Преосвященный Стефан нарек новопостригаемому имя священномученика Игнатия Богоносца, как бы оценивая перенесенные юным иноком страдания, а также провидя его особый тернистый путь[39]. Память священномученика Игнатия Богоносца совершается Православной Церковью 20 декабря и 29 января. Преосвященный Игнатий праздновал день своего Ангела сначала в первый, а потом во второй день. Время после пострига монах Игнатий проводил при архиерейском доме и скоро (4 июля) был возведен Владыкой в сан иеродиакона, а потом (25 июля) сподобился и благодати священства.
О переживаниях этих святых для преосвященного Игнатия дней свидетельствуют его письма. «Свершилось! — пишет он своему другу П. П. Яковлеву.— Я пострижен и посвящен во иеромонаха. Когда меня постригали:— казалось мне, что я умер; когда посвятили,— казалось — воскрес. Живу какою-то новою жизнью; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний, ощущаю, что получаю более, нежели сколько бы мне пожелать. <...> Сказываю всем о себе... я счастлив!»[40].
Вокруг новопоставленного иеромонаха, вследствие необычности всего его поприща и пострига, развивалась большая молва, рос интерес к его личности, что, естественно, мешало устроению его духа. Он просился обратно в Дионисиев-Глушицкий монастырь, но владыка Стефан удерживал его желание, так как готовил его к ответственной деятельности. В январе 1832 года, когда иеромонаху Игнатию еще не исполнилось и 25-ти лет, преосвященный Стефан назначил его настоятелем в Пельшемский Лопотов монастырь, дав ему звание строителя. Должен был начаться новый период жизни и деятельности подвижника Божия. Все, приобретенное им в светских науках и в знании о законах внутренней жизни иноков, должно было послужить теперь воссозиданию обители в должности ее настоятеля.
Лопотовым монастырем иеромонах Игнатий управлял свыше двух лет, восстанавливая его внешне и внутренне. Сам в это время помещался в ветхой сторожке у Святых врат, нес великие труды, но радовался душою, как это явствует из его писем того времени к друзьям. Сюда же вернулся из Псковской губернии и друг строителя Игнатия Михаил Чихачев, которого настоятель со временем постриг в рясофор, продолжая, таким образом, оставаться его духовным отцом и руководителем.
Состояние монастырей молодой строитель знал по опыту, а потому восстанавливал все постепенно, относясь к братии, по слову отца игумена Марка, «с отеческой строгостью и с материнской любовью»[41]. Административные способности он унаследовал от отца, а знания его как инженера помогали ему в созидании построек монастыря, пришедшего в полный упадок. Владыка Стефан, утешаясь деятельностью настоятеля, довольно скоро возвел иеромонаха Игнатия в сан игумена.
Находясь сравнительно недалеко от родного дома, игумен Игнатий имел возможность посещать Покровское и общаться со своей матерью, которая была серьезно больна. Она скончалась летом 1832 года, примирясь с сыном и обретши в нем непостыдное упование. Сын-иеромонах сам совершил ее отпевание.
Вместе с тем здоровье настоятеля не выдерживало сырого и болотистого климата монастыря со множеством испарений, почему верный друг Чихачев решил хлопотать о переводе игумена Игнатия в иные климатические условия. Поездка Чихачева в Петербург и беседа его с митрополитом Филаретом Московским уже приводила к тому, что игумену Игнатию давался в управление Николо-Угрешский монастырь под Москвой. Однако во всем необычная судьба избранника Божия — будущего епископа Игнатия — сложилась иначе: сам император вмешался в имеющее быть его назначение под Москву. Игумен Игнатий был срочно вызван в Петербург, где ему было предложено восстановление Троице-Сергиевой пустыни, расположенной неподалеку от Петербурга, в должности ее настоятеля. Игумен Игнатий принял распоряжение, признавая, как всегда и во всем, действие ведущего его судьбу Промысла Божия. Это была та обитель, которую в бытность свою студентом Инженерного училища он избегал посещать, поскольку она не имела тех духовных достоинств, которые он всегда искал.
1 января 1834 года игумен Игнатий был возведен в Казанском соборе Петербурга в сан архимандрита и здесь же принял настоятельство Сергиевой пустыни. Его ожидали неописуемые труды по восстановлению обители — внешнему и внутреннему. Самое местоположение монастыря было неудобным. Он стоял на перепутье людных дорог, ведущих из столицы в сторону Петергофа. Наконец, и климат обители, расположенной на берегу Финского залива, был сырым, насыщенным туманами. Строения монастыря находились в таком состоянии, что настоятель должен был поселиться в здании инвалидного дома, где и расположился в двух комнатах со своей братией, состоящей из восьми человек. Восстановление монастыря началось тут же по приезде отца Игнатия и продолжалось четыре года. Первым был возобновлен храм преподобного Сергия.
Внутренний порядок в жизни обители также требовал неусыпного внимания отца настоятеля. Было восстановлено уставное церковное богослужение, хоровое пение, благочиние во внешнем поведении монахов, которых ко времени приезда нового настоятеля было всего 13 человек. Все это пришлось архимандриту Игнатию взять на свои плечи и как администратору, и как руководителю духовной жизни. В его внешних трудах большой опорой для него был его друг, инок Михаил Чихачев.
Будущему епископу Игнатию было известно состояние монастырей. «Ослабела жизнь иноческая...» — пишет Святитель в строках своего «Плача». Мир, по слову его, «не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним... <...> Но еще монастыри, как учреждение Святаго Духа, испускают лучи света на христианство... еще там... обретаются живые скрижали Святаго Духа»[42].
Сергиева пустынь и для внешнего, и для внутреннего делания архимандрита Игнатия была очень тяжела, но сам же он исповедал, что для того, «чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения»[43]. Все это он усвоил из учения святых Отцов и наиболее говорил о «чудной системе», которую особенно основательно излагал преподобный Варсонофий Великий, говоривший, что инок, находясь в скорбях, в нуждах и утеснениях, болезнях и трудах — за все должен благодарить Господа.
О своем житии в Сергиевой пустыни сам Святитель пишет много и откровенно. «Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня,— изъясняет он плач души своей.— В первый же год по прибытии в нее, я поражен был тяжкою болезнию, на другой год другою, на третий третиею... ...здесь я увидел врагов, дышущих жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей,— и соделалось лице этого врага в глазах моих, как бы лицем светлого Ангела»[44].
Управление архимандритом Игнатием Сергиевой обителью было так осязаемо, что уже в 1836 году она стала монастырем первого класса, и к 1837 году число братии достигло 42-х человек. В 1838 году архимандрит Игнатий был назначен благочинным всех монастырей Санкт-Петербургской епархии, что усложнило его и так перегруженную заботами жизнь: к его трудам по руководству пустынью должны были присоединиться и выезды в отдаленные обители.
Период жизни архимандрита Игнатия в Троице-Сергиевой пустыни и управления ею был длительным: он прожил здесь почти 24 года, получив только в 1847 году отпуск для поправления здоровья, который провел в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Этот период был значителен прежде всего потому, что архимандрит Игнатий за это время смог воспитать согласно учению старцев плеяду духовно образованных монахов, ставших впоследствии настоятелями монастырей и таким образом привнесших в ветшающий монастырский дух веяние подлинной духовности, понятия о заветах истинного и нелицеприятного поиска Бога Живаго. Достойным венцом для архимандрита Игнатия было и внешнее восстановление обители, расположенной в виду столицы и потому часто посещаемой. И, конечно, одним из самых значительных и замечательных явлений этого периода было то, что именно в Сергиевой пустыни, где ее настоятелю пришлось пережить неисчислимые и невыразимые словом трудности, горести и напасти наряду с утешениями Святаго Духа Божия, развилось, окрепло и стало значительным и весомым его духовное творчество.
Служению слову святитель Игнатий всегда придавал особое значение. В нем он видел и имел подлинное духовное утешение, да и развиваться оно могло лишь будучи обильно поливаемо скорбями и огорчениями. «От служения слову,— пишет он брату, занимающемуся умною молитвою,— рождается в душе моей какой-то неизреченно радостный голос удостоверения в спасении»[45].
