С первого взгляда кажется, что мы впадаем здесь в ужаснейшее, вопиющее противоречие. Как можно говорить о вечном, являющемся в то же время конечным? Несомненно, в самой онтологической сущности вечности, мы не можем мыслить никакого перехода и никакого временного момента… В пределах вечности немыслим переход, но мыслим наш переход в вечность и уход из нее. Нельзя говорить о конце вечности потому, что вечность безначальна и бесконечна, но откровение нам вечности имеет конец и начало».
«Вечное» имеет свое начало и конец как явление миру. Мы можем войти в вечность и выйти из нее, как, например, апостол Павел был восхищен до третьего неба, в вечность и возвратился из нее (2 Кор. 12; 2-4). Так и «внешняя тьма» вечна по своей природе, но небесконечна по пребыванию в ней.
«Не вносит ли это допущение, — спрашивает о. А. Жураковский, — особой гармонии в понимание Евангельского учения, не рисует ли оно нам Бога, как любовь до конца? Грешники войдут в вечную муку, вопьют ее всей полнотой своего существа, но будут мучиться не бесконечно. Настанет час и они выйдут из мучений, из сферы небытия.
Таким образом, — заканчивает он, — вечная мука существует, но ее существование не исключает возможности всеобщего спасения». Ибо ад имеет значение «очистительного, преходящего момента в развитии личности». Намеки на это разбросаны по Евангелию (Напр., Мф. 5, 25-26; Мф. 18, 14, 34-35; Мк. 9; 49; Ин. 17; 1-2).
Этот вывод о. А. Жураковского отличается от традиционного понимания вечности и в то же время очень близок к мыслям святого Исаака Сирина.
Совершенно иной подход к вопросу геенны находим у другого известного русского мыслителя князя Евгения Николая Трубецкого († 1920). [16] Основные его мысли сводятся к следующему.
«Ад не есть какая-либо вечная жизнь вне Христа, ибо вечная жизнь — одна: она только в Боге, только во Христе; действительность ада возникает не путем отторжения чего-либо живого от вечной божественной полноты… Отпадение ада от Бога есть отпадение смерти, а не отпадение жизни… И червь и огонь в аду — не более и не менее, как образы неумирающей смерти… эта действительность смерти не есть действительность жизни, а действительность призрака. Ад есть царство призраков, и лишь в качестве такового ему может принадлежать вечность. Вся вечная жизнь — в Боге… Действительность ада есть действительность разоблаченного праведным судом Божиим вечного миража… адские муки это страдания полной и окончательной утраты жизни» (с. 93-94).
«Полная и окончательная утрата жизни есть переход во времени от жизни к смерти и в качестве перехода может быть только мгновенным. Вечная мука есть не что иное, как увековеченный миг окончательного разрыва с жизнью. Свободным самоопределением сотворенное существо на веки вечные отделяется от самого источника жизни и в этом отрешении испытывает крайнюю, беспредельную муку… Очевидно, страдание «второй смерти» не может быть ни длящимся переживанием во времени… ни состоянием вечной жизни… Это страдание… может заполнять только единый миг — тот миг, которым для него заканчивается время. Но в этот миг духовный облик существа, его переживающего, утверждается на веки вечные: оно определяется навсегда к смерти… Говоря иначе, действительность ада есть действительность перехода, который совершается навсегда — перехода от жизни к смерти, от бытия к небытию» (с. 95).
«В этом и заключается «воскрешение суда»: осужденный воскресает не для того, чтобы вечно жить во Христе, а только для того, чтобы ожить на единый миг окончательного и бесповоротного отделения от жизни, от самого ее источника. В этом смысле, как я сказал, вечность ада есть вечность мига» (с. 97).
При всей оригинальности концепции Е. Трубецкого, остается впечатление ее незаконченности. Предложенная идея понимания вечных мук не завершается ответом на вопрос: как они возможны перед лицом Бога-любви?
Профессор Московской духовной академии Александр Михайлович Туберовский († 1937), позднее протоиерей, предлагает т. н. концепцию анастасиса, [17] которая в своих выводах близка к точке зрения свящ. А. Жураковского.
Воскресение Христово, пишет Туберовский, это «принципиально новое, аналогичное творению и Воплощению, динамически высшее откровение Бога, смысл которого в… прославлении твари или во всецелом, духовно-телесном, внутренне-внешнем… обожении»(с. 331). «Воскресение Христово является принципиальным актом прославления твари, параллельным обожению мира, смысл которого в наполнении тварного ничтожества божественной славой» (с. 351). В результате этого «последний враг — смерть будет упразднен,
«Бог будет все во всем»
(1 Кор. 15; 28), т. е. наполнит Собой все сущее не статически, так как Он пребывает во всем и без того, а динамически — силой, или, по смыслу нового Откровения — славой» (с. 352).
«Наступит царство славы, как общий статус бытия, в противоположность царствам благодати и природы; откроется вечная… Божественная жизнь, полная любви и всяческого совершенства, жизнь обоженого и прославленного человечества в обоженом и прославленном мире» (с. 352).
Однако «об апокатастасисе в абсолютном, осужденном Церковью «оригеновском» смысле не может быть речи… Отсюда, православно-мистическая идеология пасхального догмата… понятие апокатастасиса, как приобретшее определенный космологически-сотериологический смысл, должна заменить формулой анастасиса, обозначающего не восстановление утраченного состояния, а приобретения тварью, в силу Воскресения Христова, существенно нового modus`а бытия» (с. 353). «Ведь и тела грешников, нехристиан и т. д. будут по воскресении также духовны, нетленны, сильны и, следовательно, славны…
Что касается ада и рая, вечного блаженства и вечных мук, то эти актуальные контрасты, как и степенные различия тех и других, лежат в одной динамической плоскости. Так, злые духи и добрые осуществляют потенции одного и того же свободного бытия, хотя и в диаметрально противоположном благу этого откровения смысле. Точно так же различные до контраста отношения могут быть у людей к явленной во Христе Божественной жизни: в то время как одни, верующие, становятся чадами Божьими, другие, неверующие — детьми диавола… Но если бытие вообще и духовное, в частности, несмотря на зло и страдание, является откровением благой силы Божией, если Божественная жизнь оказывается даром высшей ценности… то и превысшее откровение любви Божией в status`е славы не уничтожается «вечными муками ада»…
Итак, при актуальном контрасте, анастасис являет собой превысшую ценность … Воскресение Христа, как принципиальный анастасис твари, служит откровением status`a славы, реализуемого субъективно в вечном блаженстве рая для одних и вечных муках для других, объективно же выражающего божественную благую силу — любовь» (с. 354-355). «Вся тварь будет наполнена могуществом, духовностью, красотой. Рай и ад лежат в одной динамической плоскости и невозможно уничтожить ад, не разрушая рая.
Анастасис являет собой превысшую ценность, реализация которой субъективно определяется для каждого различно и в диапазоне рая-ада» (С. 335-337).
Таким образом, Туберовский считает, что состояние по воскресении является для человека таким благом, которое превосходит даже все страдания ада. Правда, как понимать это Туберовский не объясняет.
Очень развернутую и созвучную взглядам Туберовского концепцию проблемы геенны предлагает прот. Сергий Булгаков († 1944) в своем обширном труде «Невеста Агнца». [18]
Как и Туберовский, о. С. Булгаков не сомневается в том, что «нельзя лишь допустить одного: полного поглощения образа славы образом адского уничижения» (С. 507). «Итак, основной антиномический постулат эсхатологии заключается в том, что вечная жизнь нетления и славы может совмещаться с вечной смертью и гибелью, то и другое — в разной мере — является включенным в бытие» (С. 508). Более того, у находящихся в аду «эта обращенность к Богу, проницающая всю жизнь светом Божественным, и есть та вечность, или вечная жизнь, о которой говорится в эсхатологических текстах» (с. 501).
Но понимание ада и его вечности у о. С. Булгакова существенно отличается от прочих русских мыслителей. Он пишет: «Поскольку ад не есть творение Божие, но плод самоопределения князя мира сего и им плененных, он и не имеет бытия в себе, следовательно, не имеет собственной вечности, каковая есть для него только временное состояние жизни. По этим онтологическим соображениям необходимо отрицать бесконечность ада, который в веках растворяется в ничто, как подлинную свою основу» (С. 521).
