Чудо состоит не в громадности потопа. Чудо в том, что человек был предупрежден об этом и что от гибели спасся не самый сильный, хитрый или сметливый, а самый праведный.
Память о той катастрофе осталась в преданиях практически всех народов. Везде есть сюжеты о "золотом веке", о "мировом древе", о первом грехе против богов (кстати, часто связываемом с недолжным отношением к какому-либо знанию - вспомним греческий миф о Прометее-похитителе) и о потопе. Чрезвычайно близкий к библейскому рассказ о потопе сохранился в вавилонской мифологии. Эта память о событиях времен Адама, хранившаяся у разных народов, постепенно раскрашиваясь разными оттенками и привходящими мотивами. Откровение Моисею лишь расчистило изначальный лик этих преданий, вернуло им их изначальный смысл.
Кроме самих этих преданий, библейскому человечеству от дней потопа и в память о нем остался Завет, который обещает людям, что а) человечество в целом никогда больше не будет уничтожаться водой (и потому Новозаветный Апокалипсис говорит о том, что мир погибнет от огня); b) людям разрешено есть мясо животных и рыб (и, значит, утверждения некоторых современных сект о том, что, дескать, библейская заповедь "не убий" включает в себя запрет на лишение жизни животных, на деле находятся в противоречии с Библией); с) введена заповедь "талиона" - "око за око", "зуб за зуб", что ограничивало инстинкт мести и не допускало пролития человеческой крови за, скажем, кражу имущества.
Кроме того, два символа напоминают людям о Завете Бога и Ноя: в небе - радуга (Быт.9,13), а в живописи - голубь с маслиничною ветвью в клюве как вестник примирения (Быт. 8,11).
Однако от истории с Ноем и его семьей до настоящего времени дошла еще одна весточка. Это - слово "хамство". "Ной начал возделывать землю, и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем. И увидел Хам наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом, и они не видели наготы отца своего" (Быт. 9,20-23).
Чтобы эта сценка была понятнее, стоит вспомнить, что вплоть до позднего Средневековья люди спали нагими, лишь одеялами защищая себя от ночной прохлады. Кроме того, одежда восточных народов была весьма легкой и по сути представляла собой те или иные формы накидки (брюки или шаровары - это изобретение кочевых наездников). Так что случайная обнаженность во время сна (тем более сна нетрезвого) не была проявлением разврата.
Грехом же Хама было не созерцание как таковой наготы. Нет - это был грех против святыни жизни. Для Ветхого Завета характерно чрезвычайно благоговейное отношение к браку, зачатию и деторождению. Некоторые обряды предписывали совместное омовение и, значит, обнаженность людей (даже в Храме). Хам же, видя чресла отца, посмеялся над источником своей собственной жизни. Непочитание отца и матери для библейского восприятия - это не просто нарушение одной из заповедей, не просто неэтичное поведение. Это - надругательство над самой тайной жизни человека, а, значит, в конечном счете, и над подателем всякой жизни - над Богом. Поведение Хама - Богохульно. "Хамство" же есть в той или иной форме поругание святыни, профанация. Хамство не только ругань. Отпрысками Хама показали себя, например, журналисты, которые при начале строительства Храма Христа Спасителя в Москве утверждали, что питание россиян недостаточно разнообразно и изобильно, чтобы можно было позволить строить Храм. Народу, который считает, что Храм можно строить только от избытка, только от сытой жизни, Храм действительно не нужен. Ему нужно только стойло.
Детей Хама - "хамитов" - Бог определил быть в рабстве у более благоговейных сыновей Ноя. И все же история с Хамом была тревожной: едва выйдя из ковчега спасения, люди вновь разделились. Две силы вновь начали действовать в истории человечества. Значит, Богу вновь надо будет защищать Своих детей от вселенского хамства.
В этой перспективе для библейского повествования вполне органичен рассказ о разрушении Вавилонской башни.
Образ Вавилонской башни прочно вошел в нашу речь. "Вавилонским столпотворением" называется бестолковщина, бессмысленная и безрезультатная суета. (Само слово "столпотворение", кстати - церковнославянское словосочетание, означающее "создание башни"). Этим образом люди пользуются уже более трех тысяч лет - со времен Моисея. Время же самого этого события точно определить нельзя - оно теряется на самой грани известной истории человечества. Сама же Библия ко времени Вавилонского столпотворения возводит разделение людей на народы ("языки") и утрату единого языка человечества. Разделение людей на разноговорящие племена - беда это или милость Божия? Свой ответ на этот вопрос и дает этот отрывок из книги Бытия.
Для библейского рассказчика, строители Вавилонской башни "двинулись с востока". Скорее, они двинулись на восток: от Армении, где первоначально поселились потомки Ноя, к Междуречью (в "долину Сеннаар" - Быт. 11,2). Поскольку же для палестинца и Армения, и Междуречье находятся на северо-востоке, книга Бытия говорит о движении "с востока".
Цель их движения в греческом и русском переводах Библии определяется так: "построим башню, высотою до небес,[222] и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли" (Быт. 11,4). Однако масоретский (современный еврейский) текст Библии говорит не "прежде чем", но - "чтобы не". Итак, строительство башни должно было помешать расселению послепотопного человечества по земле.
Судя по всему, сеннаарские строители были объединены вокруг потомков Хама (именно внук Хама Нимрод выступает в предыдущей главе книги Бытия как главный строитель городов и как владыка Вавилона - Быт. 10,10-12).
Поскольку именно потомкам Хама грозило наказание за грех их отца, перспектива "расселения" и ухода с обжитых и плодородных земель в неизвестность и последующее рабство воспринималась ими с тревогой. Чтобы этого избежать - они решили объединить всех людей вокруг себя (и по сути - под своей властью), и для этого предложили начать небывалую стройку.
Низшее грозило лишить будущего высшее. На земле установилось бы "единомыслие зла" (Прем. 10,5) (церковно-славянский перевод: "единомыслие лукавства").
С точки зрения исторической, при осуществлении замысла строителей Вавилонской башни и сохранении единого языка для всего человечества на неопределенное время задержалось бы становление многообразия в мире человеческой культуры: люди еще надолго сохранили бы унифицированный образ речи, а значит, и мысли, и поведения. Это резко бы сузило возможный спектр духовных и иных поисков. На много поколений вперед человеческое общество осталось бы одним и тем же и не могло бы испытывать иных возможностей речи о мире, значит, понимания мира и жизни в мире.
А с духовной точки зрения разрушительность такого хода событий заключалась бы в том, что единство человеческому роду при этом было бы обеспечено за счет самых низших влечений. Человечество закостенело бы в самопоклонении, в отказе от стремления к тому, что выше человека (а лишь стремление к более высокому, чем он сам, и может возвысить человека).
Само по себе единство людей не есть абсолютное благо. Вопрос в том - во имя чего это единство. Абстрактное единство невозможно. Как писал Антуан де Сент-Экзюпери, нельзя быть просто "братьями" - братьями можно быть только "в чем-то"[223]. Что объединяет людей, какие интересы и цели сводят их воедино - вот что определяет суть того или иного "объединения".
Разрушая единство строителей Вавилонской башни, Бог разрушает общество, основанное на тоталитаризме греха. Лучше жить порознь, но в свободе, чем вместе, но в рабствовании греху. Лучше пусть каждый человек и каждый народ сам строит свою судьбу; пусть лучше ошибки одних не ложатся на всех остальных бременем, уничтожающим свободу. (Так, война в Чечне заставила белорусских женщин примириться с распадом СССР - ибо защитила их сыновей от посылки на пылающий Кавказ.).
А строительство Вавилонской башни было именно грехом. Что характерно для объединения сеннаарских каменщиков, так это стремление "сделать себе имя" без Бога.
Как и в случае с грехопадением Адама, хамиты желают "стать как боги" и избирают для этого все тот же путь: путь магического самообожествления. Как и Адаму, строителям вавилонской башни кажется, что чисто техническим усилием, чисто внешним действием ("вкусим" - "построим") можно причаститься Богу и стать подобным Ему. Им кажется, что пространство между человеком и Богом сводится к простому расстоянию, в то время как это поистине качественная пропасть. Им кажется, что это расстояние можно пройти лишь самовольным человеческим усилием, не уповая на встречное движение Бога и Его благодати: без диалога, без принятия Божественной помощи.
