Я – учитель атлетов,
Тот, кто раскрыл своё сердце шире моего,
докажет его истинную широту.
Тот больше всех чтит мой стиль,
кто, выучившись в нём, уничтожит своего учителя.
– Уолт Уитмен –
Последним из обитателей дома, кто полностью пробудился, был Пол. В течение последних двух недель его пребывания здесь я вообще с ним не разговаривал. Я лишь случайно видел его выходящим на прогулки или сидящим на скамейке в заснеженном саду. Это не значит, что это всё, чем он занимался, просто это то, что я знаю. Я не часто спускаюсь и провожу время с гостями, и, уверен, что в доме происходит гораздо больше, чем мне известно. Могу предположить, однако, что в течение этого периода Пол мало общался.
Была зима, когда он сказал мне. Стоял бодрящий, но не морозный вечер, на земле лежал свежий снег. Один из таких вечеров, когда все звёзды высыпают на кристально прозрачное небо, отчего ветер затихает в благоговении. Настолько ясный и тихий вечер, что казалось, не обошлось без режиссёра. Такой совершенный зимний вечер бывает всего раз или два в году. Вот почему я решил прогуляться. На перекрёстке в паре миль от дома ко мне присоединился Пол. Я был рад ему. Я всегда рад тому, кто пребывает там, где, как я думаю, был сейчас Пол. Он не сказал ни слова, и мы продолжили путь. Минут через десять он заговорил.
– Я "готов"*.
* Здесь Джед использует слово done (прошедшее время от do – делать), которое дословно переводится как "сделанный", "законченный". Это ключевое слово во всей трилогии обозначающее человека, который "сделал своё дело", "закончил поиск", реализовал истину (прим. перев.)
Я улыбнулся, и тёплая волна хлынула в сердце. Тёплая от воспоминания о том дне, когда я сам пришёл к такому же потрясающему и невероятному заключению, и тёплая всегда, когда я слышал это от других. Тёплая от знания того пути, который должен пройти человек, чтобы достичь этого места, и тёплая от знания, что ему ещё предстоит.
Вот так это всё и происходит – ни колокольного звона, ни сияющего света, ни хора ангелов. Как сказал Лайман Панг, "ты просто обычный человек, сделавший своё дело".
– У меня больше нет вопросов, – сказал Пол. Он не имел в виду, что у него не было вопросов ко мне, он имел в виду, что у него вопросов больше нет. Вот так происходит, когда ты достигаешь конца, ты – "готов". Он не говорил, хотя мог бы, о том, что теперь знает всё, что можно узнать – всё. Он достиг конца знания, и тем самым обрёл единственное совершенное знание. Он не говорил об этом, потому что это слишком велико для слов, но я знал, что он думает об этом, потому что это истина, и это слишком велико, чтобы не думать об этом.
Мы всё шли. Луна была на три четверти полной; её сияние блестело на свежем снегу, атласным ковром укрывающем спящую землю.
***
Пол больше ничего не сказал до нашего возвращения домой. Я понял, что он "готов" уже несколько недель, и всё это время привыкал к этому новому неожиданному состоянию. Так бывает в конце. Даже если тебе тысячу раз говорили, что у знания – у поиска – есть конец, ты ошеломлён и обескуражен, когда достигаешь его. Несколько лет ты ведёшь битву за битвой, каждая изнурительней предыдущей, и никогда, никогда, даже не надеясь, что когда-нибудь действительно сможешь победить в этой жизни.
А потом, в один прекрасный день, вот те раз. Ничего. Ни врагов, ни борьбы. Меч, казалось уже впаявшийся в руку, можно отбросить, если пальцы смогут разогнуться. Больше не с чем бороться, больше нечего делать, и больше уже никогда не будет нужно что-либо делать снова.
И даже тогда, очень вероятно, что ты не будешь знать кто ты и где. Всё просто окончено, и ничего не приходит взамен. В сказках новоиспечённые вампиры спрашивают, что влечёт за собой их новый статус. "Что, я настоящий вампир?" "А как быть с чесноком, распятиями, солнечным светом, гробами?" "Я бессмертен? Как это проверить?" "Что правда, а что миф?". Я слышал, что мастера дзен говорят, что требуется десять лет, чтобы привыкнуть к этому, а для них, это значит провести десять лет в наиболее подходящей для этого обстановке – в дзен монастыре, где всё и всегда просветление. Представьте себе другой случай: провести этот период посреди социума, который обесценивает духовность, и где даже духовные знатоки – невольные мастера дезинформации. Это будут чертовски специфические десять лет.
А что потом? Как я понял из разговора с практикующими джняна йогу (приношу свои извинения им и всем, чьи учения я исказил в этой книге), ты выходишь из этого периода ассимиляции как джняни – тот, кто знает. Это то, кем я являюсь, я полагаю, но процесс превращения из аджняни в джняни ещё не окончен. Даже теперь приходится прилагать сознательные усилия, чтобы поддерживать ложное "я", мой персонаж сновидения – оживлять его и заставлять действовать. И эта моя траектория приведёт меня так близко к не-бытию, как только возможно, находясь по-прежнему в теле. Другими словами, я буду продолжать всё меньше и меньше энергии направлять в своё бытие в состоянии сна, моё учение сократится до самой чистой и наименее терпимой формы, мои интересы уйдут из мира, и я стану настолько минимальным, насколько может быть человек. Подтверждают ли джняна йога, или дзен буддизм, или любая другая система этот процесс, не имеет значения, потому что я подтверждаю его сам, напрямую. Я не считаюсь ни с какими учителями или учениями. Таким я вижу свой уход. Написание этой книги ускорило процесс, но именно туда всегда вела дорога.
Когда Кришна закончил то, для чего он приходил, он вошёл в лес и просто продолжал идти, пока не свалился от усталости. Проходящий мимо охотник принял его ноги за уши оленя и убил его одной стрелой. Эту ходьбу можно рассматривать как постепенное изъятие энергии, так что, возможно, когда придёт моё время, я просто уйду в заросли кукурузы, и буду идти, пока не упаду от усталости, и мои стопы примет за спелые початки проходящий мимо сборщик урожая Джон Олень.
***
Я не считаюсь с учителями и с учениями? Прекрасно. Похоже, я уже достаточно нетерпим, так что, наверно, стоит об этом ещё кое-что сказать.
Дело вот в чём: я – полностью просветлённый – полностью реализовавший истину. Вот он я, живой, в действии, и я решил описать это, как вижу. Я не считаюсь. Не полагаюсь. Если то, что я описываю, противоречит десяти тысячам других описаний, не важно, насколько почитаемы они и те, кто их записал, то для меня эти описания – ничто более, чем басни и сказки, и их место в мусорном ведре истории. Просто я здесь и это "здесь" выглядит совсем не так, как кто-нибудь его описывает, и я не собираюсь терять своё или чьё-то время, притворяясь, что это не так.
Нужно заметить, что это "здесь" не окутано туманом и не слабо освещено. Оно ни таинственное, ни мистическое. В моём знании нет изъяна, и моё видение не знает препятствий. Это сложный момент, но он имеет решающее значение. Я не интерпретирую. Не перевожу. Я не передаю вам то, что было передано мне. Я здесь и сейчас говорю вам то, что вижу самым возможно откровенным образом.
Если это звучит неприятно, привыкайте. Это дело неприятное. Я пишу эту книгу не для того, чтобы заработать денег или обрести последователей или стать популярным. Я пишу её для того, чтобы вывести её из своей системы. И моё послание не о том, чтобы вы поверили, как тут обстоят дела, но чтобы вы сами всё проверили.
Ты больше не будешь принимать вещи из вторых или третьих рук,
Или смотреть сквозь глаза мертвецов,
Или питаться книжными призраками,
Ты не будешь смотреть и сквозь мои глаза, или подражать мне,
Ты будешь слушать всех и отфильтровывать всё сам.
– Уолт Уитмен –
***
Возвращаясь к переходу Пола, хорошей аналогией так же будет трансформация гусеница-куколка-бабочка. (Мы сильно должны полагаться на аналогии – Дао, о котором можно говорить, не есть вечное Дао, и всё такое). Но в отличие от только что появившейся бабочки у ново-освобождённого нет естественных инстинктов, которые бы направляли его. Когда я сам проходил через этот опыт, я знал, что это что-то безмерное. Я знал, что это что-то чрезвычайно необычное. Я знал, что это высшее достижение, рядом с которым все остальные меркнут. Я мог взглянуть или послушать человека, и мгновенно понять, что он не прошёл через это. И, тем не менее, я много лет не имел понятия, что это является просветлением.
Чертовски специфично.
Когда я, наконец, связал всё воедино, было очень приятно, хотя снесло крышу как при землетрясении, случилась смена парадигмы – реализация. Я провёл много лет, как домашняя бабочка, слоняясь среди гусениц и видя очень художественный сон, как я стал бабочкой. Я знал, что я существенно отличаюсь от гусениц. Я знал, что нас разделяет непроходимая пропасть, что я больше не один из них, что они не похожи на меня, а я не похож на них. Я знал, что могу общаться с ними лишь на самом поверхностном уровне, основываясь на своей быстро исчезающей памяти об их языке и привычках. Однако, мне потребовалось время, чтобы понять, что я уже не был одним из них, потому что я был чем-то иным, и что разница была абсолютной. Я получил доступ в совершенно новую реальность, но ещё не вошёл в неё, потому что никто не мог мне объяснить, что этот новый вид бытия, которым я стал, был тем, что гусеницы называют "бабочками". И вообще, кто бы смог объяснить такое тому, кто даже не знает, о чём спросить?
