение, то постриг его в малую схиму, т.е. в мантию, с таким завещанием и его собственным обещание: чтоб через всю жизнь провождал житие свое в пустынных пределах; и на пострижении дал ему имя Василиск. С того времени (Василиск) более возжелал уединенного пустынного жития и часто просился, чтобы отпустить его одного жить, но он, Адриан, хотя и видел его смиренный нрав и могущим о себе в безмолвии жить, не отпускал от себя, а обещал вскоре отпустить; и такое удерживание весьма прискорбно было Старцу, но не смел он тотчас оставить, боясь Божия негодования.
Имели же великое негодование на отца Адриана той стороны окружные священники за исповедание господ; думалось им, что берет великие дары от господ и деньги. И такое отец Адриан видя на себя негодование от священников, за лучшее почел удалиться из той стороны.
В то время возымел желание и я, грешный Зосима, ученик старца Василиска, пойти в иноческое звание, читая же в Четь-Минеях жития святых отцов, много удивлялся, как св. отцы одни жили в отдалённых глубоких пустынях, потому из любопытства и прибыл к сему пустынножителю Адриану. Он же встретил меня с большою радостью и благоприятством; тогда один взор на него привёл меня в изумление, ибо был он в худом разодранном платье, а сам был худ и бледен, тонок и худ телом и высок ростом, один вид его в великое удивление приводил. И я пробыл у него два дня, на все поступки и вещи и дела их много удивлялся, видя всё у них бедное, простое и неубранное, только нужду их удовлетворяющее, и видел, как они ночью, пробуждаясь, вставали на богомоление. На трапезе же всем поровну подавалось, еда была простая; не было у них ничего молочного, ни хмельного, только пустынные и огородные снеди, а питие—вода и квас. И как сам отец Адриан, так и все соживущие с ним были кротки, молчаливы и послушны; и прочее всё бывшее у них и от них самих показуемое мне, заставляло меня недоумевать и удивляться, особенно когда не взяли от меня подаваемых мною денег. Это меня так чрезмерно удивило, что я, не утерпевши, сказал: “О диво! Есть же такие люди, которым деньги не надобны и которые о временном не заботятся; такую провождают жизнь, к которой невозможно пристрастия иметь или за что друг на друга оскорбляться и негодовать: у всех только едино—Бог и попечение о спасении, ибо как можно им к чему-либо пристрастие иметь, ничего собственного не имея?» По-видимому, хотя нечто и имеется у них, но почитается всё якобы отца их Адриана. Он если что и принимает от благотворителей, то берёт и бережёт не для себя, но ради соживущих с ним братий, потому и не присваивает себе, но почитает всё общим; по воле и желанию своему (иноки) ничего не делали, но управлялись и повиновались непрекословно во всем отцу Адриану. У всех равенство, и никто ничего своим собственным не признавал, от того были между ними мир и тишина, в совести любовь и простосердечие; у всех словно одна душа и одно хотение; достохвальнее же всего то, что друг к другу имели непритворное усердие и без лести друг друга почитали и уважали благоговейно. Сие всё самолично видел я, ибо многократно потом посещал их, и так, вразумясь и наставясь от них, помыслил я о себе: как счастлив я буду, если сподоблюсь вести такую подобную им жизнь, беспечальную, спокойную, только на угождение и служение Единому Богу беспрепятственно проводить. И так положил в сердце моем твердое намерение к ним вселиться в сожитие. Поэтому поспешил ехать в Петербург для получения от полка отставки, чтобы восприять жизнь монашескую. При отъезде моем дал мне письмо отец Адриан, ибо знал: его духовный сын Иоасаф из Петербурга архимандрит и наместник в Киевском монастыре; и отписал к нему всё подробно о себе, он же получив от меня это письмо, весьма обрадовался и тотчас доложил Митрополиту Гавриилу о нем; Митрополит же вскоре послал письмо, приглашая его (отца Адриана) приехать к нему в Петербург, и по приезде отпустил его жительствовать в монастырь Коневец и повелел настоятелю монастыря во всем покоить его.
