Ученик. Понятно.
Учитель. И то понимаешь, каким образом эта правильность является причиной всех других истин и правильностей, а ее причиной ничто не является?
Ученик. Понимаю и то замечаю, что среди других некоторые суть только действия (effecta), некоторые же — причины и действия; так, истина, которая находится в существовании (existentia) вещей, есть действие высшей истины и сама в свою очередь является причиной истины представления (quae cogitationis est) и той, которая есть в предложении (propositione), а эти две истины не суть причины никакой истины.
Учитель. Хорошо разбираешь: потому уже можешь понять, как я доказал в моем «Монологионе»[31], что высшая истина не имеет ни начала, ни конца, на примере истины речи. Ведь когда я говорил: «Когда не было истинно, что нечто было будушим», я не хотел сказать, что сама эта речь, утверждающая нечто как будущее, не имеет начала или что (утверждаемая ею) истина есть Бог, а то, что немыслимо такое время, когда, если бы была такая речь, истина в ней отсутствовала бы. Так что поскольку немыслимо (время), когда эта истина не могла бы существовать, если бы существовала речь, в которой она могла бы быть, то нужно понимать так, что не имела начала та истина, которая является первой причиной данной истины. Ведь истина высказывающей речи не могла бы существовать всегда, если бы не существовала всегда ее причина, — что нечто является будущим, если только в самом деле (repisa) нечто не является будущим; а ничто не является будущим, если оно не есть в высшей истине. Это же следует понимать и о той речи, которая говорит, что «нечто является прошедшим». Ведь если истина этой речи, когда она была высказана (si facta fuerint), не может отсутствовать ни в каком смысле, то необходимо, чтобы у той истины, которая есть ее высшая причина, нельзя было помыслить никакого конца. Поэтому-то ведь поистине и называется нечто прошедшим, что это так на самом деле; и является прошедшим нечто потому, что это так в высшей истине. Поэтому если никогда не могло не быть истинным то, что нечто будет, и никогда не сможет быть неистинным то, что нечто было, — невозможно, чтобы было начало у высшей истины или что будет у нее конец.
Ученик. Не вижу ничего, что можно было бы возразить твоему рассуждению.
Глава XI
Об определении истины
Учитель. Вернемся к разысканию истины, которое мы начали.
Ученик. Все это относится к разысканию истины; однако, возвращайся куда тебе угодно.
Учитель. Итак, скажи мне, кажется ли тебе, что есть какая-либо иная правильность, кроме тех, которые мы наблюдали.
Ученик. Нет другой, кроме этих, — разве что та, которая находится в телесных вещах, как, например, прямизна (rectitudo) палки — этим она весьма чужда.
Учитель. Чем же, по-твоему, она отличается от этих?
Ученик. Тем, что ее можно познать телесным зрением; те же постигаются созерцанием рассудка (contemplatio rationis).
Учитель. Разве же эта правильность тел не мыслится и не познается, помимо низших чувств, также и рассудком? Например, если возникнет сомнение в том, является ли прямой линия отсутствующего тела, и можно показать[32], что она ни в какой части не изгибается, то не рассудком ли улавливается, что она необходимо должна быть прямой?
Ученик. Пожалуй. Ноэта (правильность), которая таким образом постигается рассудком, так же ощущается и зрением в подлежащем (in subiecto)[33]; те же никаким другим способом, кроме как только сознанием (sola mente), не могут быть восприняты (percipi possunt).
Учитель. Итак, мы можем, если только я не ошибаюсь, определить, что истина есть правильность, воспринимаемая одним лишь сознанием (rectitudo sola mente perceptibilis).
Ученик. Не вижу в этом суждении никакой ошибки. Это определение истины содержит как раз ни больше, ни меньше, чем надлежит, так как «правильность» отделяет ее от всякой вещи, которая не называется правильностью, а «воспринимаемая только сознанием» отделяет ее от правильности, воспринимаемой зрением.
Глава XII
Об определении справедливости
Но поскольку ты научил меня, что всякая истина есть правильность, а правильность мне представляется тем же самым, что справедливость (iustitia)[34], научи меня также и тому, что я должен понимать под справедливостью. Мне-то представляется, что все, что значит «быть правильным», есть также и «быть справедливым»; и обратно, все, что значит «быть справедливым», есть также и «быть правильным». Справедливым ведь и правильным кажется быть огню горячим и каждому человеку уважать того, кто его уважает. Ведь если нечто является должным, оно является справедливым и правильным; и ничто другое не существует справедливо и правильно, кроме того, что является должным; я думаю, не может быть справедливость ничем другим, кроме правильности. И в высшей и простой природе, хотя и не потому она правильна и справедлива, что должна что-либо, все же, без сомнения, правильность и справедливость — одно и то же.
Учитель. Значит, у тебя есть уже определение справедливости, если справедливость есть не что иное, как правильность. И поскольку мы говорим о правильности, воспринимаемой только умом, то взаимно определяются по отношению друг к другу истина, и правильность, и справедливость: так что кто знает одну из них и не знает других, через известную (из них) может достигнуть знания неизвестных; более того, что знающий одну не может не знать других.
Ученик. Что же? Разве мы называем камень справедливым за то, что он делает то, что должно, когда с высоты стремится вниз, — между тем как человека, который делает должное, мы называем справедливым?
Учитель. Обычно за такого рода справедливость мы ничто не называем справедливым.
Ученик. Почему же тогда человек является более справедливым, чем камень, если каждый из них действует справедливо (iuste facit)?
Учитель. Ты сам разве не думаешь, что действие человека (facere hominis) имеет некое отличие от действия камня?
Ученик. Знаю, что человек действует свободно (sponte), а камень по природе (naturaliter) и несвободно.
Учитель. Потому камень не называется справедливым, что несправедлив тот, кто делает должное, не желая того, что делает.
Ученик. Значит, мы станем называть справедливой лошадь, когда она хочет пастись, потому что она охотно делает то, что должно?
Учитель. Я не сказал, что справедлив тот, кто делает с желанием (volens) то, что должно; но сказал, что несправедлив тот, кто не делает с охотой того, что должно.
Ученик. Скажи тогда, кто же справедлив?
Учитель. Я вижу, ты ищешь определения той справедливости, которая заслуживала бы похвалы, тогда как противоположное ей, т. е. несправедливость, заслуживало бы порицания.
Ученик. Этого ищу.
Учитель. Конечно же, такой справедливости нет ни в какой природе, которая не признает (agnoscit)правильности. Все же, что не хочет правильности, хотя бы и сохраняло ее, не заслуживает похвалы за то, что сохраняет правильность; хотеть же ее не может тот, кто не знает ее.
Ученик. Истинно так.
Учитель. Итак, правильность, которая сохраняющему ее доставляет похвалу, есть только в разумной природе, которая одна лишь воспринимает правильность, о которой мы говорим.
Ученик. Так следует.
Учитель. Итак, поскольку всякая справедливость есть правильность, то ни в чем, кроме разумных существ (nisi in rationalibus), ни в малейшей степени нет такой справедливости, которая делает сохраняющего ее достойным похвалы.
Ученик. Иначе быть не может.
Учитель. Где же, по-твоему, эта справедливость в человеке — он, ведь, разумное существо?
Ученик. Она только и может быть либо в воле (voluntate), либо в знании (scientia), либо в действии (opere).
Учитель. Что же, если некто правильно понимает или правильно действует, а не волит при этом правильно, — похвалит ли его кто-нибудь за справедливость?
Ученик. Нет.
Учитель. Значит, эта справедливость не есть правильность знания или правильность действия (actionis), но есть правильность воли.
Ученик. Или это, или ничто.
Учитель. Как тебе кажется, достаточно ли определена справедливость, которой мы ищем?
Ученик. Рассмотри сам.
Учитель. О каждом ли, кто хочет того, что должно, ты думаешь, что он правильно волит и имеет правильность воли?
Ученик. Если кто-то неосознанно хочет того, что должно, — как тот, кто хочет запереть дверь перед тем, кто хочет в доме убить другого, хотя сам при этом не знает о намерении убийцы, то он — имеет ли, или не имеет какой-либо правильности воли — однако не имеет той, которую мы ищем.
