В демонстрации в защиту Учредительного собрания мы с женою, конечно, участвовали; она не помогла. Собрание это было без труда разогнано болыпевицким правительством. Началась скучная беспросветная жизнь под давлением боль- шевицкого деспотизма. Тяжелое несчастие обрушилось в это время на нашу семью. Наша десятилетняя дочь Маруся, ангельский характер которой восхищал всех знавших ее, заболела в октябре 1918 года. Женщина врач, обслуживавшая гимназию, приняла ее болезнь за грипп. На четвертый день мы пригласили доктора Белоголового. Он заметил отек в ее горле и посоветовал пригласить ларинголога. К вечеру нам удалось добиться приезда ларинголога. Взглянув в глубину горла посредством зеркальца, он сказал, что у дочери нашей дифтерит, тяжелая форма этой болезни, называемая круп- пом. Это дифтерит на голосовых связках в глубине горла. Россия в это время была оторвана от всего культурного мира. Сыпной тиф, дифтерит, дизентерия косили множество жизней. Лекарств против этих болезней почти невозможно было достать. Нам удалось добыть антидифтеритную прививку, но было уже поздно, и наша дочь на следующее утро умерла. Пригласили священника отслужить панихиду. Эта служба начинается словами «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Эти слова, выражающие убеждение в том, что все случающееся в нашей жизни, руководимой Провидением, имеет глубокий смысл, производят в такой обстановке потрясающее впечатление.[31]
Священник, приглашенный нами, оказался высоко культурным человеком. Он переводил стихами латинских поэтов и сам писал стихи. Он подарил нам свой «Венец сонетов Бо- жией Матери».
Наша дочь похоронена была на Волковом кладбище в могиле деда ее Владимира Яковлевича Стоюнина, на которой стоит красивый памятник, крест из черного, гранита. Кладбище это дорого русскому человеку тем, что на нем похоронены многие видные деятели русской культуры, например критик Белинский, Тургенев.
В конце февраля 1919 года, когда мы находились на могиле Маруси, у меня было удивительное мистическое восприятие. Был солнечный предвесенний день; на небе были небольшие светлые облака; в сочетании берез с облаками я воспринял отчетливо милую улыбку нашей дочери. Такое переживание легче всего объяснить, как сочетание объективного восприятия берез и облаков на небе с субъективным образом фантазии. Но сторонник органического учения о строении мира может допустить, что умершее лицо способно совершать акты преходящего воплощения в различные отрезки природы и через них вступать в общение с нами. Самый талантливый из моих учеников, Д. В. Болдырев, усвоивший гносеологию интуитивизма, задался целью разработать учение о фантазии, как ведении предметов иного мира. С этою целью он провел лето 1914 г. в Пиринеях, желая пожить вблизи Лурда в той природе, среди которой Бернадетта имела видение Божией Матери. Свои наблюдения Болдырев изложил в статье «Огненная купель» (Русская Мысль, 1915).
В течение года владычества большевиков промышленность была разрушена. Запасы пищевых продуктов, например сушеной воблы, которою прежде питались рабочие, были в Петербурге съедены и начался голод. В больших городах появилось людоедство. В 1933 году в начале насильственной организации колхозов людоедство опять возобновилось, но уже среди крестьян, когда голодали жители самых плодородных провинций России, Малороссии и Северного Кавказа. Голод этот был умышленно организован правительством, чтобы сломить волю крестьян, сопротивлявшихся введению колхозов.
Для отопления Петербурга в окрестных губерниях производились до революции грандиозные заготовки дров; нарубленные поленья должны были сохнуть в течение года. Эта важная отрасль промышленности, как и вся хозяйственная жизнь России, была разрушена, и мы начали мучительно страдать от холода. Вся наша большая семья поместилась в трех смежных комнатах, в которых удавалось поддерживать температуру на уровне 3° С. Работать приходилось сидя в шубе, с шляпою на голове. Почти все деревянные дома и заборы были использованы для отопления. Было время, когда электричество подавалось только на самое короткое время, а вода не поднималась выше третьего этажа. В университете я читал лекции в шубе и шапке, при освещении аудитории свечею, приносимою одной из слушательниц.
На юге России образовалась добровольческая армия против большевиков и началась гражданская война. Когда армия генерала Деникина вошла в Орел и ожидалось наступление ее на Москву, велики были надежды наши на освобождение от большевиков и тем горестнее было разочарование, вызванное катастрофическим отступлением ее. Такое же разочарование испытали мы, когда разъезды армии Юденича появились уже в предместье Петербурга, и тем не менее поход этого генерала закончился неудачею. Надежда на падение болыпевицкого правительства окончательно исчезла, когда армия адмирала Колчака, продвинувшаяся из Сибири до Глазова на Волге, вынуждена была стремительно отступать и была разбита большевиками.
В Перми в армию Колчака вступил Д. В. Болдырев, который был в это время приват–доцентом Пермского университета. Он организовал крестоносные отряды для борьбы с большевиками и, надевея стихарь, проповедовал защиту религии и родины против безбожной и бесчеловечной власти. Между тем в Иркутске в январе 1920 г. образовалось очень левое правительство Политический центр, состоявший главным образом из социалистов–революционеров и меньшевиков. Колчак, отступая из Омска в Иркутск, пользовался поездами железной дороги, находившейся в руках чехословацких легионеров, командиром которых был генерал Syrovy. Этот генерал, в свою очередь, был подчинен начальнику Французской Военной Миссии в Сибири генералу Maurice Janin. Генерал Janin дал право генералу Сыровому поступить с Колчаком по своему усмотрению, и чехословаки выдали Колчака Политическому центру, который передал его большевицкому правительству.{32}
Д. В. Болдырев отправил свою жену и двухлетнего сына во Владивосток, а сам остался с Колчаком. Он был бы расстрелян вместе с Колчаком, если бы не заболел сыпным тифом и умер в тюремном госпитале в Иркутске. О его предсмертной молитве и кончине я сообщил в некрологе, напечатанном в журнале «Мысль» (1921 г., N° 1).
Болыпевицкий террор становился все более жестоким. Моя жена была однажды по делам гимназии Стоюниной в канцелярии начальника учебных заведений. Ожидая приема, она слышала рассказ этого начальника о том, что он накануне вернулся из Тверской губернии, куда ездил руководить «красною неделею». Комиссар, присланный откуда‑либо из центра, призывал к себе начальника уезда и распоряжался, чтобы в течение недели было расстреляно такое‑то число лиц. Кого именно расстрелять, определялось следующим образом, согласно рассказу, слышанному моею женою. Начальник уезда принес комиссару тетрадь со списком имен священников, бывших офицеров, помещиков, фабрикантов, вообще лиц, считавшихся по своему душевному строю неспособными стать строителями коммунизма. Комиссар, перелистывая тетрадь, тыкал пальцами наугад на ту или другую строку; на чье имя случайно попадал палец, тот и подлежал расстрелу.
В той же канцелярии происходил однажды такой разговор.
Кто‑то стал хвалить гимназию Стоюниной, говоря, что в ней воспитание детей индивидуализируется: «Стоюнина, учителя и воспитатели принимают во внимание характер каждой ученицы и каждого ученика; в школе Стоюниной все отношения имеют семейный характер» (мальчики в это время принимались в гимназию, потому что большевики ввели совместное обучение детей обоего пола; теперь они отменили совместное обучение). Начальник учебных заведений, выслушав такие похвалы, сказал: «Семейные отношения в школе это — вредный буржуазный порядок; воспитывать всех учащихся нужно в одном и том же духе».
Приблизительно в 1919 г. Андрей Белый позвонил мне по телефону и предложил прочитать публичную лекцию в основанной им Вольной Философской Академии, которая сокращенно называлась Вольфила. Условлено было, что я прочитаю лекцию на тему «Бог в системе органического миропонимания». По всему Петербургу были расклеены объявления о ней. Она состоялась у «обдисков»; так назывались «обитатели дома искусства». Это был громадный дом, отнятый, кажется, у Елисеева и предоставленный деятелям искусства. Большой зал был полон народа. В первых рядах сидели интеллигенты, жаждавшие услышать лекцию против атеизма; у выхода из зала стаяли матросы и красноармейцы, пришедшие поздно и не нашедшие уже свободных стульев. После лекции состоялись прения. Андрей Белый расхвалил мою лекцию, сказав, что он со мною вполне согласен и начал излагать, в чем состоит это согласие. Он преподнес свое понимание Бога, конечно, в духе пантеизма, следовательно, глубоко искажая смысл моей лекции. После него говорил доктор медицины Шапиро. «Профессор Лосский», сказал он, «излагал туманные мистические учения о Боге. К чему все это? Вопрос решается очень просто: материя есть Бог. В самом деле, подумайте только, какими удивительными свойствами она обладает. Ласточка, например, вьет свое гнездо инстинктивно, не обучаясь этому искусству; своих птенцов она вместе с самцом кормит не жалея своих сил». Слушая это упрощенное решение вопроса о Боге, интеллигенты, сидевшие в первых рядах, не могли удержаться от смеха. Доктор Шапиро обиделся и сказал: «Я много читал лекций в народных университетах, и никто не встречал их смехом».
