После смерти принцессы Дианы кто–то оставил в Лондоне как бы послание от ее имени: «Я вас не покинула. Я остаюсь с вами. Я в солнце, и в ветре — и даже в дожде. Я не умирала, я осталась со всеми вами».[17] Похороны, дни памяти умерших и даже надписи на могилах сегодня отражают подобные представления. Многие люди, считающие себя христианами, стараются убедить самих себя и других в том, что именно такова идея непрерывности жизни традиционного учения о бессмертии души и воскресении мертвых. Хотя многие другие — среди них, например, чрезвычайно популярный детский писатель Филип Пуллмен, который склоняется к подобному пониманию бессмертия, — ясно понимают, что таким образом они нападают на традиционные христианские верования, пытаясь их разрушить и предложить вместо них нечто иное.[18]
Удивительный и яркий пример последнего я случайно открыл в книге Ника Хорби «Футбольная горячка». Это страстный и забавный рассказ о любви автора к футболу (в ее английском варианте), и особенно — к команде Arsenal. Однажды он видит на улице тело погибшего футбольного болельщика, и это порождает у него размышления о смерти и футболе. Разве это не ужасно, — думает он, — умереть в середине сезона, так и не узнав, кому досталась победа. И продолжает:
Не исключено, что мы умрем накануне дня, когда наша команда будет бороться за победу на «Уэмбли», или после первого тура Европейского кубка, или когда решается, в каком дивизионе нам играть. И несмотря на все теории жизни после смерти, может статься, что мы не узнаем о результате. Выражаясь метафорически, смерть — такая вещь, которая наступает перед главными призами.[19]
Но это не дает удовлетворения Хорнби, и он начинает размышлять о жизни после смерти — и конечно, футбол занимает в той жизни важнейшее место. Какие–то возможности несет в себе кремация:
Я из тех, кто не отказался бы, чтобы его прах развеяли над стадионом, хотя понимаю, что это запрещено: слишком много вдов обращаются в клуб с подобными просьбами и есть опасение, что такое количество праха из урн повредит дерну… Лучше уж разлететься над восточной трибуной, чем быть утопленным в Атлантике или похороненным на какой–нибудь горе.
А это наводит его на иные мысли о своей «дальнейшей жизни»:
Но как славно было бы думать, что в некоей ипостаси я останусь на стадионе — по субботам буду смотреть первые составы, по другим дням — резерв. И чтобы дети и внуки стали болельщиками «Арсенала» и смотрели игры вместе со мной. Это не такой уж плохой способ провести вечность… Я мечтаю весь остаток времени носиться привидением над «Хайбери», наблюдая за играми резерва.[20]
Тут мы видим полную сумятицу представлений о жизни после смерти на фоне навязчивой одержимости (так характеризует свое состояние сам Хорнби) одним–единственным предметом в жизни.
Похоронные ритуалы, которые появились или возродились в наши дни, отражают такую же сумятицу. До недавнего времени только антропологи описывали древние и забытые в современном мире обычаи класть в гроб рядом с мертвым предметы, которые могут понадобиться покойному в будущей жизни; но теперь эти практики возродились, так что умершие получают в дар фотографии, плюшевых мишек и другие вещи, которые кладут в гроб.[21] Нигель Барли приводит рассказы служащих крематория о том, как вдовы кладут в гроб с телами мужей пакет печенья от запоров, запасные очки покойного или его вставную челюсть. Одна вдова положила в гроб две банки аэрозоля, которым покойный обрабатывал свой парик, — в результате взрыв повредил дверцу печи.[22] Какие представления (если они вообще за этим стоят) отражают подобные обычаи?
И наконец, популярная вера в духов и в возможность спиритического контакта с умершими выстояла перед всеми нападками секуляризма последнего столетия. Когда я читал лекции, из которых родилась эта книга, в Вестминстерском аббатстве, еженедельная газета, которая приглашала на первую мою лекцию, объявила также о том, что примерно в то же время можно ожидать ежегодного явления одного из призраков, который завелся в аббатстве еще в XVII веке. Кроме того, по обе стороны Атлантического океана существует множество распространенных феноменов, подобных культу Элвиса в США; чтобы как–то классифицировать эти явления, для них пришлось бы создавать отдельную категорию.
Я думаю, что читателю знакомо все то, что я описал. Я не стремился создать полный каталог явлений, но лишь обратил внимание на некоторые их особенности. Кроме того, я хотел подчеркнуть одну поразительную вещь: мало того, что все описанные представления никак не назовешь ортодоксальными христианскими, более того — насколько могу судить, — большинство людей не имеют никакого понятия о том, в чем заключаются ортодоксальные христианские представления. Многие думают, что христиане просто верят в жизнь после смерти, в чем они противостоят прямому отрицанию «продолжения жизни», и что поэтому любые представления о «жизни после смерти» более–менее походят на веру христиан. Мысль о том, что в рамках широкой идеи «жизни после смерти» могут существовать самые разные представления, отражающие самые разные представления о Боге и мире, из которых следуют самые разные типы поведения сегодня, просто никогда не приходила в голову современному человеку. В частности, большинство людей практически не имеют представления о том, что означает слово «воскресение» и почему христиане в него верят.
И что внушает сильное беспокойство, в подобное глубокое неведение часто погружены и сами христиане. И об этом нам предстоит поговорить в следующей главе.
2. Рай — загадка для христиан
1. Надежда христиан: сумятица в умах
Одну проповедь, прозвучавшую в Англиканской церкви в XX веке, цитируют чаще всех прочих. К сожалению, именно эта проповедь порождает совершенно неверные представления о надежде. В широко распространенном руководстве по организации светских похорон в качестве предисловия приводят слова Генри Скотта Холленда, каноника Собора св. Павла, и тысячи людей желают, чтобы эти слова звучали на погребениях и в дни памяти:
Смерть — ничто. Она ничего не значит. Я просто перехожу в другую комнату. Ничего особенного не произошло. Все остается точно таким же, как было. Я — это я, а ты — это ты, и прежняя жизнь, прожитая нами в любви, ни капли не изменилась. Чем мы были друг для друга, тем и остаемся. Называйте меня так, как обычно меня называли. Говорите обо мне спокойно, как всегда говорили. Пусть ваши интонации останутся прежними. Не впадайте в состояние траура и скорби… Жизнь имеет то же значение, что и прежде. Она осталась все той же, как всегда. Это полнота ненарушаемой преемственности. И что тут значит такая ничтожная случайность, как смерть? Если я для вас исчезаю из вида, нужно ли из–за того выбрасывать меня из сердца? Я жду вас где–то рядом, почти что за углом. Все прекрасно. Это не крушение, это не потеря. Пройдет одно мгновение, и все станет таким же, как прежде. И мы еще посмеемся над неприятностями разлуки, когда встретимся снова![23]
И никто обычно не упоминает о том, что эти слова ни в коей мере не отражают взглядов самого Скотта Холленда. Он лишь сказал, что это приходит на ум, когда мы «глядим на спокойное лицо» человека, который «был нам близок и очень дорог». В другом месте той же проповеди, произнесенной по случаю смерти короля Эдуарда VII, он описывает другие чувства, которые также вызывает смерть. По его словам, смерть:
…Кажется столь необъяснимой, столь беспощадной, столь нелепой… Это коварная западня, в которую мы попадаем… Она беззаботно и бесчеловечно разбивает наше счастье, не обращая на нас никакого внимания… Ее непостижимая тайна закрыта мраком… Это ужасающее молчание, немое как ночь!
Скотт Холленд пытался примирить эти два представления о смерти. Как говорит Новый Завет, христианин «уже перешел от смерти к жизни», поэтому переход к физической смерти для него не столь ужасен, как может показаться. Кроме того, продолжает каноник, мы должны думать о жизни после смерти как о продолжении роста в познании Бога и в личной святости, уже начавшегося на земле. Это ставит перед нами вопрос, на который в данной главе отвечать было бы преждевременно, но уже ясно одно: извлечь один столь популярный абзац из контекста проповеди, в которой он прозвучал, означает грубо исказить мысли автора. И можно только удивляться слепоте людей, так поступающих с этой цитатой. Это равносильно сознательному отказу произнести правду об этом воистину жестоком разрушении, о смерти, которая грубо отрицает благо человеческой жизни. Был бы рад думать, что моя книга, среди прочего, вынудит кого–то поставить под сомнение использование знаменитой цитаты из Скотта Холленда на христианских похоронах. Эти слова несут утешение, но такое утешение недорого стоит. Сами по себе, без объяснения, они обманывают. Это и близко не напоминает христианскую надежду, вместо которой там звучит отрицание проблемы смерти, а тогда отпадает и сама потребность в надежде.
