Обычно Старец ел то, что не требовало варки или другого приготовления на огне. «К счастью, — говорил он, — приготовления пищи в моем распорядке дня нет». Однако когда в последние годы его жизни один из монахов иногда приносил ему приготовленное на огне кушанье, Старец, ради любви, ел его и говорил: «Желудок иногда хочет поесть и чего-нибудь приготовленного на огне».
Однажды его спросили: «Геронда, как Ваш желудок не испортился от стольких постов?» Он ответил: «Желудок от постов не портится. Однако если человек расстраивается, то ему надо есть. Потому что, когда человек расстраивается, его желудок постоянно вырабатывает желудочный сок, который должен вырабатываться только для переваривания пищи. Сок разъедает стенки желудка, и он начинает болеть. Человек должен есть в соответствии с тем состоянием, в котором находится. Он может проявить воздержание и поесть поменьше? Пусть ест поменьше. Если человек [духовно] преуспевает, то он вкушает мало пищи, а силы в себе чувствует такие, как если бы ел как обычно. Это происходит потому, что он питается духовно и та немногая пища, которой он обходится, достаточна для поддержания его жизни». Сам Старец обычно ел из маленькой тарелочки, в которой помещалось немного пищи.
Он стремился к тому, чтобы никто не узнал, как он постится. Когда он бывал в гостях, то не держал «Девятого часа» и ел то, что давали — если для него не было в том [духовного] вреда. Когда он жил в келье Честного Креста, знакомый антипросоп одного из монастырей позвал его в конак этого монастыря в Кариесе, чтобы побеседовать с ним. После беседы он устроил для Старца трапезу. Старец съел все, что было на блюде и даже подтер блюдо хлебным мякишем. Только Бог знает о том, как он постился после этого у себя в келье.
Он не хотел дать никому даже малейшего повода «заподозрить» его в том, что он строго постится. Единственным, чего не удавалось скрыть, было его худое изможденное тело — «предатель», рассказывающий о его великих постах другим. Бесы, нападая на Старца, обзывали его «костлявым» и в этом случае не врали. Когда, будучи в монастыре Стомион, он принес в деревню возле Коницы ковчег со святыми мощами, один старик, указывая на ковчег, а потом на лицо Старца, сказал: «И здесь я вижу кости, и тут — кости». В более молодом возрасте он был как тень, как бесплотное существо, таким худым, словно у него совсем не было желудка. В своей книге о Хаджи Георгии[165] Отец Паисий писал, что преподобный Старец от любочестия принес свою плоть в жертву ради любви к Богу. То же самое можно сказать и о нем самом.
Добрая привычка всегдашнего поста помогла Старцу достичь высоких мер аскезы, помогла ему стать великим постником. Он говорил: «В аскезе очень помогает привычка. Привыкнув подвизаться с юности, потом человек уже не испытывает трудностей». Однако еще больше Старцу в его подвиге помогало умение владеть собой, умение держать себя в руках. Когда после продолжительного поста его тело жаловалось и просило утешения, Старец начинал с ним беседовать: «Чего тебе нужно? Вот, пойди выпей чашку чая, тебе этого хватит». И он пил «пустой» чай — даже без сухаря. Когда от поста у него начинались головокружения, он все равно не ел пищи, но пил воду, «обманывая» таким образом голод и продолжая пост.
Кроме строгого поста, Старец каждую ночь совершал Всенощное бдение, проводя ночь в молитве. «Постом, бдением, молитвою небесная дарования прием... »[166].
Живя в Эсфигмене, Старец спал около получаса в сутки. Спал он на полу: на каменных плитах или на кирпичах. Позже, когда он спал на сколоченной из досок кровати, не желая иметь покоя даже во сне, он клал под матрас камни. Когда в монастыре Стомион один из паломников случайно увидел доски, на которых он спал, и сказал ему: «Отче, больно тяжелый ты избрал путь», — то он ответил: «Если ты хочешь чего-то так же сильно, как я желал подвижнической жизни, потом это "что-то" становится приятным».
И Старец действительно чувствовал себя очень радостно, ложась на свое подвижническое ложе, где «подушкой» был обрубок дерева, а «периной» — деревянные доски. От жестких досок его поясница была черной, но он радовался, потому что читал у аввы Исаака следующее: «Прежде всех страстей любление себя, а прежде всех добродетелей — пренебрежение покоем»[167], потому что «покой питает и умножает страсти»[168].
Днем Старец никогда не отдыхал. В последние годы жизни, когда целый день он отдавал приходившим к нему людям, он немного изменил свой устав и отдыхал до трех часов в сутки. Около полуночи он вставал и молился по четкам. Однако часто он отдыхал три часа не в сутки, а в трое суток. Постом он смирял свое тело, бдениями — очищал и утончал свой ум.
Ночной молитве он отдавал всего себя, все свои силы. Он выбивался из сил, совершая «всенощные стояния» и бесчисленные коленопреклонения. В старости он стал молиться в стасидии и опираясь на особый деревянный костыль в форме буквы «Т», который монахи используют при келейной молитве. Кроме этого, Старец обвязывался веревкой, другой конец которой был прикреплен к потолку его кельи, чтобы молиться, стоя на ногах — как новый пророк Моисей. Когда он уставал, то продолжал молитву, вставая на колени, давая таким образом каплю покоя своему изнуренному телу.
О бдении Старец говорил: «Дремота приводит монаха в негодность и лишает его общения с Богом. Необходима непрестанная борьба и принуждение себя. В первое мгновение ночной молитвы нам надо проявить по отношению к себе немного принуждения. Первая фаланга бесов налетает, но, если мы оказываем сопротивление, уносится прочь. Давайте не будем совершать бдение, для того чтобы получить от него удовольствие. Мы можем совершать бдение, например, возле больного и говорить: "Боже мой, исцели его, чтобы он выздоровел и тоже мог Тебя славословить", и после этого мы сами начинаем славословить Бога. Или: "Боже мой, дай сон людям, которые не могут уснуть либо от боли, либо оттого, что их нервы натянуты как струны, и они принимают снотворное"».
Как Старец ни старался скрыть свои подвиги, некоторые из них не оставались незамеченными. Накануне Всенощных бдений его почти целыми днями занимали люди со своими проблемами. Где-нибудь на закате солнца к нему в каливу заходили знакомые монахи, и вместе с ними он шел на Всенощную. Почти всю ночь он стоял в стасидии и не садился, а на рассвете возвращался в свою келью. Разве у него оставалось время для того, чтобы отдохнуть? С самого утра к его келье сходилось множество страждущих людей, настоятельно просящих, чтобы он их принял. Как он мог это выдержать? Где он находил силы? Ведь он был стар и немощен...
И, несмотря на все это, он не нарушал своего устава и не умерял подвижничества. Труд, пост, бдение, утешение страждущих, молитва и бескомпромиссное исполнение своих монашеских обязанностей. «Непрестанное понуждение естества» — с мудрованием и расположением мученика.
«Милуя всю тварь» — одушевленную и бездушную, сострадая даже диаволу, по отношению к самому себе Старец был немилостивым и неуступчивым — как и все Святые. Он не оказывал своему «скудельному сосуду», то есть своему телу, самолюбивого снисхождения и давал ему меньше того, в чем оно действительно нуждалось. Другим Старец советовал: «По отношению к телу будем исполнять лишь то, что необходимо, потому что то, что больше необходимого, — есть похоть, которая изгоняет из сердца Христа, занимает там Его место и оставляет после себя засуху и пустоту».
В начале монашеской жизни Старец подвизался с дотошностью, скрупулезностью и принуждением себя. Впоследствии он не имел в этом столь большой необходимости, потому что его духовный плод созрел. Аскеза стала уже образом его жизни, и, когда это было необходимо, он мог допустить определенное отклонение от «буквы». Старец советовал: «Сейчас, пока вы молодые, подвизайтесь, потому что потом вы этого делать не сможете. Раньше я подвизался много. А сейчас я самому себе противен: простужаюсь даже от сквозняка, который дует из замочной скважины».
Также Старец советовал монахам совершать земные поклоны, потому что, как он говорил, «совершая поклоны, мы смиренно поклоняемся Богу, от нас уходит дремота и заводится наш [духовный] мотор. Также от поклонов исчезают неестественные отвисшие животы, поклоны делают тело мужественным и отважным».
Старец говорил: «Через два-три часа после принятия еды мы можем совершать поклоны. Когда мы совершаем поклоны, наши колени должны касаться плеч, а наша голова — пола возле колен». Старец советовал при поклонах касаться пола не ладонью, но внешними костяшками кулака. Однако он не хотел, чтобы на руках были видны мозоли от поклонов, поэтому советовал совершать поклоны на мягком коврике. Так он делал поклоны сам, и если видел, что кто-то при поклоне опирается о пол не кулаком, а ладонью, то его исправлял. Когда Старец делал поклоны, его быстрота, гибкость и «запас прочности» производили впечатление.
