До Сухуми я добралась благополучно и немало была удивлена тем, что здесь даже не чувствовалось осени. Солнце грело по-летнему, вокруг все цвело и зеленело, а морской берег был заполнен курортниками. Найдя нужный дом, я передала хозяйке рекомендательное письмо и была с радушием принята. Через несколько дней, в сопровождении одной рабы Божией, рейсовым автобусом я уехала к горному селению Амткелы. Вещевой мешок с ненужными пока зимними вещами остался в доме хозяйки.
Мы сошли на последней остановке автобуса и между редкими домиками, утопавшими в зелени садов, направились по долине небольшой реки к обрывистому Амткельскому ущелью. Кое-где со скал спускались в реку туго натянутые толстые проволоки, по которым живущие наверху поселяне на блоках спускали в нее ведра и, зачерпнув воды, поднимали воротками наверх. В низовьях речная долина представляла собой равнину, сплошь покрытую низкорослыми деревцами мелколиственного самшита, с проложенной между ним автодорогой, которая тянулась по берегам этой мелководной речушки, переходя с одного берега на другой.
В конце долины мы стали взбираться по пастушьей тропе, вьющейся по отлогому, а местами скалистому и обрывистому склону, которым она замыкалась. Наверху перед нами раскинулось довольно обширное плато. Когда-то здесь было греческое селение по названию Опушта, теперь абсолютно опустевшее. Повсюду еще виднелись фруктовые деревья: инжир, персики, сливы, яблони и высокие ореховые деревья с висевшими на них плодами. По деревьям вился теперь уже одичавший виноград. Все дома давным-давно развалились и сгнили. Осталась только небольшая, построенная из камня, церквушка с провалившейся крышей.
Проходя мимо нее, мы увидели человека, производившего какие-то раскопки. На краю ямы стоял ящик в виде чемодана, в который он складывал выкопанные из земли кости. Мы долго стояли, пытаясь понять, чем он занят, и, наконец, попросили его объяснить, зачем он выкапывает кости. Человек этот оказался греком, жителем этого разрушенного селения. Когда-то, еще при Сталине, все его земляки были сосланы в далекий Казахстан на поселение. Здесь остались могилы его родителей, и он приехал с намерением их разыскать. С трудом он нашел их среди разросшегося папоротника и теперь выкапывает родительские кости, чтобы увезти в Казахстан и там, в саду возле своего дома, вторично похоронить.
Передохнув за разговором, мы продолжили свое путешествие, пробираясь сквозь заросли папоротника, достигающего высоты человеческого роста. Подойдя к краю этого плато, спустились по какой-то деревянной лесенке, почти без перекладин, в каменистую низменность. Тропинка стала извиваться вокруг гигантских камней-монолитов, постепенно поднимаясь вверх, и, наконец, впереди показалась часть Амткельского озера, расположенного, будто в котловане...
Уступ над бездной • «Где же моя келья?» • Монахиня — плотник • Обратно в Сухуми • Снова ограблен.
Увлеченные беседой, подвижники не заметили, что автобус остановился и шофер пытается завести заглохший двигатель. Все пассажиры уже вышли наружу и, не дожидаясь окончания ремонта, гурьбой пошли по дороге, так как до селения Ахалшени было уже недалеко. Брат-пчеловод и схимонахиня дошли с ними до Ахалшенской развилки, где автотрасса разветвляется на три направления, и, отделившись от толпы, направились по дороге, ведущей в глубь гор.
Пройдя некоторое расстояние, свернули в сторону и пошли по тропиночке, огибающей невысокую гряду. Автобус вывез их на вершину перевала, и теперь нужно было спускаться вниз по пологому косогору, затем довольно долго идти по гребню какого-то узкого отрога. По обеим его сторонам, несколько ниже гребня, росли нетолстые молодые дубы. Отсюда открывалась обширная панорама на простирающуюся у подножия ровную долину реки под названием Гумиста. По берегам ее, с обеих сторон, раскинулись зеленеющие поля, сплошь покрытые молодыми порослями кукурузы и табака. Посреди поля, разделяя его пополам, темно-коричневой полосой резко выделялась новая автодорога, одним своим концом взметнувшаяся серпантином до самых горных вершин и там теряющаяся в лесных дебрях. Другим концом она взбиралась к Ахалшенской развилке и далее к перевалу.
Схимонахиня стала спускаться по левой стороне отрога, пробираясь сквозь заросли дикорастущего жасмина и дзинжолии, кое-где повитые ежевикой. Отсюда начинался узенький уступ, образовавшийся в отвесной скале, шириной чуть больше метра. Она смело прошла по нему вдоль края ужасного обрыва, где при малейшей оплошности им грозила немалая опасность сорваться вниз. Брат последовал за ней. Через три-четыре метра проход несколько расширился, и они вышли на гладкую каменную площадку шириной примерно четыре и длиной шесть метров. От противоположного края площадки поднимался крутой, поросший деревьями склон. Отсюда можно было также спуститься к реке, придерживаясь за деревья руками.
Очутившись на знакомой террасе, схимонахиня обвела удивленным взором всю площадку и сказала:
— Вот здесь стояла моя келейка. Но куда она делась?! Ничего не пойму!
Она подошла к краю обрыва, высота которого была не менее двадцати пяти метров, и воскликнула:
— Вон где бревнышки от нее валяются! Боже мой, но как же она свалилась туда?
Разгадка вскоре, конечно, была найдена. Совсем недавно дорожники сильными взрывами, от которых содрогалась вся гора, пробивали новую дорогу к Ахалшенской развилке. От этих взрывов и обрушилась, очевидно, келейка.
Зная по опыту, как трудно найти в горах уединенное ровное место, брат мог только удивляться тому, что схимонахиня смогла найти такой удобный уступ, который едва ли можно было рассмотреть даже с вертолета. Он поинтересовался, где она жила во время постройки кельи в течение почти двух месяцев? Она указала на небольшое углубление с небольшим естественным козырьком в отвесной скале у противоположного края площадки, где можно было только сидеть. Там она и пряталась от дождя.
— А где же ты брала воду для питья?
— В речке, — ответила она.
Брат понял, что с маленьким бидончиком, рискуя жизнью, она спускалась к реке, зачерпывала воду и, держа бидончик в одной руке, а другой придерживаясь за деревья, выбиралась наверх. Эти прогулки, вероятно, совершались ежедневно.
— Ну, а впоследствии, когда я уже построила келейку и сделала крышу, — сказала она, — стала пользоваться дождевой водой, но вода была горькая из-за того, что крышу кельи я накрыла толью. Пришлось ее сорвать и накрыть железными листами, после чего вода стала иметь обычный вкус.
Отвечая на вопрос — из чего строилась келья, она указала рукой наверх, где по кромке скалистой стены росли молодые дубы. Она поднималась туда, привязывала себя веревкой к какому-нибудь дереву, чтобы не сорваться вниз, и пилила деревья ножовкой. Затем по размеру раскряжевывала их. Толстые обрубки с помощью клиньев раскалывала пополам, а те, что поменьше, таскала вниз целиком и из них строила келью с односкатной крышей. В одной стене пропилила отверстие, вставила стеклышко — получилось окно. Дверной проем завесила одеялом, внутри келейки поставила железную печурку, пропилила еще одно отверстие и просунула в него трубу. Позже она обмазала келейку глиной, заткнув ею все щели. Так и обосновалась тут на жительство...
Брат только удивлялся тому, как Господь помог этой немощной женщине построить келью на дикой скале. Для него это местечко было драгоценной находкой, потому что, во-первых, оно было абсолютно безлюдным, во-вторых, находилось недалеко от автодороги и, в-третьих, располагалось на середине горы, так что тяжелый груз пришлось бы носить не в гору, а с горы. Это было огромным преимуществом по сравнению с прежним местожительством. Но все же воспользоваться этой находкой брат так и не решился из-за сложности добывания питьевой воды. Полюбовавшись с высоты площадки на горный пейзаж, они отправились в обратный путь и вечерним автобусом уехали в Сухуми.
Вернувшись в город, брат снова стал петь в церкви на клиросе. Однажды у храма к нему подошла женщина, которая прежде помогла с пропиской, и сказала, что хозяин дома требует, чтобы монах-квартирант жил у него на квартире, иначе он выпишет его. От монаха, как он сказал, нет никакого дохода — комната пустует, и он не может принять в нее другого жильца, пока этот числится в домовой книге.
Для брата это сообщение было неожиданным ударом. При его окладе в сорок рублей пятидесятирублевая квартплата, причем без отопления, была, конечно, ему не по карману. Он понял, что тысяча рублей, которую он отдал за прописку, оказалась выброшенной на ветер. Оставалось только просить эту женщину не сообщать хозяину, что она видела его, а самому постараться в течение всего года избегать с ним встречи, чтобы тот не изъял у него паспорт и не отдал в паспортный стол для выписки.
Ну, а пока брат продолжал жить в городе на квартире у своих благодетелей, которые не требовали с него никакой платы.
