3. Послушание – это совершенное отречение от своей души, действиями телесными показываемое, или, наоборот, послушание – это умерщвление членов телесных при живом уме. Послушание – это действие без испытания, добровольная смерть, жизнь, чуждая любопытства, беспечалие в бедах, неуготовляемое пред Богом оправдание, бесстрашие смерти, безбедное плавание, путешествие спящих. Послушание – это гроб собственной воли и воскресение смирения… Послушный, как мертвый, не противоречит и не рассуждает ни в добром, ни во мнимо худом, ибо за все должен отвечать тот, кто благочестиво умертвил душу его[23]. Послушание – это отложение рассуждения и при богатстве рассуждения.
4. Начало умерщвления и душевной воли, и членов тела бывает прискорбно, середина иногда бывает с прискорбием, иногда без прискорбия, а конец уже без всякого ощущения и возбуждения скорби. Тогда в скорби и болезни сердечной бывает тот блаженный и живой мертвец, когда увидит, что исполняет свою волю, ибо страшит его бремя собственного осуждения.
5. О вы, которые решились вступить на поприще такого мысленного исповедничества, вы, которые хотите взять на выю[24] свою иго Христово, вы, которые отселе желаете сложить бремя свое на выю другого, которые стремитесь добровольно продать себя в рабство, чтобы в замену оного получить истинную свободу, вы, которые преплываете великую сию пучину, будучи поддерживаемы руками других, – знайте, что вы покусились идти путем кратким, хотя и жестоким, на котором одна только есть стезя, вводящая в заблуждение: она называется самочинием. Кто совершенно отвергся самочиния и в том, что он почитает добрым, духовным и богоугодным, тот уже достиг цели прежде, нежели вступил в подвиг, потому что послушание есть неверование себе самому во всем добром, даже до конца жизни своей.
6. Когда мы в намерении и разуме смиренномудрия желаем покорить себя ради Господа и без сомнения вверить спасение наше иному, то еще прежде вступления нашего на этот путь, если мы имеем сколько-нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека, обладаемого страстями, вместо пристани в пучину и таким образом не найти готовой погибели. Но по вступлении на поприще благочестия и повиновения, уже отнюдь не должны мы испытывать или судить в чем-нибудь доброго нашего наставника и судью, хотя, может быть, в нем как в человеке и увидим некоторые малые согрешения. Если же не так, то, сделавшись сами судиями, не получим никакой пользы от повиновения.
7. Желающим всегда соблюдать несомненную веру к наставникам необходимо незабвенно и неизгладимо хранить в сердце своем их добродетели, с тем чтобы воспоминанием об оных заградить уста бесам, когда они станут в нас всевать к ним неверие, ибо насколько вера цветет в сердце, настолько и тело успевает в служении, а кто преткнулся о камень неверия, тот уже пал, ибо все, что не по вере, грех (Рим. 14, 23). Когда помысл склоняет тебя испытать или осудить твоего наставника, как от блуда отскочи от оного, не давай тому змию никакого послабления, ни места, ни входа, ни приступа, но говори ему: «О, прелестник! Не я над наставником, а он надо мной получил суд; не я его, а он мой судия».
8. Отцы псалмопение называют оружием, молитву – стеною, непорочные слезы – умывальницею, а блаженное послушание назвали исповедничеством, без которого никто из страстных не узрит Господа.
9. Послушник сам на себя произносит суд, потому что если он совершенно повинуется ради Господа, то хотя он и не думает, что совершенно послушен, но от суда своего (т. е. обличений совести) освобождается. Если же он в чем-нибудь исполняет свою волю, то хотя ему и будет казаться, что он повинуется, однако сам несет свое бремя[25]. Впрочем, хорошо было бы, если бы наставник не переставал обличать его, если же он умолкнет, то не знаю уже, что и сказать об этом. В простоте повинующиеся ради Господа благополучно совершают путь свой, не навлекая на себя коварства бесов своими тонкими исследованиями.
10. Прежде всего исповедуем доброму судии нашему согрешения наши наедине, если же повелит, то и при всех, ибо язвы объявляемые не преуспевают на горшее, но исцелеют.
11. Придя в некоторое общежитие, видел я страшное судилище доброго судии и пастыря. В мою бытность там случилось, что один разбойник пришел, изъявляя желание вступить в монашество. Превосходный пастырь оный и врач велел ему семь дней пользоваться совершенным покоем и только рассматривать устроение обители. По прошествии седьмого дня пастырь призывает его и спрашивает наедине: желает ли он остаться с ними жить? И увидев, что он со всей искренностью согласился, опять спрашивает его, что он сделал худого, живя в мире. Разбойник немедленно и со всем усердием исповедал ему все грехи свои. Тогда пастырь, искушая его, сказал: «Хочу, чтобы ты объявил все это перед всем братством». Он же, истинно возненавидев грех свой и презрев весь стыд, не колеблясь обещался исполнить сие, говоря: «Если хочешь, то сделаю это даже посреди Александрии». Тогда пастырь собрал в церковь всех своих овец, которых было триста тридцать, и во время совершения Божественной литургии (ибо день был воскресный), по прочтении Евангелия повелел ввести того непорочного осужденника. Некоторые из братии влекли его и слегка ударяли, руки были у него связаны сзади, он был одет в волосяное вретище, и голова его была посыпана пеплом, так что от одного этого зрелища все ужаснулись и воскликнули с плачем, ибо никто не знал, что все это значит. Потом, когда он был близ святых дверей, священный оный и человеколюбивый судия воззвал к нему громким голосом: «Остановись, ибо ты недостоин войти сюда». Пораженный исшедшим к нему из алтаря гласом пастыря (ибо, как он после с клятвою уверял нас, ему казалось, что он слышит гром, а не голос человеческий), разбойник пал на землю, трепеща и будучи весь потрясен страхом. Когда он, таким образом повергшись на землю, омочил помост слезами, тогда тот чудный врач, который всеми мерами устраивал его спасение и всем подавал образ спасения и действительного смирения, повелел ему объявлять пред всеми подробно все сделанные им беззакония; и он с трепетом исповедал один за другим все возмутительные для слуха грехи свои, не только плотские, по естеству и против естества сделанные с людьми и животными, но и чародеяния, и убийства, и другие злодеяния, которые не следует ни слышать, ни придавать писанию. Тотчас после этой исповеди пастырь повелел его постричь и причислить к братии.
12. Удивляясь премудрости этого преподобного, я спросил его наедине, для чего он употребил столь странный образ покаяния? «По двум причинам, – отвечал сей истинный врач. – Во-первых, для того, чтобы исповедавшегося настоящим посрамлением избавить от будущего, – что и сбылось, ибо он, брате Иоанне, не прежде встал с помоста, как получив прощение всех согрешений. И не сомневайся в этом, ибо один из братий, присутствовавших при этом, уверял меня, что он видел некоторого страшного мужа, державшего писанную бумагу и трость, и как только лежащий выговаривал какой-нибудь грех свой, то он тростью своею изглаживал его. Да и справедливо, ибо Давид говорит: сказал: «Исповедуюсь Господу в беззаконии моем», и Ты простил нечестие сердца моего (Пс. 31, 5). Во-вторых, как в числе братий моих есть и такие, которые имеют согрешения неисповеданные, то я хотел таким примером побудить их к исповеданию, без которого никто не может получить прощения».
13. Видел я и другое многое достойное удивления и памяти у достославного оного пастыря и в пастве его, и большую часть из этого постараюсь вам сообщить, ибо я не малое время находился у них, рассматривая их образ жизни, и весьма удивлялся, видя, как эти жители земли подражали небожителям.
14. Они были связаны друг с другом неразрывным союзом любви и, что еще удивительнее, при такой любви они были чужды всякой вольности и празднословия. Прежде же всего обучались тому, чтобы не уязвить чем-нибудь совести брата. Если же в ком обнаруживалась ненависть к брату, то пастырь отсылал такого, как преступника, в особенный монастырь. Некогда один брат оклеветал перед ним ближнего: сей преподобный тотчас повелел его выгнать, говоря, что не должно допускать быть в обители двум диаволам, т. е. видимому и невидимому.
15. Видел я у тех преподобных отцов дела поистине полезные и удивительные: братство, собранное и связанное о Господе, имевшее чудное деяние и видение, ибо они так упражняли сами себя и обучали божественным добродетелям, что почти не имели нужды в напоминании настоятеля, но добровольно возбуждали друг друга к божественной бдительности. У них были установлены и навыком утверждены некоторые преподобные и божественные обычаи. Например, если случалось, что кто-нибудь из них, в отсутствии предстоятеля, начинал укорять или осуждать кого-нибудь или вообще празднословить, то другой брат неприметным мановением напоминал ему о бесчинии и удерживал его; если же тот не вразумлялся, тогда напоминавший, сделав поклон, удалялся. Когда нужно было беседовать, то память смерти и помышление о вечном суде были всегдашними предметами их разговоров.
