Испрашиваю на всех вас Божие благословение, – богомолец ваш, многогрешный иеромонах Макарий. Три часа пополудни. Скоро отправляюсь в Белев».
Наталья Петровна продолжила письмо: «Друг мой сердечный Ванюша! Слава Богу! Вот тебе благословение, приветствие и благожелание нашего святого старца, конечно, они тебе будут на пользу душевную… Батюшка приехал к нам вчера в начале часа полудня, кушал у нас и пожелал кушать кофе и чай в домике, куда и нас всех пригласил… Батюшка поехал в закрытой пролетке до ручья, откуда прислал за мною пролетку, а сам пошел пешком… Батюшка меня встречал радостно, усладительно и мне было на душе! Слава Богу! А как сердце мое неразлучно с тобою, то вошедши в комнату, вынула этот листок бумаги из стола и попросила батюшку к тебе написать, – с какой любовью он писал, как он был радостен! Ах, Ваня, как это видеть было приятно… Кофе, чай и тарелка варенья составляли угощение… после чего, поговорив несколько, собирались возвратиться… Батюшка с послушником пропели "Достойно есть…" – превосходно! Мы помолились и приложились ко кресту».
22 мая Наталья Петровна узнала, что в Оптиной кончился картофель. Она обратилась к своим запасам, и вот потянулись в обитель из Долбина четыре воза с рогожными кулями… 17 октября игумен Моисей пишет Наталье Петровне: «По доброму расположению вы изволили назначить в обитель нашу от Богодарованного вам урожая хлеба. При недостатке оного в настоящее время в обители, отправляю при сем подводы для принятия жертвы вашей». 7 ноября того же года: «Известился я, что иеродиакон Каллист был в вашем доме, и вы по доброму расположению изволили еще назначить жертву в обитель нашу хлеба, в котором немалую имеем потребность в настоящее время. Принося вам нижайшую мою благодарность за благотворительное усердие, отправляю при сем подводы для принятия, что вам угодно будет отпустить».
19 июня 1850 года по пути в Киев, после посещения Оптиной Пустыни, заехал к Киреевскому в Долбино Гоголь. Здесь, в доме, который уже напитался оптинским духом, он написал тревожное письмо к иеромонаху Филарету, а через него и всей братии монастыря, прося их усиленных молитв: «Путь мой труден, дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо, и силы мои не только ничтожны, но их нет без осветления Свыше… Ради Христа обо мне помолитесь». Один только день провели вместе двое великих русских людей. Они давно были знакомы. Гоголь бывал на вечерних диспутах у Елагиной, да и в других домах виделся с Иваном Васильевичем. И вот здесь, вблизи Оптиной, они почувствовали духовное сродство свое…
В ноябре и декабре этого года Киреевский посещал Оптину В декабре он говел. При этом вышел некоторый конфуз. Вот что старец Макарий написал по этому поводу Наталье Петровне, именно ей, как хозяйке долбинского дома: «Для меня немало удивительно, что вы, бывши воспитаны в духе Православной Церкви, не знаете правил Ее, как приготовляться к Причастию Пречистых Тайн Христовых. Кроме того, что надобно иметь сердце сокрушенно и смиренно, нужно очистить дом души и воздержанием употребления привычной пищи; а я по приезде Ивана Васильевича к нам узнал, что он накануне приезда к нам употребил в пищу рыбу, – по крайней мере три дни, ежели не пять надобно приготовить себя воздержанием… Я допустил его, но с болезнию сердца… Я и прошлого года, бывши у вас, заметил свободно употребляемую вами во время говения рыбную пишу и так же поболел о сем сердцем. Но вперед я вам предлагаю, что не могу допускать сего без отягощения своей совести, и сам грешу, и вас обольщаю, в грех ввожу! Да не будет сего!» С этой поры Киреевский очень строго соблюдал посты.
Все лето и осень 1851 года в долбинском доме шел ремонт – клеили обои, красили, что-то перестраивали… К августу были отделаны библиотека и кабинет Ивана Васильевича. В конце этого месяца он приехал из Петербурга в Москву и нашел здесь письмо жены. «Душа моя! Дорогой мой Ванюша! Милый сердцу, любимый глубоко муж мой!.. – пишет Наталья Петровна. – Вероятно, ты помолишься в часовне у Иверской и у Св. иконы Взыскания погибших, – этого, признаюсь, я сердечно желаю… Боже! О, если бы с помощью Его же святой милости достичь единственного желаемого счастья – соблюсти заповеди Божий – и тем доказать Господу любовь нашу! Друг мой! Ванюша мой! Помоги мне в этой жизни в исполнении Святых Заповедей Господа нашего Иисуса Христа!.. Помоги мне, или, лучше, скажу тебе, ты, глава и душа моя, веди меня… Будем искать Царства Небесного и Правды Его – и быть может, спасение детей и наше (как единственная моя молитва) приложится нам! Святые старцы будут нашею опорою, их советы и св. молитвы будут нашим якорем спасения!.. Душа моя! Извини меня, увлекаюсь потребностью души слиться с тобою одною мыслью и желанием. Помолись обо мне Пресвятой Богородице».
В 1851 году и в начале следующего Киреевский работал над обширной статьей «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (была напечатана в первом «Московском сборнике» 1852 года). Это как бы сравнительный анализ русского и общеевропейского («западного») характера. «Учения св. Отцов Православной Церкви перешли в Россию, можно сказать, вместе с первым благовестом христианского колокола. Под их руководством сложился и воспитался коренной русский ум, лежащий в основе русского быта», – пишет Киреевский.
Это исследование написано с удивительной глубиной, непоколебимой прямотой и любовью. Правда о русском народе, высказанная здесь, явилась настолько высокой, что даже для некоторых патриотов и славянофилов оказалась спорной, пусть не во всем, но во многих деталях. У Киреевского в статье – не восторги и похвалы своему народу, а научные – исторические и философские – выкладки, факты. «Русский человек больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого. Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную и общественную. Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегать тяжести внешних нужд».
И вот каков итог размышлений Киреевского: «Христианство проникало в умы западных народов через учение одной римской церкви – в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви Православной; богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности – в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там раздвоение сил разума – здесь стремление к их живой совокупности; там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий – здесь стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточению разума; там искание наружного, мертвого единства – здесь стремление к внутреннему, живому; там церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, – в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты – в древней России молитвенные монастыри, сосредоточившие в себе высшее знание… Там враждебная разграниченность сословий – в древней России их единодушная совокупность при естественной разновидности… Там законность формально-логическая – здесь, выходящая из быта… Там волнение духа партий – здесь незыблемость основного убеждения; там прихоть моды – здесь твердость быта… Там изнеженность мечтательности – здесь здоровая цельность разумных сил; там внутренняя тревожность духа при рассудочной уверенности в своем нравственном совершенстве – у русского глубокая тишина и спокойствие внутреннего самосознания при постоянной недоверчивости к себе и при неограниченной требовательности нравственного усовершения; одним словом, там раздвоение духа, раздвоение мыслей, раздвоение наук, раздвоение государства, раздвоение сословий, раздвоение общества, раздвоение семейных прав и обязанностей, раздвоение нравственного и сердечного состояния: раздвоение всей совокупности и всех отдельных видов бытия человеческого, общественного и частного».
Не уходит Киреевский и от неизбежного вопроса: «Отчего не опередила Россия Европу? Отчего не стала она во главе умственного движения всего человечества, имея столько залогов для правильного и всеобъемлющего развития духа?» Он честно принимает факт совершившейся европеизации многих сторон русского быта. Он не желает просто «возрождать» старое русское и переносить в сегодняшнюю жизнь – это было бы и болезненно, и неестественно. Он призывает интеллигенцию осознать односторонность европейского просвещения. Не давая никаких рецептов, он пишет: «Одного только желаю я: чтобы те начала жизни, которые хранятся в учении Святой Православной Церкви, вполне проникнули в убеждения всех степеней и сословий наших, чтобы эти высшие начала, господствуя над просвещением европейским и не вытесняя его, но, напротив, обнимая его своей полнотою, дали ему высший смысл и последнее развитие, и чтобы та цельность бытия, которую мы замечаем в древней, была навсегда уделом настоящей и будущей нашей Православной России».
