на движение — через регулярный труд и послушание, чтобы восстановить в духе свободу;
на органы слова — молчанием, чтобы воскресить внутреннее слово, или возношение ума к Богу, в молитве;
на органы питания — постом, неспанием, долулеганием, чтобы сохранить живость в духе;
на органы половые — целомудрием и безбрачием, чтобы водворить в себе бесстрастие.
Вот основание, почему святые Божий, все без исключения, проходили жестокое житие! Без сего нельзя очистить духа, нельзя восстановить его и явить во всей свойственной ему силе. Это необходимый путь к его свободе. Только по мере истомления плоти он высвобождается из нее. Посему, кто льстит себя надеждою достигать совершенства в духе без сурового обхождения с телом, тот походит на того, кто бы хотел носить воду решетом, или ловить ветер руками, или писать слова на воде. Это — напрасный и неразумный труд, в коем стяжаемое в одну минуту расточается в другую. У святых Божиих тело действительно становилось орудием для высших целей. Они через трение тела оттирали онемелый дух. Замечательно в сем отношении, что они тело, или животную жизнь, считали как бы лицом сторонним, почему, отходя ко сну, говорили: поди, осел… это значит, что тело у них отделялось от их личности и сорастворение сознания с ним прекращалось.
Как очевидна теперь необходимость тесного, скорбного и крестного пути ко спасению! Мы встречаем ее на всех степенях своей жизни. Тело должно стеснить телесными подвигами: иначе бесполезны все труды. Следующую за ним внутри деятельность воображения, пожеланий и страстей — эту мятущуюся беспорядочную деятельность — должно подавить внутреннею напряженною бдительностью. Стоящую выше сего деятельность душевных сил должно исправить душевными трудами: чтением и рассуждением, добрыми делами и богослужением. Наконец, восстановить или воспитать дух надо богомыслием, молитвою, приобщением таинств. Все это трудные, потовые занятия! Следовательно, неотъемлемый характер жизни истинно христианской есть трудничество, подвижничество, потовое и напряженное делание.
Этим заключается обозрение начал христианской жизни и деятельности. Теперь очевидно, что естественные начала нравственной жизни, обессиленные и ослабленные в падении, восстановляются Божественною благода–тию в царстве Господа нашего Иисуса Христа. В сем благодатном действии человек разделяется на себя, или в человеке отделяется свет от тьмы. С продолжением времени тьма слабеет, свет возрастает и возвышается, а по мере своего усиления прогоняет тьму, коей область может сократиться в едва заметный объем. Человек приходит в меру возраста исполнения Христова (Еф. 4:13).
Сие убо глаголю и послушествую о Господе, ктому не ходити вам, якоже и прочий языцы ходят в суете ума их, — помрачени смыслом, суще отчуждени от жизни Божия, за невежество сущее в них, за окаменение сердец их. Иже в нечаяние вложшеся предаша себе студодеянию в делание всяким нечистоты в лихоимании. Вы же не тако познаете Христа: Аще слышасте Его и о Нем научистеся, яко есть истина о Иисусе: отложити вам, по первому житию, ветхаго человека, тлеющего в похотех прелестных: обновлятися же духом ума вашего, и облещися в новаго человека, созданнаго по Богу в правде и преподобии истины (Еф. 4: 17–24).
Святитель Феофан Затворник
Начертание христианского нравоучения.
Общие рассуждения и положения о нравственно–христианской жизни
Часть вторая. Истинно христианская жизнь в действии
здесь изображается христианская жизнь, как ей
следует быть, и указываются правила, коим следовать должен
христианин, чтобы она действительно была такою
Правилами для жизни христианина служат заповеди Христа Господа, какие исполнять дает он обет и обязуется при крещении. Таких правил, или заповедей, два вида: одни определяют, как должен действовать христианин как христианин, в каком бы положении и в каких бы отношениях ни находился; а другие указывают, как христианин должен жить и действовать в разных положениях и отношениях, в каких приходится ему быть в продолжение настоящей жизни.
Эти последние суть не что иное, как приложение первых к внешнему быту христианина. Итак, эта вторая часть имеет два отдела.
Отдел 1. Заповеди и правила жизни, обязательные для христианина, как христианина
Издавна принято распределять такие правила по трем отношениям: к Богу, к ближним и к себе самому.
Первыми указывается, с какими мыслями, чувствами и расположениями должен христианин обращаться к Богу и как служить Ему.
Вторыми определяется образ взаимных внутренних и внешних отношений христиан с христианами как членов единого тела Церкви, долженствующих состоять в живом союзе.
Третьими изображается, как христианин должен действовать на самого себя, чтобы иметь возможность как следует держать себя в первых двух отношениях.
Эти три ряда заповедей и правил не разделены непреходимым средостением и при исполнении неотложно влияют одни на другие; ибо все христиане едино суть тело под главою Христом, через Коего оно состоит в союзе с Триипостас–ным Богом. Как в теле ни один член не действует с отособлением от других, но и к главе, и к прочим членам хранит должное отношение, так это должно быть и в живом теле христиан.
Указав это, мы, думается, не погрешим, если не станем распределять правила и заповеди по сказанным рубрикам; а, положив в основу первую заповедь, будем потом излагать правила жизни, как одни положения будут вызываемы другими, последующие — предыдущими.
Начало всех заповедей: Аз есмь Господь Бог твой; да не будут тебе бози инии, разве Мене, говорит Господь Бог (Исх. 20: 2, 3). Сею заповедью налагаются на нас две обязанности: знать Бога и почитать Его, или, что то же, предписываются вера и благочестие. Верою и благочестием обнимаются все обязательные для нас расположения и дела в отношении к Богу.
Под словом вера здесь разумеется исповедание, или выраженный определенным образом в понятиях и словах образ богопознания и богопочтения.
а) Первая здесь обязанность есть иметь веру, или религию, то есть знать определен- -ным образом Бога и образ Его почитания, или свое к Нему отношение, или еще содержать исповедание… Сия обязанность — первая непосредственно известная, не столько даже предписываемая, сколько сама себя выказывающая; ибо такова природа духа человеческого, что он, естественно, и требует Бога, и ищет Его, и поставляет себя к Нему в отношения, какие считает законными. Потому можно сказать, что она есть семя и зародыш всех обязанностей, как равно всей религиозно–нравственной жизни человека. Кто не имеет никакой веры, тот есть человек поганый. Нет у него образа там, где бы следовало быть ему во святилище духа; ибо религия есть святыня, освящающая всю природу нашу, равно как отсутствие ее искажает и низвращает ее. Св. Исаак Сирианин замечает в человеке три состояния: одно, естественное, в коем человек по природе духа своего знает Бога и Его боится. Из сего состояния он, по известным условиям, восходит в другое, вышеестественное, или благодатное состояние. Третье состояние образуется из погружения человека в чувственность, или плоть, при чем погасает у него свет духа и попирается плотскими вожделениями. Человек нисходит на степень животных, прилагается скотам несмысленным и уподобляется им (Пс. 48:13). С таким человеком и жить нельзя. Ибо чем его остепенить, когда рассвирепеет? Потому сюда, собственно, должно отнести общеупотребительные выражения: Бога не знает, Бога не боится, чтобы означить, что с таким человеком дела иметь никакого нельзя.
б) Обязанность иметь веру еще не определение самой веры. Потому к сему должно еще прибавить, что человек обязан иметь не какую‑нибудь веру, как бы всякую, без различия, а именно одну, определенную — единую истинную веру. Ибо если Бог един есть и неизменен, и человеческая природа одна есть, или единосвойственна, то и отношение между Богом и человеком истинное может быть только одно, а потому и выражение сего отношения, или исповедание истинное, есть едино. Сие‑то единое и должно содержать человеку. Иначе что он будет содержать? Ложь, призраки, мечтания. А в этом какое достоинство? Это то же, что бедный и ничего не имеющий, которому, однако ж, во сне мечтается, будто он обладает несчетными сокровищами. Ложная религия есть посмеяние над человеками. Ложно исповедающий то же, что сумасшедший, который бурлит, потому что ему видится то и то. Но беда этим не ограничивается. Тут кроется обман не простой, не такой то есть, какой разрешается смехом, а жалостный, терзающий, отчаянный; ибо в религии все чают найти окончательное свое успокоение и вечное свое облаженствование. В сей уверенности всякий крепко держит свою веру и дорожит ею. Но известно, что прикровенность лжи возможна только здесь; по смерти тотчас откроется, как прочно то, на чем кто основывал свою надежду… Какое же, ужасающее и раздирающее будет состояние того, кто увидит тогда, что он был обманут. Потому, пока есть время, пока еще мы на пути к решительной и неизменной вечности, —
