Когда вступают в монашество, это не значит, что тем одним страсти уже и истреблены. Нет, страсти остаются, а только человек вступает в такие порядки, при которых страстям нет пищи и поддержки, что и составляет приспособленность монашества к борьбе со страстьми и одолению их.
В монашестве способнее одолевать страсти. Страсти ведь молчат, когда нет предметов, возбуждающих их. Удаляясь от мира, монах удаляется от сих предметов, и страсти, не находя себе пищи, все слабеют и слабеют, пока совсем не замрут. Держи себя, монах, так, чтоб глаз не видел, ухо не слыхало и другие чувства не ощущали ничего худого и нечистого,- и будешь как в безопасной пристани от волнения страстей, которые, не находя себе поддержки, молчать будут. Спрашивали авву Пимена о нечистых помыслах, рождающихся в сердце человеческом, и о суетных пожеланиях. Он отвечал: еда прославится секира без секущаго ею (Пс. 10, 15)? Не подавай руки им - и они ничего не сделают (в "Достопамятных сказаниях…", гл. 15). В монастыре пищи страстям, предметов их, нет, только помыслы о сих предметах остались. Но и помыслы одни могут разжигать страсти, заменяя собою предметы их. Чтоб сего не случалось, авва Пимен и говорит: не давай помыслам руки, не встречай их, как встречают приятелей, подавая им руку, а отбивай их, отвергай, гони. Сиди в обители и борись с помыслами - и избавишься от страстей. Чрез пребывание в обители от предметов страстных отдаляешься, а борясь с помыслами, и мыслей о них иметь не будешь, отчего страсти, не находя себе пищи не только от предметов, удовлетворяющих им, но и от помыслов о них, замрут - только вооружись терпением и храни такой порядок постоянно. Если сундук с платьем, говорит авва Пимен (гл. 20), будет оставлен без попечения, то платье со временем истлеет - так и помыслы, если не будешь исполнять их на самом деле, со временем исчезнут, или как бы истлеют. В другой раз спросили его о том же, и он отвечал: если кто положит в кувшин змия и скорпиона и закроет его, то, конечно, гады со временем издохнут - так и худые помыслы исчезают, если не давать им исхода и терпением томить их (гл. 21).
Вот отчего монашество есть прямой путь к чистоте сердечной. Прямой монах скоро достигает бесстрастия. А что не достигается иными сия цель, это оттого, что не смотрят за помыслами и или без дел сквернятся ими одними, если усидят в келии, или даже не усиживают, а от помыслов переходят к страстным делам. Под руками такое сокровище - чистота сердца,- а они лишаются его. Достойно сие плача и сетования! А все от разленения нашего и ослабления ревности ко спасению. Ослабнет ревность сия - руки опустятся. Тут враг и подойдет, сначала с помыслами, а там чрез них доведет и до дел.
Внимайте же, братие, себе, чтоб ревность не ослабела и душа постоянно была занята одним делом очищения себя от всех нечистот. Надлежит иноку постоянно носить в мыслях то убеждение, что он мертв или что носит мертвеца в себе. Кто мертв, тому как заняться чем-либо? И кто мертвеца имеет, до сторонних ли ему предметов? Так и инок не будет увлекаем и развлекаем ничем, если утвердит себя в сих спасительных помышлениях. Авва Пимен, когда был еще учеником, получил такой урок: поди, сиди в своей келии и положи в сердце своем, что уже год, как ты в могиле. И он строго исполнял сие, так что мысль о смерти срослась с его душою. Отчего, если кто приходил и начинал речи о вещах, чуждых дела духовной жизни, он ничего не отвечал, и когда спрашивали: почему ничего не отвечаешь? - он говорил: что же мне делать? Я мертв, а мертвый не говорит. Монаху так помышлять и легко бы, ибо вся одежда его знаменует гроб и окутание мертвого (гл. 3).
С другой стороны, почитание себя мертвым развивает дух сокрушения и умиления - корень и плод покаяния и слез. Чтоб еще более раздражить сей дух умиления и плача, советуют представлять себя домом, в котором есть мертвец. Как в таком доме все в сетовании и дела им нет ни до чего, что делается вне и вокруг, так и человек, воображающий, что носит в себе мертвеца, ни о чем стороннем заботиться не будет. Приведу опять слова Пимена; увидел он женщину, которая сидела на могиле и горько плакала, и сказал: если б явились здесь все удовольствия мира, не привлекли бы ее внимания. Так монах должен плакать. В другой раз, увидев также женщину на могиле в слезах и узнав, что она плачет оттого, что у ней умерли муж, сын и брат, он сказал спутнику своему: уверяю тебя, если человек не умертвит всех вожделений плоти и не будет так плакать, не может быть монахом. Вся душа и жизнь этой женщины погрузилась в скорбь (гл. 72). Так надо и монаху. Тогда ему ни до чего не будет дела, не только до страстного или житейского, но даже до потребностей самых необходимых. Где будет тогда место страстям и страстным помыслам? Что особенно отгоняет помыслы и страсти в сем расположении, так это теплота и горение духа. Кто плачет, у того - более или менее - горит сердце. Горя же чистым пламенем сокрушения и умиления, оно отгоняет все нечистое. Авва Пимен так говорит о сем: когда горшок снизу подогревается огнем, то ни муха, ни иное какое пресмыкающееся не может прикоснуться к нему. То же бывает и с монахом. Когда он пребывает в горячем расположении духа, враг не может прикоснуться и даже приблизиться к нему (гл. 111).
Вот видите, братие, какой простой путь к очищению страстей предлагается нам. Горение духа, плач и сокрушение, борьба с помыслами и удаление от страстных предметов! Монахам легче успеть в сем. Но и миряне не должны думать, что им позволительно поблажать страстям и помыслам страстным. Нет, страсти - сатанинское в нас семя. Им поблажать - значит с сатаною брататься. Но кое же согласие Христови с велиаром? Еще никто на свете не ухитрился работать Богу и мамоне вместе. И не думайте о сей хитрости, а лучше в простоте веры, сознав нечистоту страстей, вступайте с ними в борьбу и побеждайте их, чтоб чрез то взойти к чистоте, а затем сподобиться награды, обещанной чистым и победителям страстей: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). Побеждающему, говорит Господь в Апокалипсисе, дам сести со Мною на престоле Моем, якоже и Аз победих и седох со Отцем Моим на престоле Его (Апок. 3, 21). Аминь.
27 августа 1864 г.,
в четверток 11-й недели по Пятидесятнице,
в Муромском Благовещенском
мужском монастыре
20 Обитель в городе - открытая борьба с страстьми и похотьми мира пред лицом мира
Понуждаюсь и вам, отцы и братие, сказать посильное слово, да некий плод имею и в вас, как в других. И что скажу вам? Смотря на положение вашей обители пред лицом мира, не знаю, что видеть в устроителях сей обители - особенную ли мудрость или крайнюю недальновидность - и в вас, вступающих в сию обитель,- особенное ли мужество или крайнюю слабость?! Припомните слово одного мудрого старца об искушениях. К кому искушение близко, говорит он, тот подобен стоящему на краю пропасти, и один легкий толчок может низринуть его в бездну. А кто далеко от искушения, тот подобен находящемуся далеко от пропасти. Врагу надобно сначала привлечь его к сей пропасти, чтоб потом столкнуть в нее. Но пока он будет влечь его, брат придет в себя, опомнится и прогонит искусителя.
Устроив обитель так близко к миру, основатели ее поставили иночествующих в положение тех, к коим близко искушение, кои стоят на краю пропасти. Враг во всякое время может столкнуть в нее всякого из вас. Но если так, то, значит, они учредили обитель иночествующих для уничтожения иноков, ибо инок, впадший в искушение и остающийся в нем, уже не инок. И точно, если б нельзя было найти какой благовидной мысли к учреждению обители пред лицом мира, нечем было б и оправдать учредителей ее. Но мне вот что приходит на мысль. Кто заводит, например, училище, хочет, конечно, чтоб учащиеся выучивались в нем как можно скорее. Не подобное ли сему желание заставило дать такое место и обители вашей?! Ведь на деле так бывает, что выучиваются, например, ходить, ходя; выучиваются плавать, плавая; выучиваются читать, читая. Так и иночествованию, или жизни подвижнической, выучиться иначе нельзя, как подвизаясь, вступая в подвиг, борясь со страстьми и похотьми. Страсти и похоти молчат большею частию, когда нет возбудителя их,- а когда есть возбуждение, они восстают и чрез сие тем, кои поставили себе правилом бороться с ними, дают повод к брани, вступая в которую и борясь, они научаются бороться, воинствовать духовно, подвизаться или иночествовать как должно. Вот эта благая мысль, вероятно, и лежала в основании обители вашей. Хотели, чтоб мир, пред глазами вашими находясь, держал вас постоянно в состоянии искушаемых и чрез то давал повод к брани; вводя же в брань со страстьми и похотьми, научал сей брани, скорее делал вас опытными борцами и тем отнимал опасность со стороны близости искушений.
Так ли это было или нет, всяко вам, иночествующим здесь, сие именно надобно иметь в виду. Такому легкому подлежа искушению со стороны мира, не поддавайтесь миру, а побеждайте его и посрамляйте покушения его на вас равнодушием или даже отвращением к его прелестям. Близость искушения призывает и обязывает к мужеству в борьбе и никак не может послужить оправданием тому, кто бы чрез послабление себе поддался увлечению искушений. Как бы ни было сильно искушение, вы обязаны победить его и посрамить. И если падете, сила искушения не послужит вам в оправдание. Характер иночества неизменен, в каком бы положении ни была обитель,- чистота и ради нее борьба и подвиг; и, вступая в обитель, qто надо иметь в мысли, а не послабление. Кто вступает сюда в надежде встречаться чаще с мирскими искушениями, тот на первом шагу уже не инок, а далее - что и говорить? По-мирски хочешь жить - не выходи из мира; а как скоро оставил мир - не ворочайся в него не только делом, но и желанием, и мыслями. Обитель, стоя пред миром, не обязывает мира иночествовать; и мир, стоя пред обителию, не обязывает живущих в ней подчиняться требованиям своим. Там и здесь - все дело свободы.
