В этом же разделе Книги Иеремии содержится и косвенное указание на то, что в противовес сообщениям Книги Царств религиозная политика последних иудейских царей вовсе не была отступнической. Поздняя традиция прочно выводила все «беды Израиля» из культовых нарушений, допущенных его владыками[406]. Поэтому все последние обладатели иерусалимского престола и «делали неугодное в очах Господних». Достоверность этих сведений ставилась нами под сомнение и, когда Иеремия, говоря об отношении «благоуспешных» и «благоденствующих» к Господу, свидетельствует: «В устах их Ты близок, но далек от сердца их»[407], — не подтверждает ли это, что власть имущие продолжали демонстрировать формальную верность общему израильскому Богу? Но, с точки зрения пророка, эти декларации не подтверждались конкретными политическими поступками. Какими же?
В деятельности последних израильских царей есть одна общая черта — желание участвовать в переделе ближневосточного мира, следствием чего являлось абсолютно непоследовательное, часто предательское обращение со всевозможными союзниками и сюзеренами. Последнее особенно плохо сказалось на судьбе Иудеи. Нам говорят о том, что мир, возникший после падения Ассирии, казался неустойчивым и неопределенным, и никто не мог предсказать того, что Нововавилонская империя достаточно быстро заменит Ассирийскую. Хаотическую картину дополняло вторжение на Ближний Восток кочевников-скифов, а на далеком северо-востоке к концу VII в. до н.э. возникло новое государство мидян, из вассалов которого спустя всего несколько десятилетий вырастет следующая мировая империя. Поэтому, дескать, желание иерусалимских царей половить рыбку в мутной воде не должно было казаться современникам столь уж необоснованным. Нет, возразим мы, всего за несколько лет — от гибели Иосии до битвы при Каркемише, все внешнеполитические реалии должны были стать абсолютно понятны. Не стоит недооценивать степень информированности сторон: они прекрасно знали о возможностях царей египетского и вавилонского. Но настолько, кажется, велика была сила тогдашнего иудейского государственного мифа, что ни один правитель не смог противостоять желанию народа поставить знак равенства между богоизбранностью и политическим могуществом (сходные мысли не раз посещали и другие нации). Возобновленный договор — завет с Богом означал Его помощь. Благодаря этому Иудея должна была возвыситься над прочими землями и уж как минимум стать независимой от поклоняющихся ложным богам имперских соседей. Не действовать в соответствии с этой парадигмой иудейские цари не могли — и народ им бы этого не позволил.
Иеремия же не только полностью оценил значение битвы при Каркемише, но впервые дал задокументированную оценку гибельному политическому курсу Иудеи, что сразу привело его к столкновению с власть имущими{98}. Не исключено, что до того времени он был личностью не слишком известной, окруженной узким кругом слушателей и почитателей[408]. Никакой официальной возможности воздействовать на общественное мнение Иеремия не имел, но, по-видимому, успел наделать немало шума, вследствие чего оказался в заключении[409]. Останавливаться на полпути было не в правилах пророка, поэтому он прибег к совершенно новому способу распространения собственных воззрений: приказал своему ученику Варуху их записать, а потом зачитать в Храме «вслух народа». Акция эта была беспрецедентна и чуть было не стоила Иеремии жизни. Именно здесь впервые повествуется о первой несомненно прижизненной письменной фиксации пророческих речений.
Вызвано было это, еще одно революционное в культурном смысле событие, невозможностью традиционной устной пропаганды и притеснением со стороны властей: заслушав содержание первого свитка творений Иеремии, иудейский царь его по кусочкам «отрезывал писцовым ножичком и бросал на огонь в жаровне»{99}. Из этого можно заключить, что отношение сильных мира к неприятной для них информации почти не изменилось за последующие две с половиной тысячи лет. Стоит отметить и культовый, в некотором смысле шаманский способ действий царя Иоакима: он полагал, что методичное сожжение пророческих текстов, совершенное в присутствии «всех вельмож», лишит слова Иеремии заключенной в них силы. Сходными побуждениями руководствовались и более поздние политические деятели, поступавшие таким же образом, что опять же свидетельствует о глубоко укоренившемся в них первобытном мышлении. Пророк совершенно справедливо упрекал правящий класс Иудеи за отступление от «путей Господних»: верующему человеку не придет в голову мысль о том, что Слово Божие и даже Слово вообще можно каким-либо образом уничтожить. Для идолопоклонника же подобная идея борьбы со Словом может показаться и привлекательной, и выполнимой. Так, даже по малым, не поправленным девторономическим редактором деталям текста, можно установить, что у Иеремии были все основания к гневному осуждению отступивших от Господа современников, хотя он вряд ли мыслил в подобных категориях.
Первого зафиксированного в истории сожжения политически вредных сочинений их автор если и испугался, то никак того не проявил, а, наоборот, приказал верному Варуху переписать свои инвективы еще раз и добавил к ним «много похожих речей»{100}. Данный факт Ва-рух потом отметил отдельно в упомянутой нами выше приписке в 45-й главе книги. Слово оказалось сильнее: сочинения Иеремии сохранились и в еврейском каноне, и в составе Септуагинты. Более того, сокращенная греческая версия, по-видимому, более аутентична, чем расширенная еврейская, ибо обнаруженные в Кумране тексты книги Иеремии соответствуют именно греческому варианту[410].
Так была основана письменная пророческая традиция — исключительно из желания к сопротивлению и, используем здесь высокопарные слова, из любви к истине. Как, однако, одержимый проповедник оказался более информированным и прозорливым, чем представители политической элиты? Может быть, у него были агенты во всех городах Древнего Востока? Отчего столь уверен он в себе, отчего столь неистов и определен, когда провозвещает грядущие несчастья, когда утверждает, что верхушка Иудеи влечет страну к гибели? Что давало ему силы осудить все возможные политические предприятия иерусалимской элиты? Ведь Иеремия, скорее всего, не имел формального повода к осуждению религиозной практики тогдашних властителей да и в отличие от поздних редакторов не опирался на положение о том, что культовые прегрешения должны обязательно привести к государственным потрясениям.
Попробуем в качестве одного из вариантов ответа предложить читателям следующий мысленный эксперимент. Возьмем Россию конца 60-х — начала 80-х гг. XX в. В то время все достаточно разумные и образованные жители страны не обладали адекватной информацией о внешнем мире, да и о положении своей собственной державы. Вместе с тем они имели возможность регулярно лицезреть как мелких, так и крупных представителей правящего класса страны. Неужели на основании этих относительно умеренных данных житель тогдашней России не мог почти со стопроцентной вероятностью заключить, что любые внешне- и внутриполитические шаги отечественных властей неверны, порочны и бесплодны, что они могут принести означенной стране только вред и позор? Некоторые граждане делали такие выводы и произносили свои суждения вслух — насколько хватало голоса и сил. С последствиями, до безобразия напоминающими те, с которыми пришлось иметь дело Иеремии: «Ударил Пасхор Иеремию пророка и посадил его в колоду»[411].
За исключением отдельных влиятельных семей[412], несколько раз спасавших проповедника от державного гнева, народ и власть тогдашней Иудеи были воистину едины в исполнении намеченного политического курса и как многие другие народы прошли намеченный путь до конца. Соотечественники дружно величали Иеремию не иначе как предателем и иудеоненавистником. Наверное, он и сам не раз спрашивал себя: «Почему я говорю то, что говорю? Не воистину ли я — предатель?»
Тем временем страна неостановимо катилась под гору. Неудачная экспедиция вавилонян в Египет (601 г. до н.э.) привела царя Иоакима к мысли, что дань северянам выплачивать необязательно. Насколько безрассуден был такой поступок? Можно предположить, что, помимо общего патриотического подъема, борьбу иудеев против иноземцев питало желание освободиться от подати — нельзя исключить, что ее в той или иной мере требовали оба владыки: и египетский, и вавилонский. У иудейского царя отнюдь не всегда была возможность собрать эту дань: карательный аппарат мог быть недостаточным или же малопригодным для борьбы со своими. После смерти Иосии и пленения его старшего сына, окончившего свои дни в Египте, в Иудее не было сильной центральной власти, а существовало несколько конкурировавших между собой семейно-политических кланов.
