«б. Если, невзирая на все сии побуждения, евреи не захотят отдавать детей своих в общие народные училища, тогда установить на счет их особенные школы, где бы дети их были обучаемы, определив на сие, по рассмотрению правительства, нужную подать. Между предметами их учения необходимо должен быть один из языков: русский, польский или немецкий».
Членам Комитета следовало понять, что евреи никогда не пойдут в христианские учебные заведения, если у них будет другая возможность. Правительственных заверений в том, что вера еврейского юношества не подвергнется никаким посягательствам, было недостаточно, чтобы успокоить страхи перед прозелитизмом. В еврейской общине ничто не побуждало людей искать светского образования за ее пределами: разве там научат чему-нибудь хорошему? Так что налицо было совпадение взглядов – еврейская община не желала обучать своих детей в подобных училищах, а русское правительство не собиралось платить за их обучение. На самом деле власти хотели только одного: чтобы евреи научились изъясняться на каком-нибудь языке, кроме своего «жаргона». Требованием ввести в еврейских школах преподавание того или иного дополнительного языка Комитет, по сути дела, пытался привить обучение языкам уже существующей и прекрасно работающей системе общинных еврейских школ – хедеров. Впрочем, несправедливо было бы обвинять правительство в лицемерии, в стремлении, не приложив никаких усилий, получить новую школьную программу. Нельзя забывать, что базовым принципом учения Мендельсона была идея о том, что, усвоив современные языки, массы евреев освободятся от пут религиозного обскурантизма, в которых держат их раввины, и сумеют войти в христианское общество. Придерживаясь таких взглядов, русские реформаторы, возможно, ждали, что статьи «Положения» дадут толчок переменам в контексте обещанных «умеренности и постепенности». Киевский и минский кагалы отнеслись к этим проектам достаточно безразлично, – вероятно, они не казались им реальными. Времена, когда еврейские студенты появились в стенах Императорской Академии художеств, в Московском университете, были еще далеки.
Но в разделе о просвещении были и статьи, не вызывавшие особого оптимизма. Так, статьи 7 и 8 требовали, чтобы по истечении шестилетнего периода все делопроизводство и оформление имущественной и коммерческой документации у евреев перешло на употребление одного из трех вышеназванных языков. Далее, в статье 10 говорилось, что с 1812 г. ни один человек, не умеющий читать и писать на одном из названных языков, не будет избран в руководство кагала и не сможет занимать должность раввина. По замыслу разработчиков, эти меры должны были подтолкнуть евреев к усвоению новых языков, но одновременно в них заметно и желание «вывести на свет Божий» различные сомнительные еврейские деловые приемы. Кроме того, с переходом на европейские языки старейшины и раввины оказались бы лишены той завесы иврита, за которой они будто бы прятали от простого народа свои махинации. Было в «Положении» и еще одно требование, несколько ущемлявшее права евреев: те из них, кто избирался в органы городского управления, также обязывались владеть или русским, или польским, или немецким языками. При этом, в отличие от евреев, их коллегам-христианам позволялось не владеть грамотой, да так оно нередко и бывало. Так, в Литве евреев обвиняли в том, что они способствуют избранию неграмотных людей в магистраты, чтобы с легкостью ими манипулировать. Помимо нескольких мелких ограничений еврейского платья – запрещалось появляться в нем за пределами западных губерний и на заседаниях магистратов – к этому, по сути дела, и свелись все российские попытки просвещения евреев [466].
Усилия комиссии в сфере экономических и социальных преобразований были существеннее. Вооружившись проектами реформаторов-предшественников и их тридцатидвухлетним опытом, комитет взялся за выработку четкой «классификации» евреев. Все они должны были войти в один из четырех классов: хлебопашцы, фабричные рабочие и ремесленники, купечество, мещанство. Однако, взявшись за прояснение статуса евреев. Комитет проявил неопределенность и нерешительность, не предвещавшие удачного практического воплощения его теоретических построений. Например, описание функций и привилегий купечества и мещанства просто подтверждало их традиционную экономическую роль. Авторы не предприняли никаких усилий к устранению неясностей, возникших еще в царствование Екатерины, вроде статуса «мещан», приписанных к городам, но живших в деревне. В новом положении просто говорилось, что купцы могут заниматься любого рода внутренней и внешней торговлей, а мещанам разрешалась мелкая торговля. Функции фабричных работников были действительно новыми, что же до ремесленников, то их занятия раньше всегда ассоциировались с принадлежностью к мещанскому сословию. Серьезной причиной для выделения ремесленников из числа остальных мещан могло быть желание дать им особые привилегии. В известном смысле так и было: вводились правила для поездок внутрь России и даже в столицу для рабочих мануфактур, ремесленников, артистов и купцов, и это означало, что не упомянутые в списке хлебопашцы и мещане таким правом не располагали. Но оставался неясным вопрос об «артистах», не являвшихся самостоятельным сословием и нигде более не упомянутых в тексте «Положения».
Важнее было одно ограничение, наложенное на ремесленников. В статье 23 говорилось, что они могут избирать любые ремесла, дозволенные законом, а также вступать в ремесленные цехи, «если то не будет противно привилегиям, особенно некоторым городам присвоенным». Это был явный намек на города Литвы и их существовавшее до разделов право не допускать евреев в городское самоуправление, которое незадолго до этого изучал Сенат. В процессе подготовки нового свода законов правительство могло бы аннулировать эти старинные привилегии. Не сделав этого, оно поставило значительную группу евреев в ненормальное положение, при котором Городовое уложение частично распространялось на них, а частично – нет. Едва ли такое решение вопроса раз и навсегда могло прояснить статус евреев перед законом.
Краткость и расплывчатость постановлений Комитета о еврейских торгово-ремесленных сословиях объясняется, возможно, его повышенным интересом к двум новым группам. Они были очень важны не только как источник ожидаемых выгод для государства, но и потому, что им предстояло вобрать в себя то множество евреев, которое, согласно «Положению», должно было вот-вот покинуть привычную нишу виноторговли.
Идею превращения в основном занятого в различных сферах торговли еврейства в земледельцев, впервые выдвинутую французскими просветителями. Комитет почерпнул из проектов Фризеля и Державина. Теперь эта идея получила законное утверждение, и тем самым было положено начало вековой борьбе русского правительства за превращение евреев в крестьян. Статья 12 «Положения» гласила: «Земледельцы из евреев все свободны и ни под каким видом никому укрепляемы, ни во владение отдаваемы быть не могут». Правительству не хотелось создавать новых крепостных в России. Помещики, может быть, рассчитывали на это, как полагает историк И. Г. Оршанский, но Комитет принял специальные меры, чтобы не допустить закрепощения евреев [467]. (Напомню, что даже консерватор Державин не стремился ограничивать права евреев как свободных людей.) Статья 12 звучала вполне четко, но Комитет совершил дополнительные шаги, чтобы исключить возможность их тайного закрепощения. Статья 47 уточняет, что евреи не подлежат юрисдикции помещиков по уголовным делам. Правда, статья 46 как будто противоречит этому – в ней значится, что для переезда с места на место евреи должны представлять свидетельства от помещиков о выполнении ими всех обязательств. Но факт остается фактом – в «Положении» неоднократно и прямо утверждалось, что евреи вправе свободно менять место жительства. Особенно неуместно было создавать новую категорию крепостных именно на бывших польских землях – ведь 20 февраля 1803 г. правительство уже обнародовало «Устав о вольных хлебопашцах», предназначенный дать исходный толчок освобождению части русских крепостных крестьян. Следует отметить также, что наступление на крепостничество в первую очередь началось именно на окраинах империи: властям всегда было проще наложить ограничения на права польских или прибалтийских землевладельцев, чем затронуть привилегии русских помещиков. По всем этим причинам можно верить в искренность выраженного в «Положении» намерения создать класс свободных еврейских земледельцев.
Еврейским хлебопашцам разрешили покупать землю, распространив на них действие указа 12 декабря 1802 г., даровавшего городским сословиям и государственным крестьянам право приобретать пустующие сельскохозяйственные земли. Купленная земля отходила в полную собственность евреев, и они даже могли нанимать работников для ее возделывания. Кроме того, евреи могли временно арендовать землю у помещиков. Им также предоставлялась налоговая скидка на пять лет – дополнительный стимул к поселению в сельскохозяйственных районах. Конечно, многие евреи не в состоянии были купить землю или добыть деньги на уплату аренды, поэтому государство предлагало им другие варианты, в которых можно проследить отголоски державинских планов принудительного переселения. Если евреи хотели сделаться земледельцами, но не могли купить землю где-то в другом месте, то они приглашались перебраться на государственные земли в Литве, Минской, Волынской, Подольской, Астраханской, Екатеринославской. Херсонской губерниях, на Кавказе или в Крыму – в тех областях империи, где разрешалось проживание евреев. Было объявлено, что в ряде районов государство выделило для этих целей почти тридцать тысяч десятин земли. Хотя прямо об этом Комитет не говорил, но можно предполагать, что, поскольку большинство этих земель располагалось на южных окраинах империи, правительство по-прежнему было заинтересовано в их заселении своими подданными. Привилегии, которыми сопровождалось переселение туда, – как сказано в «Положении», строго добровольное, – в целом совпадали с льготами иностранным поселенцам: бесплатная земля, десятилетний период налоговых скидок, предоставление займов. Переселенцам обещали также освобождение от двойного налога. Эти меры достойны особого внимания, так как давали право евреям владеть землей и при желании стать крестьянами. Тем самым прекращалась традиционная еврейская безземельность, в целом сохранявшаяся по всей Центральной и Восточной Европе.
