Императрица Александра Феодоровна за год до мученической кончины записывала в своем духовном дневнике «Сад сердца» размышления о чтении Священного Писания: «Библию следует изучать умно. Её следует изучать тщательно, так как каждая ее часть полезна для назидания, для исправления, для утешения, для помощи. Слово Божие — это лампада. Где бы она ни светила, она высвечивает какие-то изъяны, пятна, пороки в сердцах и жизнях. Где бы ни звучало слово Христа, оно обнажает и омывает недостатки… Библия содержит возвышенное духовное учение, которое направлено на то, чтобы преобразить возделываемую землю в Небесный сад. Слово Христа должно делать свою работу изнутри, поэтому оно должно попасть в наше сердце, и мы должны позволить ему в нас поселиться — мы должны принять это слово в свое сердце… Бог утешает. Он всегда полон нежности и сочувствия к человеческой боли и страданиям. Когда мы читаем Библию, мы находим в ней, от начала до конца, слова утешения. На каждой ее странице Бог дает понять людям, что Он их любит, что Он их друг и что Он хочет им добра. В Скрижалях нет ни одной главы, которая не открывала бы нам тем или иным способом Божию милость. Вот что делает Библию такой драгоценной книгой для тех, кто пал духом, оскорблен, разочарован, одинок, изнемогает в борьбе. Библия, как грудь матери, к которой можно прильнуть в минуту боли и отчаяния»{265}.
Чтение святых отцов побуждает к благотворному забвению тленного мира, но все же не стоит излишне увлекаться, забывая, кто мы такие и где мы теперь находимся. Книги, написанные отцами-созерцателями, это не популярные издания для воцерковляющихся — это специальная литература, предназначенная главным образом для подвижников, уже прошедших деятельный период, готовых войти в благодатный период духовной жизни — созерцательный. Все мы, если и подвизаемся, то находимся лишь в пределах деятельного периода. Для нас эти книги не могут быть практическим пособием. Они для нас питие духовное, они должны служить возгреванию нашего духа, указывать общее направление, действуя вдохновляюще, дабы мы в полной мере возревновали о подвиге.
Читая книги, возводящие мысль к духовным вершинам, хорошо было бы помнить слова прп. Макария Оптинского: «Святые и богоносные отцы написали о великих дарованиях духовных не для того, чтобы всякий безрассудно стремился к получению их, но для того, чтобы не имеющие оных, слыша о таких высоких дарованиях и откровениях, получаемых достойными, сознавали свою глубокую немощь и великое недостоинство и невольно преклонялись к смирению, которое паче всех деланий и добродетелей нужно для ищущих спасения»{266}.
А вот как предостерегает свое духовное чадо свт. Макарий (Невский)[98]: «Читаешь Библию — это хорошо, но неопытному небезопасно. Читающему Библию нужно иметь под руками толкование. Есть поговорка: „Зачитался Библией“, то есть сбился с толку чтением Библии без толкования»{267}.
К благоразумию призывал своих чад прп. Никон Оптинский. Остерегая их, он завещал: «Такие книги, как Исаак Сирин, с глубоким содержанием, надо читать с осторожностью. То, что там для новоначальных сказано, для нашего времени преуспевшим только доступно, а многое и совсем нельзя применить, тогда будет раздвоение в душе. Поэтому такие книги надо читать не для того, чтобы вполне применять к себе, а для настроения. А иначе может быть очень плохо: в самомнение, в прелесть можно впасть и повредиться»{268}.
Прп. Феодор Санаксарский[99] вовсе запрещал своим послушникам самостоятельное чтение. Старец объяснял: «Читать книги вам, новоначальным, по кельям, кроме трапезы[100], в моей обители не позволяется: ибо вы не столько заимствуете из них полезное для души, сколько навыкаете толковать на разорение душевного спасения, что не вы сами, а другие не так живут»{269}.
В келейных записках прп. Варсонофия Оптинского тоже есть мысли по этому поводу: «Читать надобно книги деятельные, относящиеся до христианской жизни. Умозрительные, или созерцательные, нам не под силу. Созерцание прилично созерцательной жизни, а сия приходит по очищении от страстей заповедями Христовыми, и ей сама благодать научает… После книг Св. Писания Нового Завета монашескую азбуку составляют превосходные, духовно сладостные и всем доступные писания св. Аввы Дорофея и св. Иоанна Лествичника… Славянское „Добротолюбие“ (не все подряд, но статьи из него по указанию опытного духовного отца), также и „Добротолюбие“ в русском переводе»{270}. «Пятый том сочинений еп. Игнатия [Брянчанинова] заключает в себе учение св. отцов применительно к современному монашеству и научает, как должно читать писания св. отцов. Очень глубоко смотрел еп. Игнатий, и даже, пожалуй, глубже в этом отношении еп. Феофана [Затворника]. Слово его властно действует на душу, ибо исходит из опыта»{271}.
Архиепископ Феофан (Быстров) в своих письмах замечает: «Нужно говорить не столько о том, кого нужно читать, сколько о том, как нужно читать. Читающий с рассуждением может все читать, а кто не имеет рассуждения, тот должен или читать под руководством кого-либо из имеющих рассуждение, или, в случае отсутствия такового, на первое время ограничиться чтением вселенских отцов и учителей Церкви», а именно: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, а из русских — свт. Тихона Задонского{272}.
19. Трезвение (K стp. 68)
Молитвенное сочетание ума с сердцем — важнейший момент на пути подвига. Именно теперь, по восшествии на степень умно-сердечную, человек может начинать настоящую брань с помыслами, здесь можно приступать к тому, что, собственно, и названо у святых отцов трезвением, или хранением ума, и является битвой за чистоту молитвы. До этих пор, пребывая на степени молитвы умной, в полной мере осуществить такую борьбу было невозможно.
Дело в том, что, молясь умно, вне соединения с сердцем, ум пребывает в том же мысленном пространстве, что и приходящие помыслы, а посему он не способен увидеть их приближение, распознать их на первой стадии — на стадии прилога (или приражения). Ум замечает их только на второй стадии — стадии сочетания, когда уже вовлечен в обдумывание помысла, в собеседование с ним. Здесь помыслы могут с успехом отсекаться, пока дело не дойдет до греховного сосложения, но поскольку такое отсечение происходит всегда с некоторым запозданием (после сочетания), то оказывается невозможным сохранить ум чистым от помыслов. Можно сказать, что в этом случае ведутся уличные бои, когда противник уже ворвался в город и сражение идет внутри города.
Трезвение же позволяет охранять сами городские стены и не позволяет врагу ворваться внутрь, бои ведутся на подступах к городу. Но для этого нужно встать при вратах. Чтобы опознать помысел в момент его приближения, нужно каким-то образом отступить в сторону, выбраться из этого мысленного потока и посмотреть на него как бы извне. Переход на степень умно-сердечной молитвы как раз и оказывается таким смещением ума, или шагом в сторону. Здесь происходит слияние ума с сердечным чувством. Это качественное изменение, при котором моление становится слитным мысле-чувственным процессом, поглощающим в себя ум. Ум, таким образом, как бы выводится из мысленного потока. Теперь появляется возможность, встав у врат сердечных, с иного ракурса наблюдать, как возникает новый помысел-прилог, и незамедлительно отсекать его, не допуская сочетания с ним. Начинается борьба за чистоту молитвы.
А чистота и нечистота молитвы, — по слову прп. Исаака Сирина, — зависит от следующего: если примешивается к уму «какая-либо посторонняя мысль или беспокойство о чем-нибудь, тогда молитва сия не называется чистою»{273}. «Ум становится сильным тогда, когда во время молитвы он не представляет в воображении ничего из принадлежащего миру сему», — замечает пустынножитель Евагрий Понтийский{274}. «Совершенство молитвы заключается в том, — говорит свт. Игнатий, — когда она произносится к Богу без уклонения ума в развлечение, когда все мысли и чувства человека собираются во едино моление»{275}. А в одном из писем святителя есть такие слова: «Бог является человеку в чистоте мысленной».
В книге «На горах Кавказа» схимонах Иларион не раз обращается к этой теме: «Когда ум сделается чуждым помыслов и чист сам в себе, быв проникнут памятью Божией, тогда он удобно хранит в чистоте и самое сердце, стоя стражем у входа в него и не допущая туда ничего нечистого. Ибо, по учению святого пресвитера Исихия, „не может войти помышление в сердце, не толкнувшись прежде в двери ума“… Духовная жизнь, по изображению святых отцов, состоит в том, чтобы ум стоял при сердце, как страж при дверях, и не допущал туда входить ничему нечистому — ни помыслу, ни желанию… Разум если и должен иметь какое-нибудь участие в деле молитвы, то разве то, что его должно лишить свойственной ему его деятельности — мышления, рассуждения и неудержимой стремительности в движении. Он здесь не более как только страж и блюститель, стоит у дверей сердца и охраняет всю духовную область, чтобы не вошло туда какое-нибудь земное помышление…
