Я быстро собрался и через несколько минут длинными и прохладными коридорами уже подходил к маленькой двери келийки отца наместника, в которую постучался мой спутник, произнося традиционное «молитвами святых отец». Дверь нам открыл келейник отца наместника, симпатичный и с открытым лицом схимонах, отец Иаков. А через минуту я уже находился в обществе иеросхимонаха отца Иоанникия, произведшего на меня с первого же знакомства самое отрадное и серьезное впечатление. Это был образец хорошего русского инока, дополненный качествами от природы смышленого русского человека. А вышел он из своеобразной – одной только старой России известной, крепкой и патриархальной семьи второй половины XIX столетия, когда эта среда еще не была заражена упадком нравов.
Интересна сама по себе личность отца Иоанникия. Помимо высокой религиозной настроенности, примерной монашеской жизни и трудов по хозяйству он принес монастырю огромную пользу и завидной стойкостью своих убеждений. Так, во время имябожеской смуты именно он стал определенно на сторону противников этого движения, удерживая слабых и мятущихся. И в качестве опытного типографа он тогда оказал значительные услуги неимябожеской части братии и представителям Священного Синода печатанием воззваний, обращений и т. д. Большую стойкость проявил отец Иоанникий и в другом исключительном событии монастырской жизни. В 1913 году, возвращаясь из Палестины, в Пантелеимонов монастырь на Афоне прибыл злополучный Григорий Распутин. В то время он находился в расцвете своего влияния на многих высоких лиц русской церковной и государственной жизни. По своей непосредственности и малокультурности он часто этим кичился, запугивая окружающих и нередко злоупотреблял этим своим влиянием, принося жалобы на неповинующихся его притязаниям.
И вот, прибыв в Пантелеимоновский монастырь, Распутин сразу же стал оказывать дурное влияние на некоторых малодушных и темных монахов, особенно молодых послушников. Он вносил в их среду свойственный ему дух изуверства и отрицания духовной дисциплины. Но сила его влияния в Петербурге, казалось, так велика, что скромное монашеское начальство растерялось. Только молодой, стремительный и крепкий духом отец Иоанникий не сробел. Он лично отправился к Распутину, смело указал ему на вред для обители от его в ней дальнейшего пребывания и вносимого им соблазна и потребовал немедленного ухода из монастыря… Невзирая на сопротивление, дьявольскую злобу и угрозы, Распутин все же вынужден был немедленно покинуть стены обители и первым пароходом выехал в Россию.
Конечно, злопамятный Распутин не преминул отомстить стойкому афонскому иноку. Когда отцу Иоанникию понадобилось отправиться в Россию по сбору милостыни на обитель, «старец Григорий» добился синодального запрещения ему на въезд туда.
* * *
Сидели мы с отцом Иоанникием, попивали чаек и так оживленно, дружески разговаривали, будто были хорошо знакомы много лет. При этом я искренно наслаждался его речью, от которой так и веяло крепким севером далекой и милой родины. Он был чистой воды великоросс, несмотря на долгий срок пребывания на Афоне, сохранивший характер русской народной речи, казавшейся мне теперь особенно дорогой и очаровательной.
А она так и лилась, эта замечательная речь «говорком», сверкая меткими народными словцами и поговорками, поражая своей находчивостью и остроумием, знанием людей и человеческой жизни. Так говорили когда-то в старой и доброй России торговые люди. Так, вероятно, говорили русские бояре и замоскворецкие купцы при Алексее Михайловиче и Великом Петре. И отец Иоанникий, перенеся эту русскую речь через десятилетия, теперь щедро ей обдаривал меня. Время проходило быстро в приятной беседе, и жаль было уходить от такого замечательного русского самородка. В его лице соединялась ревность о славе Божьей и высоком достоинстве русского монашества на Афоне с личным подвигом иноческого жития, неослабное попечение о строгой уставности богослужения и жизни родной обители с несокрушимой энергией в настойчивой работе для устранения нужды иноков.
Везде он успевал побывать, все видел и во всем принимал личное участие. При такой наклонности и горении к работе ему естественно было взять на свои крепкие рамена и управление обителью, когда старец игумен монастыря, архимандрит отец Мисаил, изнурительным недугом лишен был способности передвигаться.
– Отец игумен уже ждет вас! – сказал наместник. – Из своих покоев он никуда не выходит, но дорогих гостей принимает с любовью и радостью… Что поделаешь! Такова, видно, Господня воля, приходится отцу игумену не покидать кресла… Паралич. Да и возраст преклонный: больше восьми десятков годков… Но голова у нашего отца игумена и поныне светлая. Дай Боже, такую голову каждому и молодому! Впрочем, сами убедитесь.
Отец Иоанникий был прав. Прошло не более получаса – и я уже уходил от архимандрита Мисаила, овеянный обаянием этого удивительного маститого старца. Знаменитый игумен отец Мисаил был «уходец» из патриархальной семьи, и з толщ и русского народа. Еще безусым юношей прибыл он на Афон по горячему и полному веры побуждению и поступил в Пантелеимонов монастырь. Тогда началось длительное и упорное прохождение монастырской школы под строгим руководством опытных старцев, постепенно возводивших молодого инока на непонятную для мирского человека духовную высоту, открывавшую ему путь к высоким подвигам. И он прошел много послушаний, из которых самое важное – многолетнее настоятельство в Константинополе на монастырском подворье. Именно это послушание и дало ему большой житейский опыт, сильно расширило его кругозор.
Вообще, несмотря на почти полное отсутствие систематического школьного образования, отец Мисаил всегда отличался не только большим природным умом, но и умением себя держать с представителями различного общества и положения. Он обладал природным большим тактом в разговоре, житейской мудростью и находчивостью. Иногда только некоторая природная застенчивость замечалась в этом выдающемся монахе, но ответы его всегда были метки и живы. Лишнего он не говорил никогда и вообще всегда держался скорее сдержанно, с истинным монашеским достоинством и редкой скромностью.
Прошли многие годы, и из молодого инока выработался опытный старец, славившийся своей строгой жизнью и являвшийся образцом истинно-аскетической жизни для других монахов. И пришло время, когда братия сама с любовью и уважением возложила на отца Мисаила игуменство над собой. Но это явилось для него наиболее тяжким послушанием в ряду всех других, исполненных тогда, когда он сам еще находился под игуменской властью.
Монастырь Св. великомученика и целителя Пантелеимона на Афоне громаден. Хозяйство его разнообразно и сложно. Братия в прежние времена была многочисленна, и необходимо было обладать колоссальной силой воли, опытностью и умом, чтобы нести ответственность за благополучие обители и поддерживать престиж и высоту духовной власти. И этих качеств с избытком хватало у отца Мисаила, несмотря на его возраст и развившиеся под конец жизни недомогания, приковавшие маститого старца к креслу. Но это обстоятельство, однако, не помешало отцу игумену принять меня у себя с исключительной любезностью, отеческой ласковостью и заставить искренно наслаждаться интересной беседой с ним и отеческими наставлениями, исполненными жизненной мудрости и душевной ясности.
В облике игумена отца Мисаила было что-то патриархальное, нечто от идеального монаха доброго старого времени. Не входя сам в подробности и мелочи административно-хозяйственной жизни огромного монастыря, отец Мисаил имел дар избирать хороших помощников, которым доверял ведение монастырских дел. При этом он любил покровительствовать людям с образованием, прекрасно относился к ним и старался дать им подходящие послушания. Вообще, это был человек мира. Благодатное спокойствие, сияющая ясность духа, кротость и терпение – вот отличительные черты характера этого прекрасного человека. «Стяжи мир, и вокруг тебя спасутся тысячи», – вспоминаются при мысли о нем слова преподобного Серафима Саровского. Но выше всего у отца Мисаила был дар отеческой любви.
* * *
Я все с большим наслаждением прислушивался к густому баску мудрого старца, который ласково обдаривал меня своими отеческими наставлениями, как дорогим подарком, наполнявшим мою душу лучшими чувствами. Отец Мисаил как-то невольно подчинял себе всех окружающих своими богатыми душевными качествами, влияние которых в значительной степени подкреплялось еще и внешней импозантностью его величественной фигуры. Он был высок ростом, широк в плечах и крепок телосложением, являлся как бы аллегорическим изображением доброго и могучего духа Святой Руси. И эти особенности бросались в глаза даже тогда, когда этот старец сидел в своем глубоком кресле, скованный тяжким недугом. И в то же время каждого посетителя поражала почти детская ласковость и доброта отца Мисаила.
