Второй момент, на который необходимо указать, это литургический характер Евангелия от Иоанна. Его внутренний ритм определяется календарными праздниками Израиля. Великие праздники народа Божия знаменуют собой вехи земного пути Иисуса и одновременно показывают, на каких основаниях зиждется Его весть.
Начало общественного служения Иисуса проходит под знаком иудейского праздника Пасхи, в связи с которым возникает тема «истинного храма» и тем самым тема Креста и Воскресения (Ин 2:13–25). Исцеление увечного, послужившее поводом для первого публичного выступления Иисуса, связано с неким «праздником Иудейским» (Ин 5:1) — вероятно, речь идет об одном из трех великих иудейских праздников, Пятидесятнице. Умножение хлебов и поясняющие слова Иисуса о хлебе, составляющие центр евхаристического учения Евангелия от Иоанна, снова отнесены к празднику Пасхи (Ин 6:4). Далее мы слышим великое пророчество Иисуса о «реках воды живой» (Ин 7:38), и происходит это в дни праздника Кущей. И наконец, мы снова встречаем Иисуса в Иерусалиме уже зимой, во время праздника Обновления Храма (Ханука) (Ин 10:22). Последним праздником на пути земной жизни Иисуса становится Пасха (Ин 12:1), когда Он сам, подобно жертвенному агнцу, прольет кровь на кресте. В дальнейшем мы увидим, что Первосвященническая молитва Иисуса, в которой евхаристическое учение предстает как учение о крестной жертве, целиком и полностью выходит из внутреннего содержания праздника Кущей, праздника Примирения, каковой, будучи одним из главных иудейских праздников, по-своему отразился в словах и делах Иисуса. В следующей главе мы увидим также, что вся история Преображения Господня, рассказанная авторами синоптических Евангелий, разворачивается на фоне праздника Кущей и, следовательно, отсылает к тому же богословскому контексту. Только помня об этой литургической природе речений Иисуса, равно как и о литургической структуре Евангелия от Иоанна в целом, мы сможем понять его живой дух и его глубину.
Все иудейские праздники, о которых мы будем подробнее говорить чуть дальше, имеют в своей основе три составляющие: у истоков их стоят праздники естественных религий, для которых характерна неразрывная связь с тварным миром и постоянные усилия человека, направленные на поиск Бога в Творении; из этого вырастают затем праздники, связанные с воспоминанием о спасительных деяниях Бога, память о которых оживает в дне сегодняшнем, воспоминание же, в свою очередь, рождает надежду на грядущее окончательное Спасение, которому еще только предстоит свершиться. Если иметь это в виду, то становится ясно, что речи Иисуса в Евангелии от Иоанна — не риторическая полемика по неким надуманным метафизическим вопросам, но нечто совсем иное: в Его словах заключена вся живая история Спасения, которая уходит своими корнями в историю Творения. Эти слова указывают в конечном счете на Того, Кто может о Себе сказать просто: Я есмь. Они говорят о служении Богу и, следовательно, о Святых Дарах, о Причастии и потому вовлекают в свой круг всякое искание и вопрошание, которое в равной степени относимо ко всем народам.
После этих вводных замечаний перейдем теперь к рассмотрению ключевых образов четвертого Евангелия.
2. ВЕЛИКИЕ ОБРАЗЫ ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ИОАННА
ВодаВода — первоэлемент жизни, и потому она одновременно является одним из древнейших символов человечества. Она предстает перед человеком в самых разных формах и, соответственно, в самых разных значениях.
Открывается этот ряд образом источника, который пробивается чистым ключом из недр земли. Родник, в своей незамутненной первозданности, есть начало начал. Вот почему он являет собой символ животворящей энергии, символ плодородия и материнства.
Далее следует образ реки. Вспомним Нил, Евфрат и Тигр — трех могучих исполинов, наделенных поистине Божественной силой, питающей жизнью народы, что населяют земли вокруг Израиля. Вспомним Иордан, играющий столь важную роль в жизни самого Израиля. Когда мы говорили о Крещении Иисуса, мы видели, что символическое значение реки включает в себя не только значение животворящего начала: водные глубины олицетворяют собою опасность, и потому погружение в воду может символизировать собой схождение в смерть, а выход из воды — новое рождение.
Еще один образ воды — море, величественная стихия, которой человек не устает восхищаться, но перед которой он одновременно испытывает страх, ибо она — антипод земной тверди, жизненного пространства человека. Творец указал этой стихии пределы, и эти пределы она не смеет преступать: ей не позволено поглотить землю. Переход через Красное море[54] стал для Израиля символом спасения, тогда как для египтян — символом угрозы, которая нависла над Египтом как вечное проклятье. Для христиан переход через Красное море — прообраз Крещения, который вместе с тем оказывается связан и с символикой смерти, с той смертельной опасностью, которую таит в себе море, символизирующее тайну Креста: чтобы заново родиться, человек должен вместе со Христом вступить в «Красное море», сойти вместе с Ним во смерть, дабы затем вместе с Ним, Воскресшим, обрести новую жизнь.
Обратимся теперь непосредственно к символике воды в Евангелии от Иоанна. Образы воды встречаются на всем протяжении текста четвертого Евангелия. Первый раз этот мотив возникает в третьей главе, где рассказывается о беседе Никодима с Иисусом: чтобы войти в Царство Божие, человек должен обновиться, стать другим, он должен заново «родиться от воды и Духа» (Ин 3:5), говорится тут. Что это означает?
Крещение, знаменующее собою начало жизни человека в христианской общине, интерпретируется как новое рождение, у истоков которого — по аналогии с естественным рождением в результате сложения мужского и женского начал — стоят два элемента: Божественный Дух и «вода, „праматерь“ жизни природной, каковая через Таинство милостью Божией возвышается до родственного образа Непорочной Девы» (Rech, II, 303).
Новое рождение, говоря иными словами, предполагает наличие творящей силы Божественного Духа, но, претворяясь в Таинстве, оно вместе с тем требует и наличия материнского лона Церкви. Фотина Рехь цитирует в связи с этим Тертуллиана: «Христос никогда не является без воды» (De bapt, IX, 4)[55] — и дает совершенно верное толкование этих несколько загадочных слов: «Никогда Христос не бывал и не бывает без экклесии» (Ibid., 304). Дух и вода, небо и земля, Христос и Церковь составляют единый союз, силою которого происходит «перерождение», «рождение заново». Вода через Таинство становится символом матери-земли, символом Святой Церкви, которая принимает в свое лоно Творение и берет его под свою защиту.
Уже в следующей главе Евангелия от Иоанна мы встречаем Иисуса у «колодезя Иаковлева», когда Господь, в беседе с самарянкой, обещает дать «воду живую», которая во всяком, кто будет ее пить, сделается «источником воды, текущей в жизнь вечную», так что испивший ее «не будет жаждать вовек» (Ин 4:14). Здесь символика колодца оказывается напрямую связанной с историей спасения Израиля. Уже в первой главе Евангелия от Иоанна, где среди прочего повествуется о призвании Нафанаила, Иисус предстает как новый, более великий Иаков. Вспомним видение Иакова, явленное ему, когда он спал, положив под голову камень, и во сне увидел лестницу, верхним концом упирающуюся в небо, по которой восходили и нисходили ангелы. Иисус же, призвав Нафанаила, обратил к нему слова, в которых придал этому видению облик духовной реальности, каковая откроется Его ученикам: «отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Ин 1:51). Иаков, великий прародитель, дал своим потомкам колодец, подарив им воду, главный источник жизни человеческой. Но человеку недостает одной только колодезной воды, его может томить иная жажда, потому что он ищет иной жизни — такой, которая не ограничивалась бы одними пределами биологической сферы.
С аналогичным состоянием человека, охваченным чувством неудовлетворенности, мы столкнемся в главе, посвященной образу хлеба: Моисей дал народу Израиля манну, послав ему хлеб с небес. Но это был земной хлеб. Манна заключает в себе обетование: придет новый Моисей, который снова даст хлеб. Но этот новый хлеб будет больше, чем сама манна. Человека влечет к бесконечному, к иному «хлебу», который действительно станет «хлебом небесным».
Так, обетование новой воды находит свое соответствие в обетовании нового хлеба, что, в свою очередь, соответствует неизбывному стремлению человека к принципиально иной жизни, разворачивающейся в принципиально иной системе координат. Иоанн различает «bios» и «zoe» — биологическую жизнь и ту всеохватную жизнь, которая сама есть источник и потому не подвластна принципу «умри и стань»,[56] подчиняющему себе всё Творение. Таким образом, вода в разговоре с самарянкой становится своего рода символом Духа, той истинной жизненной силы, что утоляет глубочайшую жажду, томящую человека, и дарит ему целую жизнь, которой он ждет, не ведая ее.
