Как художник нарисовал настоящее дерево
В процессе работы над «Властелином колец» Дж. P. Р. Толкин в какой-то момент почувствовал, что находится в тупике[9]. Он замыслил рассказать сказку такого рода, каких в мире еще не было. Глубокий знаток староанглийского и других древних языков Северной Европы, Толкин знал, что самые древние британские мифы о жителях сказочных стран – об эльфах, гномах, великанах и чародеях – были утрачены (в отличие от мифов греков, римлян или скандинавов). Он всегда мечтал восстановить или заново себе вообразить древнейшие мифы Англии. Этот утерянный мир был корнями «Властелина колец». Для осуществления этого замысла требовалось создать хотя бы рудименты нескольких воображаемых языков и культур, а также исторические события разных земель, длившиеся тысячелетиями, – все это было нужно для того, чтобы его повествование обрело необходимые глубину и реализм, без чего, как думал Толкин, его сказка не стала бы убедительной.
В процессе работы у Толкина наметилось несколько сюжетных линий. Его главные герои путешествовали по разным частям его воображаемого мира, сталкиваясь с различными опасностями, они соприкасались с несколькими сложными цепями событий. Было невероятно трудно развернуть каждую такую побочную линию, придав ей четкость, чтобы затем все они нашли свое удовлетворительное разрешение. А кроме этого, началась Вторая мировая война, и хотя пятидесятилетнего Толкина не призвали на военную службу, тень войны заметно омрачала его жизнь. Он непосредственно столкнулся с ужасами Первой мировой войны и никогда не мог об этом забыть. Великобритания оказалась в ненадежном положении, и все ждали неизбежного вторжения противника. Кто знает, переживет ли он войну, даже если не будет сам лично воевать?
Толкин приходил в отчаяние, думая, что ему не удастся завершить труд своей жизни. И это уже нельзя было назвать просто трудом последних нескольких лет. Когда Толкин приступил к «Властелину колец», он уже несколько десятилетий занимался соответствующими языками, историями и повествованиями. Мысль о том, что он может это не закончить, «пугала и заставляла цепенеть» Толкина[10]. На дороге, ведущей к дому писателя, в те дни стояло дерево, и вот однажды он увидел, что сосед подрубил его и изуродовал. Толкин начал думать о мифологии как о своем «внутреннем Дереве», с которым может случиться нечто подобное. У него закончились «энергия ума и изобретательность»[11]. Однажды утром писатель проснулся с историей, которую сразу записал. Когда редакторы журнала The Dublin Review попросили его что-нибудь им дать, Толкин послал этот рассказ, дав ему название «Лист кисти Ниггля». В нем речь шла о художнике.
В первых же строках рассказа мы узнаем о художнике две вещи. Во-первых, он носил имя Ниггль. «Оксфордский английский словарь», который вместе с другими создавал и Толкин, дает следующее определение слову niggle: «работать… разбрасываясь или безуспешно… понапрасну тратить время на пустяки»[12]. Ниггль – это, разумеется, сам Толкин, который прекрасно понимал, что страдает таким же недостатком. Он был перфекционистом, вечно недовольным тем, что делал, и часто вместо важных вещей занимался второстепенными деталями, он был склонен к беспокойству и часто откладывал исполнение задуманного труда. Ниггль был таким же.
Там также сказано: «[Нигглю] предстояло проделать длинное путешествие. Он не хотел идти, и даже сама мысль об этом вызывала у него отвращение, но он не мог от нее избавиться»[13]. Ниггль постоянно откладывал путешествие, но понимал, что оно неизбежно. Том Шиппи, который также преподавал старинную английскую литературу в Оксфорде, объяснял, что в англосаксонской литературе такое «неизбежное длительное путешествие» означало смерть[14].
Ниггль мучительно работает над одной картиной. В его голове возник зрительный образ листа, а затем и всего дерева. А затем в воображении художника за деревом появилась «некая страна… Обозначились леса, а на горизонте соткались и забелели вершины гор». Ниггль потерял интерес ко всем другим картинам и, чтобы изобразить свое видение, растянул такой огромный холст, что ему понадобилась лестница. Ниггль знал, что ему предстоит умереть, но говорил себе: «Что бы ни случилось, уж эту-то картину – главную, настоящую – я закончу до того, как уехать, разрази гром это проклятое Путешествие!»
Так что Ниггль работал над своим холстом: «где наложит новый мазок, где сотрет старый», но работа шла слишком медленно. Это объяснялось двумя причинами. Во-первых, «он был из тех, кому листья удаются лучше деревьев. Ему случалось целыми днями биться над каким-нибудь крошечным листиком…», пытаясь верно передать тени, и сияние листа, и лежащие на нем капли росы. Так что как бы много он ни работал, на самом холсте можно было увидеть немного. Во-вторых, он имел «жалостливое сердце». Ему приходилось постоянно отрываться от работы, чтобы сделать то, о чем его просили соседи. В частности, его сосед Пэриш, который ни во что не ставил картины Ниггля, все время просил его о помощи в том или ином деле.
Однажды сырым и холодным вечером, когда Ниггль чувствовал – и вполне верно, – что времени у него почти не осталось, Пэриш настойчиво попросил соседа привести доктора к своей больной жене. В результате Ниггль простудился и заболел, и когда он отчаянно пытался закончить свою картину, к нему в дом постучался Водитель, желавший забрать художника в то путешествие, которое он так долго откладывал. Поняв, что он должен пойти, Ниггль залился слезами. «О мои милостивые государи! – начал было Ниггль и заплакал. – Ведь она не окончена! Даже начерно!» Через какое-то время после его смерти люди, завладевшие его домом, увидели, что на его потрескавшемся холсте можно разглядеть лишь «один прекрасный лист». Изображение поместили в городской музей, «и Лист долго висел там в какой-то нише с надписью: “Лист кисти Ниггля”. Мало кто обратил на него внимание».
Однако на этом история не кончается. После своей смерти в небесной загробной жизни Ниггль садится в поезд, идущий в горы. И в какой-то момент путешествия он слышит два голоса. Один, кажется, есть суровый голос Правосудия, который говорит, что Ниггль напрасно растратил так много времени и не достиг в жизни почти ничего. Но другой, более добрый (хотя не мягкий) голос, принадлежавший, быть может, Милосердию, утверждал, что Ниггль жертвовал собой ради других, понимая, что он делает. На окраине небесной страны Ниггль получил свою награду. Как только он прибыл сюда, нечто привлекло его внимание. Он побежал в ту сторону и увидел нечто: «Дерево. Это было его Дерево. Дорисованное. Живое – если можно так сказать о дереве: листья уже начинали распускаться, настоящие живые ветви раскачивались на ветру, – Ниггль часто чувствовал или догадывался, что так оно и должно было выглядеть, но ему слишком редко удавалось перенести свои чувства на холст! Он смотрел на Дерево не отводя глаз. Потом медленно поднял и распростер руки.
– Это – дар! – молвил он»[15].
Посюсторонний мир, в котором жил художник, почти полностью забыл о Ниггле, а его неоконченную работу мало кто ценил. Но в его новой стране, в незыблемо реальном мире, он может увидеть, что его дерево, теперь завершенное во всех деталях, не было просто плодом воображения, который исчез со смертью художника. Нет, оно было по-настоящему частью Подлинной Реальности, которая будет пребывать и радовать взоры во веки веков[16].
Я множество раз пересказывал эту историю представителям разных профессий, в том числе художникам и тем, кто занимается творчеством, и часто она их глубоко трогала независимо от того, что они думали о Боге и загробной жизни. Понимание Толкином искусства и труда в целом глубоко пропитано христианством[17]. Он считал, что Бог дает нам таланты и дары ради того, чтобы мы делали друг для друга то, что он желает совершить для нас и через нас. Так, он сам, например, как писатель мог наполнить жизнь людей смыслом, рассказывая сказки, которые отражают природу реальности[18]. Ниггль узнал, что то дерево, которое он «чувствовал» и о существовании которого «догадывался», было «частью реального творения»,[19] так что даже малая его часть, которую он смог показать людям на земле, была видением Истины. Толкина очень утешил его собственный рассказ. Он «изгнал некоторые его страхи и позволил ему вернуться к отложенной работе», хотя такое же действие оказали дружба и заданные с любовью вопросы К. С. Льюиса, которые помогли Толкину снова начать писать[20].
Артистам и предпринимателям несложно отождествиться с Нигглем. Они работают, опираясь на картины воображения, иногда очень масштабные, на картины мира, который они видят. Немногие из них осознают большую часть этой картины, не говоря уже о том, чтобы видеть ее почти целиком. Кроме того, явные перфекционисты и люди, склонные следовать системе чересчур сильно, каким был и сам Толкин, также легко идентифицируют себя с Нигглем.
