По мере того как правительство проводило в жизнь статьи «Положения», все очевиднее становилась их непоследовательность, и тем призрачнее надежды на их действенность. И хотя все его недостатки вскоре проявились, власти постепенно отвлеклись от дальнейших широкомасштабных реформаторских начинаний – страна пережила Отечественную войну с Наполеоном, император обратился к политическому консерватизму и религиозному обскурантизму. «Положение» осталось в силе, его то уточняли и дополняли административными постановлениями, то просто игнорировали. И если позитивные стороны преобразований, намеченных «Положением», часто отбрасывались, то его негативные аспекты, такие, как черта оседлости, все прочнее врастали в рамки общеимперского законодательства.
Глава 6
Трудная судьба реформ
(1804-1825)
Человек предполагает, а Господь располагает: одно дело – разрабатывать реформы, и совсем другое – осуществлять их. Результаты проведения в жизнь «Положения о евреях» 1804 г. представляют интерес хотя бы уже потому, что это – классический пример попытки примирить реальность с идеалом. «Положение» важно еще и как один из немногих проектов начала александровского царствования, воплощавшихся на деле. Реализация «Положения» показывает, что внешние силы и внутренние обстоятельства влияли на становление окончательного варианта этого закона не меньше, чем сами его авторы. Ярче всего судьба «Положения» 1804 г. демонстрирует, какой это был сизифов труд – воплощение в жизнь теоретических проектов решения еврейского вопроса. Впрочем, это касалось не только названного вопроса. Подобно «Положению о евреях», многие из порожденных российским просвещенным абсолютизмом законодательных постановлений по крупным проблемам при встрече с реальностью нуждались в дополнительных истолкованиях и разъяснениях.
В основе самой идеи реформы, как сказано в 5-й главе этой книги, лежали два стремления – к «истинному благу евреев» и к «благоденствию местного населения». Эти цели друг другу формально не противоречили, но добиться их слаженного сочетания в окончательном варианте «Положения» не удалось. В итоге администраторам постоянно приходилось выбирать самое важное в рамках обеих категорий или отдавать предпочтение одной из них. Достижение «истинного блага евреев» интерпретировалось в политическом смысле – как превращение их в хороших верноподданных. Для этого следовало прочно закрепить евреев на отведенном им месте в некой идеализированной модели устройства российского общества. На это и были нацелены намеченные социальные преобразования. Они носили декларативный характер, поскольку подразумевали лишь «тихое ободрение» со стороны властей при активном содействии самих евреев [473]. Преимущество подобных преобразований заключалось в том, что они не требовали от правительства никаких затрат, кроме энергии на уговоры и подбадривание. Правда, впоследствии обнаружились и их недостатки – реформы социального статуса евреев не приносили сколько-нибудь ощутимых результатов.
«Просвещенческие» статьи «Положения» оказались мертворожденными, да иначе и быть не могло. Разумеется, в нем был обещан доступ еврейским детям в начальные школы и полная неприкосновенность их веры. Но на отторгнутых у Польши территориях школьное обучение почти полностью находилось в руках католического духовенства, что вряд ли могло не внушать беспокойства верующим еврейским родителям. В отзыве минского губернского кагала о «Положении 1804 г.» явственно прозвучала тревога о том, что еврейских детей в русских школах могут склонять к обращению в христианство [474]. Статистика красноречиво свидетельствует о полном провале попытки наладить «светское» начальное обучение евреев. В 1808 г. в Витебской губернии только один еврейский ученик посещал общую школу, и еще девять таких учащихся насчитывалось в Могилевской губернии [475]. Крупная университетская реформа Александра I, предусматривавшая создание сети общеобразовательных начальных школ, еще только начиналась [476]. Пока же существующая система далеко не справлялась даже с обучением христиан, так что не могло быть и речи о приеме в школы сколько-нибудь значительного числа евреев. (Даже в 70-е гг. XIX в., когда начался внезапный приток евреев в уже гораздо лучше организованные к тому времени русские школы в черте оседлости, это вызвало среди школьной администрации лишь панику; раздались призывы ввести запрет на прием евреев) [477]. Следуя статье 6 «Положения о евреях», все еврейские начальные школы формально внесли в программу курсы русского, немецкого или польского языков. Но никакой системы инспекции и контроля при этом не учредили, что и привело к предсказуемым результатам. Даже пятьдесят лет спустя русские власти все еще периодически издавали постановления о необходимости наладить обучение языкам в еврейских начальных школах [478].
Ни один молодой еврей – выпускник традиционной школы с усиленным изучением Талмуда, не был подготовлен к поступлению в русское учебное заведение более высокой ступени, да, как правило, к этому и не стремился. С другой стороны, русские власти крайне изумлялись при виде такого поразительного явления, как русский еврей с университетским дипломом. Когда уроженец Курляндии, Симон Вульф, в 1816 г. выполнил все необходимые условия и получил степень кандидата права в Дерптском университете, совет факультета не разрешил ему добиваться степени доктора права. Решение профессоров поддержал Совет министров, нарушив тем самым статью 5 «Положения о евреях». Обе инстанции отказали Вульфу под тем предлогом, что для получения докторской степени необходимо изучать церковное право, а еврейская вера этого якобы не допускает. Вульфа ненадолго приняли на государственную службу – а это была единственная карьера, приличная выпускнику университета, – в Коллегию юстиции по делам Курляндии и Лифляндии. Впрочем, скоро отстранили от службы под тем же предлогом [479]. Неудивительно, что у Вульфа было мало последователей.
Столь же безуспешными оказались предусмотренные «Положением» меры по внедрению обязательной языковой подготовки раввинов под угрозой отстранения их от должности. (При этом было совершенно непонятно, как именно намеревается русское правительство смещать должностные лица, им не назначавшиеся, не контролируемые и ему не подчиненные.) Неосуществимы были и требования о том, чтобы еврейские купцы вели бухгалтерские книги на каком-нибудь языке, кроме еврейского. Даже вполне практичное правило о владении немецким, польским или русским языками евреями, избираемыми в городское самоуправление, выполнялось плохо. Об этом говорят бесконечные петиции о его отмене со стороны представителей еврейских общин в русских судах. «Положение» содержало и попытку устранить наиболее заметные внешние признаки чужеродности евреев для христианского окружения – лапсердаки, ермолки, пейсы. И все-таки ни одна императорская поездка по западным губерниям при Александре I и двух его преемниках не обходилась без последующего раздраженного запроса: почему на каждой рыночной площади, по всему пути следования, государю попадались на глаза толпы евреев в традиционных (и противозаконно носимых) одеяниях [480].
Сохранив кагал как полусамостоятельный орган управления еврейской общиной, составители «Положения» 1804 г. с успехом перечеркнули собственное намерение ограничить власть раввината. По замыслу, судебные полномочия раввинов сводились к вопросам ритуала и вероучения – как будто в еврейской культуре можно с легкостью разграничить религиозное и светское начало. Если добавить к этому, что никакого надзора со стороны властей и здесь предусмотрено не было, то можно всерьез сомневаться в том, что «бет дин» – раввинский суд – лишился своей традиционной юрисдикции. Вызывает сомнение и эффективность запрета на право раввинов налагать проклятие и изгонять евреев из общины. Реальность такого положения дел признало и само русское правительство, дав в 1817 г. официальное разрешение раввинам налагать проклятие на виновных в контрабанде [481]. Также нельзя сказать, чтобы хоть кто-то из раввинов принялся за изучение предписанных языков, потому что и в середине XIX столетия власти все еще пытались осуществить эту химерическую мечту [482]. Итак, по сути дела, авторы «Положения» предоставили самим евреям выбирать, с какой скоростью пойдут у них преобразования в культурной сфере, а еврейское общество предпочло вообще не реагировать на призывы к реформам.
Из двух вышеназванных целей еврейской реформы правительство обращало большее внимание на «благоденствие коренного населения» (т.е. нееврейского). Оно же было неразрывно связано с необходимостью превращения евреев в «хороших подданных» с точки зрения экономики. Путь к достижению этих целей лежал через ограничение неугодной властям экономической деятельности евреев и поощрение их к новым, полезным занятиям – сельскому хозяйству и фабричному производству. В противоположность «тихому ободрению» просвещения, в экономических делах правительство было готово не жалеть реальных сил и развернуть широкую программу социального строительства.
