Сергий совместно с Синодом предпринимает шаги к развитию политики лояльности к власти. В октябре издается указ о возобновлении поминовения государственной власти за богослужением с присовокуплением по формуле: «Еще молимся о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея. Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». По сути, возобновлена прерванная традиция, идущая еще от патриарха Тихона. Кстати, особо упорствующим в нежелании произносить ее за службой митрополит Сергий говорил: «Я вынужден был сделать то, что я сделал, но если эти молитвы не дают вам покоя, не произносите их».
Тогда же в адрес ОГПУ было направлено заявление с просьбой об амнистии и облегчении участи ранее репрессированных священнослужителей. В нем подчеркивалось, что они «оказались жертвами (может быть, и не без их вины) прежнего нелегального положения нашей Церкви и прежних ее ненормальных отношений к советскому правительству». В ответ действительно были освобождены некоторые из них: архиепископы Захарий (Лобов), Ювеналий (Машковский), епископы Аркадий (Ершов) и Мануил (Лемешевский).
Сам Сергий в переписке и переговорах с «несогласными» неоднократно разъяснял и отстаивал свою позицию. Среди дошедших до нас свидетельств — его встреча с делегацией Петроградской епархии, посетившей Сергия в декабре 1927 года.
…В комнату, где находился митрополит Сергий, вошли епископ Димитрий (Любимов) и сопровождавшие его члены делегации. Молча подошли под благословение. Потом передали письма, обращения, документы, привезенные с собой… Сергий неспешно и внимательно читал поданное ему, время от времени спрашивал, уточнял, выражал мнение. Потихоньку завязалась беседа.
— Вот вы протестуете, — произнес митрополит, — а многие другие группы меня признают и выражают свое одобрение. Не могу же я считаться со всеми и угодить всем, каждой группе. Вы судите каждый со своей колокольни, а я действую для блага Русской церкви.
— Мы, владыко, — возражают петербуржцы, — тоже для блага церкви хотим трудиться. Мы не малочисленная группа, а выражаем церковно-общественное мнение Ленинградской епархии из восьми епископов, части духовенства, тысяч единомышленников верующих.
— Вам мешает принять мое воззвание политическая контрреволюционная идеология, которую, — Сергий достал одно из посланий патриарха Тихона и показал его подпись, — которую он осудил.
— Нет, владыко, мы с посланием патриарха Тихона согласны. Нам не политические убеждения, а религиозная совесть не позволяет принять то, что принимает ваша совесть… Мы стоим на точке зрения соловецкого осуждения…
— Позвольте, — перебил Сергий, — то, о чем говорите вы, написал один человек, епископ Василий (Зеленцов)… Другие же соловецкие сидельцы меня поддерживают. Да и что же особенного, что мы поминаем власть? Раз мы ее признаем, значит, и молимся за нее.
— А за Антихриста можно молиться?
— Нет, нельзя.
— А вы ручаетесь, что это не антихристова власть?
— Ручаюсь, — вдруг посерьезнев, проговорил митрополит Сергий. — Антихрист должен быть три с половиной года, а тут уже десять лет прошло.
— А дух-то антихристов: не исповедующий Христа во плоти пришедшего.
— Этот дух всегда был со времени Христа до наших дней… Какой же это Антихрист, я его не узнаю!
— Простите, владыко, вы его не узнаёте, — так может ответить только старец. А раз есть опасность, что это Антихрист, то мы и не молимся… Да и с религиозной точки зрения наши правители — не власть.
— Эта ваша позиция называется исповедничеством.
— Мы не спорить к вам пришли, а заявить от многих пославших нас, что наша религиозная совесть не позволяет нам принять тот курс, который вы проводите… Остановитесь, ради Христа!
— Нет… Есть исповедники, мученики, а есть адвокаты, кормчии… Всякая жертва принимается. Вспомните Киприана Карфагенского…
— Вы спасаете церковь?
— Да, я спасаю церковь…
— Церковь не нуждается в спасении…
— Да. Вселенская церковь неуничтожима. Но где же знаменитая Карфагенская церковь? Есть ли православные верующие в Каледонии, в Малой Азии, где прославились Григорий Богослов и Василий Великий?
— Церковь спасает Христос, а не люди…
— Это верно, но верно и то, что без человеческих усилий помощь Божия не спасает… Весь народ в катакомбы не уведешь. С чем вы оставите малых сих? Без церквей? Без таинств? Без евхаристии? Есть ли ответ у вас на этот вопрос? — Члены делегации молчали. — А раз так, — заключил митрополит, — то нужно идти на какие-то компромиссы.
По его порывистому движению, по тону сказанных слов чувствовалось, что, собственно, говорить ему с делегатами было уже не о чем. Но все же напоследок он бросил им в укор: «Отказаться от курса церковной политики, который я признал правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно. Я готов это сегодня вам сказать. А если надо, то и завтра, и другим приходящим ко мне написать и сказать все то же самое».
После того как делегация покинула зал, Сергий посидел за столом, просматривая еще и еще раз оставленные ею документы. Тихо вошел протоиерей Николай Колчицкий:
— Ваше высокопреосвященство, вы звали?
— Да, отец Николай, возьмите все это, — указал Сергий на стол, — и подшейте в дело. Пусть будет вещественной памятью дел сегодняшних, а для будущего — материалом для понимания нашего делания.
— История вас простит, ваше высокопреосвященство? — вдруг вырвалось из уст молодого священника.
— Простит ли меня история?.. Не знаю, — отвечал Сергий и, помедлив, добавил: — История-то, может, и простит, но главное, чтобы меня простил Господь.
Митрополит Сергий, конечно, понимал, что декларация вызвала большие смущения среди клира и паствы. Но он был настоящим монахом. Он стоял перед Богом, и главным для него был не суд истории, а суд Божий. Добавим, что декларация, ставшая основанием для легализации, то есть юридического признания со стороны государства местных и центральных органов управления «тихоновской» церкви, во многих своих принципиальных пунктах повторяла, развивая и конкретизируя, идеи, устно и письменно высказанные патриархом Тихоном в последние годы его патриаршества, и ни в чем им не противоречила.
Естественно, позиция тех, кто постепенно встал на сторону Сергия, не во всем была единой. Поддерживая всё, что касалось лояльного отношения к государству, они одновременно указывали на определенную «неполноту» и «недосказанность» послания. Такой подход особенно наглядно проявился в послании иерархов, находившихся в Соловецком лагере[115]. Согласившись с тем, что касалось проблемы лояльности, они однозначно указывали: «Мы вполне искренно принимаем чисто политическую часть послания». Не одобряли также умолчания о том, что ответственность за предшествующие «прискорбные столкновения между Церковью и государством» лежит и на «церковной политике» государства. Отвергали как «неискреннее» заявление о принесении властям «благодарности» за внимание «к духовным нуждам православного населения»; посчитали слишком уж «категоричной» форму, в которой было сделано заявление о лояльности церкви к гражданской власти. Отмечали, что церковь должна более определенно требовать невмешательства государства во внутрицерковные дела.
Разномыслие среди иерархии, естественно, отразилось и на взглядах приходского духовенства и верующих, разделив их на сторонников и противников декларации. Однако абсолютное большинство их встало на сторону митрополита Сергия. Постоянно встречающееся в церковной и околоцерковной литературе утверждение о том, что 90 процентов приходов вернули в Синод текст декларации, не читая и не желая оглашать его в храмах из-за своего несогласия с ним, не имеет никакого документального подтверждения. Это просто вымысел. Тогда как свидетельства иного рода — высказывания в поддержку декларации и церковного курса митрополита Сергия в целом — в обилии присутствуют в архивах. Сегодня их можно встретить на страницах исторической литературы, авторы которой стремятся объективно представить ситуацию в церкви в связи с Декларацией митрополита Сергия и активно ведут поиск архивных документов.
В конце декабря 1927 года митрополит Сергий и Временный синод вновь обратились с посланием к пастве, еще и еще раз разъясняя причины, по которым церковная жизнь выстраивается в соответствии с опубликованной летом 1927 года декларацией. Характеризуя «церковную разруху» 1926–1927 годов, авторы указывали: «Центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как бы ощупью среди неосведомленности, жили отдельною жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов и пагубных заблуждений, какое обширное поле для всякого самочиния»[116]. Одновременно сообщалось о тех первых изменениях, которые произошли в жизни православной церкви в Советском Союзе: открываются на местах епархиальные советы, устанавливаются связи Синода с епархиями, замещаются пустующие кафедры, восстанавливаются связи с Восточными церквями и православными приходами в различных странах Европы и Японии, преодолеваются «церковные расколы» в стране. Митрополит Сергий и Синод вновь и вновь говорят о недопустимости «разрыва со своим законным епископом», который может быть обоснованным лишь в одном случае: когда осужден Собором или когда начинает проповедовать заведомую ересь, тоже уже осужденную. Но раз этого нет, то требуется совместная работа Синода, православных епархий и приходов на благо Церкви Христовой.
