Если бы мы при совершении Литургии употребляли язык нашей повседневности, то он порождал бы в душах присутствовавших реакции низшего плана — нашего физического существования. Человеческое есть образ Предвечного Слова Отца. «Словом Господним сотворены небеса... Он сказал, и соделалось! Он повелел и явилось» (Пс. 32, 6 и 9). И наше слово обладает творческой силою. «Слово Бога нашего пребывает вечно» (Ис. 40, 8); и наше слово достигает вечности, если сказано в путях воли Его. Чрез призывание Имени Божия совершаются Таинства Церкви, включая преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Господа.
Слова Литургии и вообще молитв не суть только человеческие, но и данные Свыше. Церковный язык относится к сфере Божественного Бытия; он должен выражать откровение Духа и им порождаемые умные видения. Чрез «слышание слова Божия» (Рим. 10, 17) вдохновляется человек на веру, «победившую мир» (1 Ин. 5, 4; ср. 1 Сол. 2, 13).
Гефсиманская молитва Христа есть, несомненно, наивысшая из всех молитв по своему внутреннему достоинству и по своей мироискупительной силе. В то же время она является одним из бесценнейших откровений о Боге и Человеке. Принесенная Богу-Отцу в Духе Божественной любви, она как Свет, никогда не умаляемый, вечно пребывает действенною в бытии мира. Как исторический факт — она длилась недолго; но как духовный акт любви Божией началась она еще до сотворения мира (ср. 1 Пет. 1, 20) и не прекращается до сего дня. Присутствие ее силы, мы ощущаем в час молитвы за весь мир; преимущественно же во время совершения Литургии. Ее святость и величие влекут сердца тех, кто сохранил в себе образ Бога Живого.
В этой молитве Господь включил все, что произошло с момента явления в жизнь Первого Адама до последнего имеющего родиться от жены. Так научены мы мыслить в нашей Церкви (Ин. 1, 29; 1 Ин. 2, 2). Лишенные бытийного опыта подобной любви — бессильны постигнуть ее необоримую энергию, освящающую в веках всякого человека, жаждущего принять сей дар. «Небо и земля прейдут», но дело, совершенное Христом (ср. Ин. 17, 4), «не прейдет» (ср. Мф. 14, 35). Сия молитва войдет как существенное содержание в неумолкаемое славословие небес. Она не перестанет восторгать дух наш; порождать в нас желание ответить столь же полною любовью «до конца» и в сем веке, и в грядущем.
Вся вселенная в своем падении судится с Богом, обвиняя Его в своих страданиях. Судится страстно в своем увечьи, последствии отпадения от Его любви. Знаю это я и по себе. Но Иисус — Бог изначальный, в Гефсимании и на Голгофе «оправдал» Бога-Творца; «Человек Христос Иисус» (1 Тим. 2, 5) там же «оправдывает» на суде Бога и Отца — Человека-человечество.
Для людей: если Бог такой, каким явил Его Христос, то Ему подобает всякая слава, честь и поклонение во все века. Для Бога-Отца: если Человек такой, каким был Христос, то Отец принимает Его как равного: дает Ему трон «одесную Себя на небесах», превыше всякого начальства и власти, и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем (ср. Еф. 1, 20–21).
Любовь Христова, победоносная в вечности, в плане Земли подвержена тягчайшим испытаниям. Никто, никогда не страдал так, как Он. Глубина муки находится в прямой связи с мерою восприимчивости каждого. Между людьми возможна такая же разница, которую мы наблюдаем между носорогом и червем: ударьте первого сильно кулаком, и он не почувствует вашего удара; едва коснешься червяка, и он извивается от боли всем телом. Тонкий слух музыканта болезненно встревожен неуловимым для других диссонансом; глаз живописца различает различные тона там, где другие при всех объяснениях остаются ничего не замечающими. Чуткий духовно при соприкосновении с кем-либо как бы видит его моральное состояние, тогда как очень многие ничего не ощущают. И если так с людьми, то кто может понять Христа, Творца космоса? «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт. 1, 31). Сотворивший Божественную гармонию мира не мог не скорбеть, встречаясь повсюду с нетерпимым извращением первозданной красоты гнусными и преступными деяниями людей.
Все мы знаем, чем глубже мы любим, тем болезненнее переживаем даже малейший конфликт. Что же переживал Он, предвечная любовь, когда с такою ненавистью отвергли Его свидетельство об Отце? Он, которого Церковь именует солнцем Правды, отдал Себя на суд лукавству осудивших Его на смерть. Он, Ипостасная Истина, был оклеветан, бесстыдно поруган, жестоко бит и нагло оплеван. Он, безгрешный, (ср. Ин. 8, 46) взял на Себя грехи мира, как если бы Он Сам и был виновником всей трагедии. «Возлюбивший нас до конца» (Ин. 13, 1) переносил преследования неутолимой злобы убивавших Его, «думавших, что они тем служат Богу» (ср. Ин. 16, 2).
Чтобы хотя немного приблизить наше сознание к уразумению происходившего в те самые трагические за всю историю мира дни, чтобы узреть бытийно, хотя бы как «в мутном зеркале» (1 Кор. 13, 12), путь, пройденный Христом, всем нам необходимо пройти через множество испытаний. Когда постигают нас всякого рода удары и ужасы, тогда мы должны переносить наш ум к созерцанию мук всех страждущих на Земле; включить их чрез наши собственные болезни в молитву сердца нашего. Таким образом расширится оно и примет всех братьев и сестер, сокрушенных бедствиями, подобно тому, как матери опечаленной любви обнимают своих больных детей.
Пусть молитва наша станет криком всей Земли к Богу и Отцу. Чрез такую молитву по действию Духа Святого войдем мы в соучастие с искупительными страстями Божественной любви Господа. Никто из нас не достигает ее безмерности; но велико для нас и то, что и нам, пусть отчасти, но с неотразимой убедительностью открывается жизнь Его. «Сообразуясь (духовно) смерти Его», мы удостоимся бытийно познать Христа (Ин. 17, 3) и «силу воскресения Его» (Флп. 3, 10). «Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его (духовно), то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим. 6, 5). Чрез постигающие нас потрясения возрождается наша омертвевшая в грехе натура к молитве, как-то отражающей Гефсиманскую молитву.
По достижении зрелого возраста нам нередко дается переживать частичное умирание, и в меру этого опыта мы становимся более способными созерцать Христа, идущего в Гефсиманский сад и далее на Голгофу. Не физические боли Его, на кресте распятого или бичуемого, занимают первенствующее место, но они делают Его страдания тотальными, во всех планах. Даже и мы знаем, что душа в своей сфере получает раны более страшные, чем тело. И если так в земном явлении души, то что сказать о душе-духе, воспринимающем вечность? Чем больше любовь, тем больше страданий душе. Чем глубже любовь, тем безмернее ее боль (ср. Старец Силуан). А кто из людей дерзнет сказать, что его любовь превышает Христову любовь? Здесь мы имеем в виду ту сферу бытия, которая постигается не иначе, как только силою любви духовной, которую человеку было дано Свыше познать.
Нарисовать картину страданий Иисуса Назарянина невозможно. Вся Его жизнь с нами была не что иное, как непрерывное терзание. Голгофа — лишь заключительный акт, в котором все, как в кульминационной точке соединилось: физические боли; душевные вследствие отвержения людьми Благовестия о любви Отчей; позорная смерть преступника; злосмрадный смех мстивших за понесенные от Него обличения в неправдах... Все Его осудили: Римское государство с его классическим правом; Ветхозаветная Церковь, основанная на Синайском откровении; облагодетельствованный Им народ, и тот кричал: «Распни Его». Ко всему этому покинутость учениками; предательство Иуды, отречение Петра; богооставленность: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты оставил Меня?»; предстоящее схождение во ад, к тем, кто наполняет сие мрачное место. Ад Христа, конечно, не мог быть адом вражды, но был самый болезненный ад Любви. И еще многое, чего не постигает наш ум, не знающий надлежащей любви ни к Богу, ни к ближнему.
Не о Своем грехе молился Господь до кровавого пота — о нашей погибели. Это видно из Его слов к плакавшим о Нем женщинам: «Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» (Лк. 23, 28). Однако и Ему Самому нужно было пройти в Его человечестве подвиг полного истощания, как это уже было совершено в небе по Божеству по отношению к Отцу. Об этой «чаше» молился Он, как человек. Чрез Него нам дано откровение о характере Бога-Любви. Совершенство в том, что эта любовь смиренно, т.е. без остатка отдает себя. Отец в рождении Сына выливает Себя всецело. Но и Сын все возвращает Отцу. Именно сей акт тотального истощания совершил Господь в Своем воплощении, в Гефсимании и на Голгофе. Именно такую любовь заповедал нам Христос: «...кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни (души) своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26); тот «недостоин Меня» (Мф. 10, 38). Так, только тот, кто в движении всецелой своей любви, подобно мученикам, губит душу свою в мире сем ради Христа, «входит на самое небо, чтобы предстать пред Лице Божие для жизни непрестающей» (ср. Евр. 9, 24; 7, 16).
