Максуд поначалу стал отпираться и божиться, что всё это коварный навет. Но, услышав от достойных старцев те самые слова, что выкрикивал он, сидя в чулане, Максуд сознался во всём.
«Благочестивые старцы, я мусульманин, – сказал он, – и живу в этом монастыре лишь для того, чтобы удовлетворять своё пристрастие к вину, которое нам, мусульманам, запрещено. Моё настоящее имя – Максуд, и я не крещён. Теперь, великодушные отцы, когда вы всё знаете, дайте мне уйти, и больше вы меня здесь не увидите».
«Уйти?! – возмутились старцы. – За те богохульства, за то надругательство над нашей верой и Святыми Тайнами – уйти? Собор решил: ты будешь сброшен с высокого утёса в море. Если Бог захочет сохранить тебе жизнь, Он сделает это Сам. Наш приговор будет приведён в исполнение немедленно».
«Подождите! – воскликнул Максуд. – Отец игумен, благочестивые старцы, дозвольте мне сказать, прежде чем вы бросите меня в бурные волны Эгейского моря!»
Игумен ударил жезлом об пол. «Говори, только быстрей. И не думай, что тебе удастся уйти от расплаты».
Максуд встал на колени. «У нас, мусульман, есть обычай, который мы храним с незапамятных времен. Если иноверец, какие бы преступления он ни совершил, захочет принять ислам, ему все прощается. Не оставите ли вы мне жизнь, если я захочу креститься во отпущение грехов?»
Старцы возроптали: «Ты два года жил в нашем монастыре и не выказывал желания крестится, а сейчас, перед лицом неизбежной смерти, ты извиваешься, как змей». – «Но как я мог пожелать креститься, если с самого начала выдавал себя за христианина, чтобы сохранить себе жизнь?»
«Твоё крещение будет искренним только тогда, – ответили ему старцы, – когда ты примешь его, зная, что всё равно будешь сброшен с утёса».
Раз Аллах не разрешает ему пить вино, подумал Максуд, и не спасает от гнева монахов, хотя он только что восхвалял его, то, может быть, и правда хотя бы отсрочить время казни, приняв крещение. И он согласился.
Игумен приказал отвести Максуда обратно в чулан и, выслушав мнения старцев, в большинстве своём не желавших крестить богохульника, взял слово:
– Дорогие мои братья! Я поставлен Богом пасти вверенное мне стадо, и на Страшном Суде буду держать ответ за каждую душу, которую ко мне привел Христос. Что же мне сказать по поводу желания этого неверного принять святое крещение? Осознал ли он догматы? Нет! Чего же он ждёт от Христа? Он знает лишь, что Христос может подарить ему шанс ещё пожить на этом свете и попить вина в монастырях. И он отрекается от Аллаха, потому что не ждёт от него ни того, ни другого. Если у него такая мера познания истины, которая всем нам кажется низкой, подлой и ничтожной, что ж, – значит, так он понимает Христа. Но ведь он ждёт от Него жизни и радости! Можем ли мы отказать ему в крещении? Моё мнение – конечно, нет. Ведь святое крещение подобно семени, которое может вырасти в прекрасное дерево, с которого все мы сможем срывать сочные плоды. Христос даёт ему шанс на покаяние, и если неверный им не воспользуется, это будет всецело его вина. Но мы не можем лишать Максуда этого шанса.
Старцы, нахмурившись, выслушали своего игумена, и слово взял самый влиятельный из них.
– Отец наш игумен, у нас не было с тобой принципиальных разногласий до этого момента. По нашему соборному мнению, этот Максуд – есть второй Иуда. То, с какой легкостью он хулил Пресвятые тайны, говорит о том, что он законченный мерзавец. Таких христопродавцев, мы, согласно закону, сбрасываем с утёса. Но ты с нами не согласен, и мы готовы поддержать твоё решение, но при одном условии. Если новый подопечный не исправится, ты будешь изгнан из монастыря вместе с ним как пособник богохульника.
Игумен согласился.
Максуд был крещён с именем Савва, что по-сарацински значит «вино». Он отрёкся от веры своих предков, был омыт баней пакибытия и получил новый нательный крест.
Игумен повелел вести его, как приговорённого к смерти, к утёсу. Савва, не выдав своего страха, стойко выдержал это испытание, и тогда вместо казни его подвергли публичному бичеванию во время крестного хода. Савва дал торжественный обет на Евангелие – не пить вина до конца дней своих, и был принят обратно в число монастырских братьев.
Через два дня обет этот Савва нарушил и был с позором изгнан из монастыря.
Вместе с ним монастырь покинул и игумен.
– Прости меня, отче! – искренне просил Савва прощения у игумена. – Ты руководил таким большим монастырём и лишился всего ради меня.
– Что ты, Савва! – удивился игумен. – Тобою я приобрёл Царство Небесное.
Игумен благословил Савву и ушёл к пустынножителям, ну а крещёный араб стал искать себе новое пристанище, где он мог бы и дальше пить вино.
Но по всему Афону уже пронеслась весть о подлом пьянице-арабе, который принял крещение, только чтобы избежать законной смерти, и о том, что из-за него пострадал благочестивый пресвитер. Савве стало небезопасно находиться на Святой горе, потому что некоторые монахи хотели убить его, и он решил покинуть Афон.
И вот, идя горной тропой и обдумывая, как бы ему, не привлекая внимания, скрыться со Святой горы, он вдруг упал и подвернул ногу. Идти он не мог, и тогда от беспомощности и переполнившей его скорби Савва заплакал.
Вдруг рядом с ним раздался женский голос:
– Здравствуй, Савва.
Араб поднял заплаканные глаза и с изумлением увидел женщину, которая лучилась добротой и благодатью.
– Кто ты, световидная жена? – удивленно спросил араб.
– Я Марьям. Я услышала твой плач и хочу помочь тебе.
– Чем же Ты сможешь мне помочь, великая Марьям? – Слёзы, не переставая, текли по щекам пьяницы.
– Я хочу, чтобы ты поработал на Меня, и если ты согласишься на эту работу, то через семь лет ты получишь место, где тебя будут уважать и где у тебя в любое время будет доступ к вину. Сколько тебе сейчас лет?
– Двадцать пять, о Марьям! – ответил Савва.
– Значит, в тридцать три года ты и получишь это место. Согласен?
– Разве у меня есть выбор? – вздохнул Савва.
– Выбор есть всегда, – отвечала Пречистая.
И Савва согласился на эту работу…
Следующие семь лет Савва каждый день садился при дороге в лавру и начинал просить прощения у всех проходящих мимо за то, что он богохульник и винопийца. Ночевал он на улице, питался отбросами и одевался в лохмотья. Это и было работой, на которую он согласился. Божья Матерь обещала ему, что в эти семь лет его никто не тронет, он не умрёт от болезней – и единственное и, пожалуй, самое трудное условие, которое Савва должен был соблюсти, чтобы получить обещанную награду: он не должен был выпить ни капли вина.
Первые время он ещё помнил о том, каково будет вознаграждение за эту тяжёлую и, как сперва казалось, непосильную для него работу, но с годами он так свыкся со своим положением, что совсем забыл о своём уговоре с Божьей Матерью. Так прошло семь лет, и за это время Савва ни разу не притронулся к вину.
Тем временем Божья Матерь явилась во сне архиепископу Солунскому и повелела ему рукоположить в пресвитера бродягу-араба, который просит у всех прощения по дороге в лавру святого Афанасия. Архиепископ знал этого Савву, знал его историю, и повеление Божьей Матери смутило архиерея, но, побоявшись нарушить волю Пресвятой, владыка всё же прибыл на Афон и там, неожиданно для всех, поставил Савву в пресвитеры, определив его в саму Великую лавру.
…Савва стоял в алтаре в пресвитерских одеждах и плакал от переполнявшего его сердце умиления, и тут ему снова явилась Матерь Божья. Она сказала:
– Что ж, отец Савва, ты достойно выдержал испытание и Я, как и обещала, даю тебе это место – здесь тебя будут почитать и вина в алтаре всегда в достатке…
Отец Савва стал достойным и благоговейным пресвитером, сторонником частого причащения, а по его честной кончине, когда доставали его останки, то, как говорят свидетели, его глава воскового цвета заблагоухала, как лучшее святогорское вино, которое идёт на причастие!
Тут отец Анфим закончил своё повествование и хитро улыбнулся.
– Знаешь, что сказал мне старец после того, как рассказал эту историю?
– Нет.
– Он сказал, что приступить к разговору о промысле Божьем мы сможем только после того, как я пойму, обманул ли Максуда тот хитрый дервиш, обещавший показать ему рай за несколько динаров, или нет. А ты как думаешь?
В давние времена, когда Афон ещё не был признанным центром православия – монашеской республикой, хотя на полуострове уже было немало монастырей и благочестивых монахов, жил на этой земле один юродивый, который мог исцелять любую болезнь. Он сам решал, кого надлежит исцелить, а кому оставить болезнь как христианский крест, впрочем, как мы понимаем, решал, разумеется, не он, а Дух Божий, Который обитал в его чистом сердце.
Из-за этого дара со всех концов Византийской империи к нему стекались толпы людей, желавших «лишь коснуться одежд его, чтобы исцелиться». Он тяготился своей славой и стремился к бесславию. Юродивого огорчало, что до конца своих дней ему придётся носить это бремя, а после смерти его и вовсе прославят как великого чудотворца. Он долго и слёзно просил Бога избавить от этого бремени, затруднявшего его поиски Царства Божия, которое «внутрь вас есть».
