Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы, Иаков и Иоанн, и сказали: Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим. Он сказал им: что хотите, чтобы Я сделал вам? Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе Твоей. Но Иисус сказал им: не знаете, чего просите. Можете ли пить ЧАШУ, которую Я пью, и креститься крещением, которым Я крещусь? Они отвечали: можем. Иисус же сказал им: чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься (Мк. 10:35–39).
Иисус отошел от учеников на вержение камня, и преклонив колена, молился, говоря: Отче! о если бы Ты благоволил пронести ЧАШУ сию мимо Меня!.. и находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю (Лк. 22:41–44).
Что есть в существе своем сия ЧАША Христова? Глубина сей тайны скрывается от нас. В нашей попытке следовать Христу путем хранения Его заповедей — мы неизбежно и непрестанно пьем некую чашу, но того, о чем мыслил и что переживал Христос в «тот час», мы не постигаем в полноте. Однако нечто аналогичное непременно совершается и с нами, как и Он Сам сказал: Чашу, которую Я пью, будете пить (Мк. 10:39). Таинственна ЧАША Христа, но и наша чаша скрыта от чуждых глаз.
И если мы только в этой жизни надеемся на Христа, ТО МЫ НЕСЧАСТНЕЕ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ, — сказал Павел (1 Кор. 15:19). Да, это именно так и есть. Но в чем же является необъяснимым сие благословенное НЕСЧАСТИЕ для не последовавших за Христом? В том, что вообще все реакции Духа Христова на все, совершающееся вокруг нас, — глубоко различны, часто диаметрально противоположны духу детей мира сего. Вот пример: Иуда вышел из Сионской Горницы, чтобы предать Господа на распятие, и в тот момент раскрылись уста Его, и Он сказал: Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем (Ин. 13:31). И так на каждом шагу в Евангелии мы усматриваем, что Господь жил в ином плане Бытия; там, где все преломления проходят чрез призму иного рода. И кто хочет знать о сей тайне хотя бы отчасти, тот должен взять на рамена свои крест свой и всецело предаться в волю Отца Небесного. Нет иного пути. И нет еще конца конфликту между Христом и миром сим.
Глубока моя любовь и благодарность к Церкви, в недрах которой открывалось мне Божество Иисуса Христа и образ явленного Им человечества. Сей «образ» видим мы в жизни отдельных людей, как и в нас самих, — умаленным; полная реализация его, образа, принадлежит будущему веку, но и нечастые в истории приближения к нему вызывают восторг в душе. Нормально христианину жаждать уподобиться Господу: обнять мир любовью, как Он обнимает его; подобно Ему не иметь врагов, т. е. быть свободным от ада ненависти к кому бы то ни было, согласно Его, Христа, заповеди: А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас; да будете сынами Отца Небесного (Мф. 5:44–45). Но никто из сынов Адама не может жить так своею силою. Сие возможно не иначе, как если Дух Святой наполнит сердце человека присущей Ему вечностью. Без Него мы не можем сохранить заповеди Божией (ср.: Ин. 15:5).
Да, жажда уподобиться Господу естественна христианину. Однако тесны врата и узок путь, ведущие в сию божественную жизнь (ср.: Мф. 7:14). Змея, чтобы сбросить с себя ставшую ненужною шкуру, проходит через узкие щели; так и всякий человек, чтобы спастись, должен пройти через весьма «тесные врата», чтобы совлечься «кожаных одежд», приобретенных в падении нашем (ср.: Быт. 3:21).
Тот, Кто сказал: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6), дал нам такие заповеди: Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14:26–27, 33; ср.: Мф. 16:24–25). Из этих слов видим, «КТО есть сей» (Мф. 21:10). Если бы Христос в Своем ИПОСТАСНОМ бытии не был единосущным Отцу и Святому Духу Богом, явившимся в плоти нашей, а только подобным нам тварным существом, то онтологически не могли бы Ему прийти такие идеи. Если бы Иисус Христос не был Богом по существу своему, то достаточно было бы сей заповеди, чтобы и все прочее содержание Евангелия стало бы неприемлемым. Два тысячелетия опыта Церкви неизменно подтверждают «великую благочестия Тайну»: Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе (1 Тим. 3:16). Воспринятый верою как безначальный Господь, Христос становится для нас Светом вечности, и слова Его открывают нам недомысленные глубины Бытия Божьего.
По неведомому для меня Промыслу я был допущен к ногам избранника Бога Вышнего — Силуана. Наблюдая его подвиг, благоговейно слушая его наставления, и я, ничтожнейший из людей, смог отчасти узреть тайну пути ко спасению. На конце дней моих я дерзаю поведать о том, что ревниво скрывал прежде. Я говорю здесь в тех пределах и о тех формах, в которых мне было дано жить Бога.
На других страницах пишу я о моем страшном преткновении: о самовольном и гордом удалении от Откровения, данного нам во Христе. Но Отец, да будет Имя Его благословенно во все века, явил мне Сына Своего во Свете незаходимом, и тем дал мне восчувствовать мой грех с такою силою, что я десятилетиями рыдал, припадая к земле лицом в моем отчаянии от моего безобразия. Мой акт отхода от Бога предстал мне в своей инфернальной мерзости, и я ощутил острый стыд за себя; я стал отвратительным для себя самого; я презирал себя, и мое презрение нашло себе сродного спутника: ненависть. Я не скажу, что я ненавидел отца моего или мать и прочих сродников или друзей. Мне доставало ненависти к самому себе, а о других я как‑то и не думал. Моя тоска по Богу причиняла мне великую боль, настолько, что я забывал о всем остальном, пребывая наедине с Ним. Не знаю я, простил ли мне Господь вполне мой грех, но сам я не могу простить себе того, что сделал. Чрез мою личную трагедию — я жил трагедию Праотца Адама в его вековом потомстве: в сменяющихся поколениях насельников земли. Этим каналом приходила ко мне молитва за весь мир.
Я жил спонтанно, без анализа моих переживаний. Мне было не свойственно подсматривать за собою. Я просто отдавался нашедшей на меня Божией силе. Но я не смел подумать, что Он Сам творит во мне молитву: я переживал сию силу как мою собственную. И лишь когда отошел от меня огонь покаяния, тогда я уразумел, что Христос давал мне благословение приближаться к Нему.
Только Сам Дародатель Бог доподлинно знает, в какой мере Он изливал на меня радость познавать Его любовь. Благодаря старцу Силуану и мои духовные очи раскрылись, чтобы увидеть, что заповедь Христа возлюбить Его до ненависти к себе — есть Откровение о законе Божественной Любви: той, которою Сам он возлюбил нас.
Если бы заповеди возлюбить Бога всем существом нашим и ближнего, как самого себя, — исходили от какого бы то ни было пророка, человека по тварной природе своей, то в них не было бы смысла, нами искомого. Но мы приняли сие от Бога пред нами. Хранить их мы можем не иначе, как «совлекшись ветхого человека» и «облекшись в нового» (ср.: Кол. 3:9–10; Еф. 4:24): Христа, с небес сшедшего (ср.: 1 Кор. 15:47).
Когда мы живем в духе евангельских предписаний, тогда мы уже обожены, потому что безначальная жизнь пронизывает нас. Нам заповедано — любить. Любовь же соединяет в бытии. Полнота любви приводит к тому, что мы любим до забвения о самих себе. «До забвения», то есть до ненависти к себе.
Содержание жизни напряженно молящегося человека — подобно безбрежному океану живой воды. Наш дух непрестанно обогащается, но не столько количеством новых слов или понятий, сколько углублением уже пережитых–стяжённых опытов. На предыдущих страницах я пытаюсь привести некоторые примеры тонкой и в то же время глубокой аскетической брани с убивающими нас страстями. Годами и даже десятилетиями длящиеся многие смены состояний страдания или утешения, свыше сходящего, воспитывают все же наш дух, делая его более способным к новым формам мышления и восприятия бытия вообще: ум привыкает безвидно мыслить весь мир, сердце же — молитвенно, с любовной болью носить в себе сей мир в его совокупности. В подобном акте духовного синтеза пребывает зрелая молитва христианина, предстоящего Богу всем умом, всем сердцем (ср.: Лк. 10:27) в их слиянии воедино. Бессильный выражать словом все, что он носит в себе, подвижник нередко молится без слов, но опять‑таки в глобальном разумении всего познанного им, или в полном погружении в Боге до забвения о земле. В беспорядочном внешне описании процессов жизни человеческого духа — речь идет о постепенном переходе из индивидуальной формы бывания в ипостасно–персональный образ бытия в Боге вечном. Систематизированное, аналитическое очертание восхода к сей жизни — дать невозможно. Не находим мы сего и в творениях святых великих отцов нашей Церкви. Схоластическая систематизация материала возможна до некоторой степени в концептуальных богословских трудах, но никак и никогда в живых словах о подлинной жизни нашего духа.
